– И как вы будете там жить? Чем питаться?

– Вы не понимаете, – вздохнул мальчик и стянул футболку.

– …В общем, на нем проклятье, и он носит рубаху Элизы, она его сдерживает.

От травяного сбора Варвары шел густой, терпкий, дурманящий аромат. Василиса в детстве как-то хлебнула хмеля из отцовской кружки, эффект был тот же. Она сделала очередной глоток, отставила чашку и устало потерла глаза. Продолжила:

– Это же сильнейший артефакт, а девочке всего семнадцать, сплела она ее три года назад, когда они попали к ведьме. Тогда же дала обет молчания. Я поражена, это запредельный уровень мастерства!

Сидевшая рядом Варвара, к которой Василиса зашла выпить чаю после долгого рабочего дня, вскинула бровь и хмыкнула:

– Или нет, потому что, судя по всему, она сделала что-то неправильно и теперь подпитывает мальчика собственными силами – отсюда и разрыв в ауре. И именно поэтому ей приходится молчать.

– Да, – не стала спорить Василиса, – но проблема еще и в том, что их действительно нельзя возвращать в мир. Там с Демьяна снимут рубаху, Агату отдадут психологам, будут пытаться разговорить, и ничем хорошим это не закончится.

– Что сказал Баюн?

– Передал информацию на Буян, теперь ждет ответа. Надеюсь, Лебедь разрешит детям остаться здесь. Магический потенциал у обоих высокий, вышло бы два отличных сотрудника для Конторы.

– Кто их станет учить?

Василиса пожала плечами.

– Пока не знаю. Дождемся ответа с Буяна. И потом, может, их ведьма еще найдется. Заплатит штраф, оформит детей как надо. Они вроде ее любят.

– А что с бабушкой?

– Пробиваем, потом расскажу.

– Но это не все, да?

Василиса кивнула.

– Я видела, Кощей тоже это почувствовал, – вздохнула она. – И дети подтвердили. Кто-то из Тридевятого заглянул к нам в гости, и, судя по всему, этот кто-то не из светлых.

Много лет назад где-то в Тридевятом мире…

Марфу – старшую сестру Василисы – замуж выдали в пятнадцать. Жениха нашли богатого, но сестре он был не люб. Мать Василисы – когда-то красивая, а нынче уставшая и высушенная постоянными родами и заботами женщина – поплакала над горем дочери, но слово поперек мужу сказать не посмела. Всю ночь перед свадьбой Василиса, которой шла восьмая осень, слушала глухие рыдания сестры, а поутру, когда затянули горькие обрядовые песни, спряталась под стол и сидела там, пока мать не нашла и не вытащила. Она потрепала дочь по голове, поцеловала в макушку и шепнула:

– Нечего тебе тут делать, возьми пирожок да иди в лес, собери чего.

Лес Василиса любила. Но в этот день плач Марфы все стоял в ушах, и Василиса сбежала в чащу не за радостью, а за спасением.

– Спрячь меня, – шептала она, пробираясь вглубь, и тогда в первый раз увидела тропу.

Хорошо протоптанная, в два локтя шириной, она вилась между плотными зарослями папоротника, убегая вперед. По такой пойдешь – точно не заблудишься. Лес всегда был добр к Василисе, и она привыкла не бояться его. Доверилась и сейчас, пошла по тропе вперед. Та вывела ее на полянку, на полянке стояла избушка, и старушка с непокрытой головой работала в огороде. Василиса уставилась на седые волосы, уложенные на голове в замысловатый узел, и сразу поняла, что перед ней ведьма. Кто ж еще станет ходить без платка? Ведьма тем временем подняла голову и улыбнулась. Улыбка у нее была добрая и совсем не страшная.

– Что ты здесь делаешь, девочка? – спросила она.

– Сестру замуж выдают, – честно ответила Василиса. – Дома грустно.

– Ну иди сюда, коли пришла, поможешь мне.

