Забубенный приуныл, отводя глаза.
– Курчатов Игорь Васильевич. В Обнинске.
– Первый в мире электрический трамвай? – вопросил просто директор Star Killer Group. И, не дожидаясь ответа, выпалил: – Русский инженер Фёдор Аполлонович Пироцкий, опередивший немецкого инженера Вернера фон Сименса.
– Я смотрю, в Германии одни Вернеры что-то изобретают, – пробубнил себе под нос слегка расстроенный механик, опрокидывая очередную рюмку в рот. – У них там имен других, что ли, нету?
– Кто изобрел первый в мире гусеничный трактор? – продолжал, не обращая внимания на это, Антон и сам же отвечал: – Русский механик-самоучка Фёдор Абрамович Блинов. В тысяча восемьсот семьдесят девятом году получил «привилегию» на изобретение «вагона с бесконечными рельсами, для перевозки грузов».
– Ух ты! – обрадовался Забубенный. – Самоучка! Прямо как я. Ты же знаешь, Антоша, я ведь тоже много чего изобрел. «Драндулёт-1» чего стоит, верно?
– Верно, – усмехнулся Гризов, немного расслабившись. – Ладно, скажи мне напоследок, как механик механику, кто изобрел велосипед?
– Неужто англичане? – с надеждой подался вперед захмелевший Григорий, который давно перестал считать капли.
– Ефим Михеевич Артамонов из семьи крепостного плотника Пермского уезда, – отчеканил беспощадный Антон. – В одна тысяча восьмисотом году изобрел первый велосипед-самокат, из двух железных колес и деревянного сиденья. В год коронации Александра Первого Ефим Михеевич смог представить императору свое изобретение. Императору велик понравился, за что тот пожаловал «вольную» Ефиму Артамонову и осыпал его золотом. То есть выдал аж двадцать пять золотых рублей.
Абсолютно уничтоженный механик растекся по стулу и смотрел на просто директора, как побитая собака.
– Вот так вот, Григорий, – попытался закончить свою речь Гризов. – Нам уже пятьсот лет внушают, что мы сирые и убогие. А почему? Потому что на самом деле мы сильные и умные, только не верим в это. И они очень боятся, что поверим. Ведь потенциально мы самый сильный и богатый народ на Земле. Но расслабленные какие-то, все собраться с мыслями не можем и начать жить так, как надо нам.
Антон выдохнул и продолжил:
– Нас грабят, а мы размышляем полгода, прежде чем в морду грабителю дать. Договора с ними подписываем и соблюдаем, ведь мы честные. А они плевать хотели на договора, хоть и подписанные. Слово дал, слово взял: настоящие джентльмены. За пятьсот лет у нас целый комплекс неполноценности вырос. Нам внушили, будто англосаксы и европейцы лучше нас. А на самом деле – все это редкостная гниль. Они просто верят в свою непогрешимость, а сами обманывают и воруют, считая себя честными людьми. И вера у них подходящая – ничего такого не запрещает. У них ведь ничего личного нету. Да еще нас в грязь втаптывают: кино про нас отсталых снимают и нам же продают. А мы смотрим и радуемся, идиоты. Как же, прикоснулись к высокому европейскому искусству. Хотя все оно здесь, настоящее искусство. Выше русского искусства не бывает.
Гризов умолк на мгновение, опрокинул очередную рюмку в рот и сурово произнес:
– Пришла пора нам менять мировоззрение и указать очередным супостатам, где их настоящее место. Думаю, надо для будущих поколений инструкцию написать. Или даже целый закон: «Как отныне русским следует общаться с англосаксами и всякими европейцами».
– Ну, ты сказанул, – поневоле усмехнулся механик, приходя в себя, – прямо как Петр Первый.
– А что, – поддержал идею Антон, запуская трансформацию, – Петр Первый подойдет. Он реформы проводить любил.
Не успел Забубенный и глазом моргнуть, как напротив него по узенькой кухне уже расхаживал император Всероссийский собственной персоной. В мундире лейб-гвардии Преображенского полка и знаменитой треуголке, опираясь на трость с массивным набалдашником. Посмотрев на императора, Забубенный тотчас наколдовал себе пышный камзол, более подходящий случаю. Псевдорусская передача с водкой и балалайками тем временем закончилась.
– Пиши, Алексашка! – приказал император, усмехнувшись, и забасил: – Сиим указом повелеваю: учредить город на болотах и населить его всякой сволочью!
– Может, не будем новый закон с грубостей начинать? – озадачился Забубенный, пропустив мимо ушей какого-то Алексашку. – Народ не поймет, ваше величество.
– Григорий, – чуть не рассмеялся Гризов, – да я же пошутил. Во-первых, сволочь – словно исторически не обидное, раньше у него совсем другое значение было. А во-вторых: это вообще не мои слова, а Екатерины. Так что замнем для ясности. Это я так, в образ входил. Разминался перед публикой.
Григорий моргнул два раза и оглянулся по сторонам. Но так ничего и не ответил, молча запустив генератор «СИМЫ». Вскоре Алексашка склонился с гусиным пером над длинной грамотой, украшенной раззолоченными уголками. Прямо перед ним, на кухонном столе, тут же образовалась огромная гранитная чернильница, тоже вся в золоте.
– Пиши, – приказал император Всероссийский, стукнув для наглядности посохом по паркету. – Пункт первый. Отныне и до века всем добрым людям государства Российского относиться ко всякой европейской сволочи… нет, тут уже современное значение получается. Лучше просто: ко всем европейцам и англосаксам… с великим снисхождением и небрежением, как к народам заблудшим и отсталым в своем развитии. Потерявшим Бога и предавшимся дьявольским занятиям.
Гризов-император умолк, сглотнул слюну и продолжил:
– Пункт второй. Веры к ним ни в чем не иметь, ибо сплошной обман и лесть творят сии супостаты. Слова данного не держат. Договора подписывают охотно, но не исполняют. Имеют глубоко в заднице, что вместо души им приходится, одно желание – ограбить, а то и вовсе расчленить державу нашу. В случае таких посягательств – бить батогами по рукам, головам, и, самое главное, – по заднице. Записал?
Григорий-Алексашка кивнул, обмакнул гусиное перо в гранитную чернильницу и приготовился скрипеть дальше.
– Пункт третий. Нефти и бензина по бросовым ценам не отпускать. Трубопроводы через Европу и Украину – более никогда не строить, ни по земле, ни под землей, ни под водами глубокими. Ибо воруют сии супостаты сильно, портят имущество российское, а потом еще и скидки нагло требуют. Пущай сначала образумятся, да прощения за свои злодеяния попросят.
Император умолк. Дописав фразу, Григорий поднял голову в ожидании продолжения.
– Пункт четвертый. Наших подданных, что евросупостаты сманили речами льстивыми и лживыми сбежать за границу Российской империи на ППЖ, в минуту трудную для отечества; иных, душою хлипких, от службы ратной уклонившихся; колонну пятую, что под людей искусства маскируется, а родину свою ненавидит. Всю эту шваль, злом и неблагодарностию отплатившую за любовь нашу, – казнить по законам военного времени. Головы рубить нещадно. А уехавших назад в Россию не впускать никогда. Пущай помрут на чужбине, захлебываясь тоской, когда прозреют.
Забубенный доскрипел пером и остановился.
– Пункт пятый, – император дошагал до конца небольшой кухни и развернулся, – растянуть выдачу виз на полгода, а то и вовсе лишать визы супостатов европейских в государство Российское. Навсегда.
– Мин херц, – осторожно уточнил Алексашка, – ну, головы рубить, это понятно. Надо так надо. А вот с визами, не жестковато ли? Они ж там все с голоду-холоду передохнут, если их сюда не пущать. Да еще нефти с бензином не отливать.
– Не лезь поперед батьки, умник, – напомнил Петр Первый, – с царем, как-никак, разговариваешь. Без тебя разберусь. Пиши далее.
Император набрал полную грудь воздуха.
– И, наконец, пункт шестой. Товары наши отпускать супостатам только за рубли, где бы ни шла торговля. От берегов туманной Англии до Востока Дальнего. С приезжими супостатами в империи говорить лишь на одном русском. Пущай учат, если торговать с нами хотят. А за попытку запретить русский язык где-либо в Европах, – подрезать языки тем евроанглосаксам, кои сию глупость предложить осмелились, чтобы более зря ими не болтали. Русский язык хранить от любых напастей, как главную ценность Империи. Написал?