Так Василиса первый раз попала к Яге. С тех пор, стоило ей пересечь черту между полем и лесом, ее всегда ждала тропа, зовущая за собой, и Василиса радостно бежала в домик, притаившийся где-то в чаще, помогала с травами, слушала наставления и училась волшбе. Яга говорила, что сила у Василисы есть, иначе бы Лес не привел ее к ней, только, видно, немного, раз до этого она не дала о себе знать. Поначалу Василисе было достаточно и того, что за ней признали дар. Потом – что он стал проявляться по чуть-чуть, то тут, то там. А в большой силе какой прок? В будущей жизни, где ее ждали муж и дети и работа от зари до зари, она вряд ли бы ей пригодилась. Однако со временем, когда Василиса подросла и научилась разбираться в травах, призывать к себе птиц и животных, выучила несколько несложных заговоров, выяснила, что вполне способна приготовить колдовское варево, она стала думать о том, что, возможно, существует какая-то иная судьба, нежели стать женой и матерью. Иногда, ступая на тропу, она позволяла себе помечтать, что эта судьба уготована ей, и, как бы она ни взывала к разуму, слабый огонек надежды уже поселился в душе, и оттого только горше было смотреть, как выдают одну за другой замуж остальных ее сестер и как в замужестве они тускнеют, тучнеют или, наоборот, худеют, перестают смеяться, и понимать, что хочет она или нет, а своей очереди ей не избежать.

Василисе было пятнадцать, когда она впервые увидела Кощея. Яга изо всех сил старалась не допустить их встречи. Она чуяла его издали, отсылала девчушку в лес или домой, прятала в избушке, в подполе, заставляя перебирать пахучие травы, отбивающие запах.

– Гость у меня, – шипела Яга, опуская крышку люка, ведущего в подпол, – не смей высовываться.

Но если и можно было спрятать среди трав Василису, то ее любопытство в прятки играть не желало. И Василиса нашла между бревен просвет и все глаза проглядела, стараясь рассмотреть загадочного путника. Здесь, среди трав, скрытая от него надежными стенами и колдовством Яги, она чувствовала себя в безопасности. Она ожидала увидеть кикимору, или Лешего, или – самое страшное! – Лихо одноглазое. Однако к Яге ездил мужчина на черном коне, в любую погоду кутающийся в черный плащ, подбитый шкурами черных же соболей. Конь хрипел, ворчал, нервно бил копытом оземь, пока его всадник, не спешиваясь и не въезжая во двор, вел беседы с Ягой. Конь был красивым, сильным, шкура его лоснилась, туго обтягивая крепкие мышцы, и развевалась на ветру заботливо расчесанная грива. А всадник был высок и худ и выглядел болезненным и усталым. Василиса все гадала, почему Яга не предложит ему какой настойки. Черные с проседью волосы он повязывал лентой и то и дело тер запястья. Улыбался редко, а если и улыбался, то тонкие губы складывались в полоску и не красили лицо. По меркам молодой Василисы мужчина был слишком стар, а слов его не было слышно, поэтому она все рассматривала исподволь коня. Больше всего ей нравилось, когда всадник, закончив разговор, пришпоривал скакуна, и тот с громким ржанием уносился вдаль, и из-под копыт его взметались клубы дорожной пыли вперемешку с медными искрами.

Но однажды гость Яги резко прервал разговор, вскинул голову и глянул прямо в щель, в которую подсматривала Василиса. Она могла поклясться, что рассмотреть ее за ней невозможно, но могла и поклясться, что он ее увидел.

Мужчина что-то сказал старушке, та вдруг нахмурилась, насупилась, замахала руками. Дрогнул конь, подался в сторону, всадник со свистом втянул воздух меж зубов и умчался вдаль, а Яга ворвалась в дом, чуть ли не за волосы вытащила Василису из подпола, застучала ногами.

– Негодная! – возопила она. – Да ты хоть понимаешь, какую беду на себя накликала?!

– Кто это? – обмерев, спросила Василиса.

– Кощей! – воскликнула Яга. – И он хочет видеть тебя. И он вернется.

Конечно, Василиса знала, кто такой Кощей. Все знали. Но вовсе не таким его описывали в сказаниях, вовсе не таким она представляла его, вот и не поняла, вот и не распознала…

– Что же делать? – прошептала она.

– Коли выйдешь к нему, глаз не поднимай, на вопросы отвечай кратко, не позволяй собой увлечься, – мрачно ответила Яга, сев на сундук. – Поняла?