– Выходит, преступники забрали сумку.

– Да. Они нашли ее ночью, при свете фонаря, который зажгли найденной вами шведской спичкой. Все именно так, как мы с вами и предполагали ранее.

– Вы предполагали, – вежливо поправил отставного штабс-ротмистра пристав.

– Но вы же со мной не спорили?

– Нет, не спорил. Я просто молчал.

– А молчание – знак согласия. Выходит, вы были согласны с моими предположениями, которые тотчас стали и вашими.

– Да, – засмеялся Обличайло, – вы умеете убеждать.

– Умею, – согласился с приставом Артемий Платонович. – Итак, ваши соображения?

– Преступники нашли сумку и забрали ее содержимое.

– А где сумка?

– Я думаю, что они ее просто спрятали. Тащить приметную сумку с собой им нет особой надобности, а потом, по сумке их могли опознать.

– Похвально. И как вы думаете, где они могли ее спрятать?

– Скорее всего, в лесу.

– Справедливо. Их следы надо искать в лесу… Так что на насыпи вам делать больше нечего.

Они отошли от сосны и стали пристально всматриваться в землю. На этом участке она была твердой и сплошь усыпанной сосновыми иглами. Никаких следов обнаружить не удалось. Зато когда сосновый перелесок кончился и они вошли в большую рощу, в примятой траве Обличайло нашел еще одну обгоревшую шведскую спичку.

– А вот и след! – указал Артемий Платонович на небольшое углубление в примятой траве. Вероятно, от каблука высокого. Похоже, молодой встал здесь, чтобы прикурить папиросу, и высокий остановился вместе с ним.

Аристов наклонился и потрогал землю.

– Влажная, – констатировал он, выпрямившись. – Следы должны быть неплохо заметны.

И правда, по мере углубления в рощу следы становились все заметнее и четче.

– Вот прекрасный отпечаток ноги высокого, – заметил отставной штабс-ротмистр, остановившись. – Максим Станиславович, будьте добры, снимите мерку с этого следа… Ну, что вы можете сказать об этом господине?

– Я смею предположить, – записав размеры следа в памятную книжку, начал Обличайло, – что высокий много крупнее и, стало быть, тяжелее своего подельника. Ведь четкого следа второго, а он явно меньше и легче первого, мы покуда не имеем.

– Так, – согласился Аристов. – Еще что?

– Я обратил внимание на разную длину его шага.

– Та-ак, – уже удовлетворенно протянул отставной штабс-ротмистр, с удовольствием глядя на своего помощника. – И что вы скажете по этому поводу?

– Поскольку расстояние шага левой ногой заметно меньше, чем шаг правой, можно предположить, что левая нога у высокого несколько короче правой.

– Верно, – улыбнулся Артемий Платонович. – Вы знаете, я весьма доволен, что в помощь мне дали именно вас. Ну, или тем, что меня дали в помощь именно вам.

– Благодарю вас, – слегка смутился Обличайло.

– Не за что. А еще? – неожиданно спросил Аристов.

– Что «еще»? – не понял пристав.

– Что еще вы можете сказать о высоком?

– Пожалуй, больше ничего, – подумав, ответил пристав.

– Разная величина его шага может еще говорить о том, что он хромой. Вот вам еще одна возможная особая примета. Хотя, судя по шагу, он старается не показывать свою хромоту, а проявляется она у него в тот момент, когда он начинает торопиться.

– Мне все же далеко еще до вас, господин Аристов, – признался Обличайло.

– Не так далеко, как вам кажется…

Чем дальше они заходили в рощу, тем почва становилась все более мягкой и сырой. Наконец ясно обозначился и след второго. Он был много меньше и уже, чем у его спутника. Размеры этого следа пристав Обличайло тоже занес в свою памятную книжку. Следы привели сыщиков к небольшому озерцу, подернутому ряской. На его бережку была заметна примятая трава, а вокруг озера было множество следов.

– Кажется, я знаю, где они спрятали сумку, – сказал Артемий Платонович, поглядывая на озерцо. – Взять ее с собой было бы непростительной глупостью. Она слишком заметна, ведь из леса они вышли, когда уже рассвело. Да, эти двое – калачи тертые. Зачем они сами на себя беду будут кликать? Значит…

– Значит, они бросили сумку в озеро, – закончил за отставного штабс-ротмистра пристав, проследивший за его взглядом и тоже догадавшийся о местонахождении сумки.

– Вот именно, – заключил Аристов.

– Что ж, попытаемся ее достать, – начал раздеваться Обличайло.

– Озеро может оказаться глубоким, – попытался было предостеречь своего молодого партнера Артемий Платонович.

– Ничего, я умею плавать, – разделся до исподнего пристав и стал медленно входить в воду.

Озеро было холодным – как-никак конец августа, – да еще со дна били ледяные ключи.

– Замерзли? – участливо спросил с берега Аристов, которого только от одного вида скукожившегося Обличайло бил озноб.

– Пока терпимо, – едва попадая зуб на зуб, ответил пристав и решительно нырнул.

Прошла минута.

– Максим Станиславович! – крикнул отставной штабс-ротмистр в озеро, по поверхности которого медленно расходились круги. – Где вы?

Озеро молчало. И когда Артемий Платонович уже готов был сбросить башмаки и кинуться в воду, вдруг на поверхности воды появилась голова Обличайло.

– А вы были правы, – отфыркиваясь, прохрипел Аристову пристав. – Здесь и правда глубоко. Да и вода до мерзости холодная!

– Ну, вы меня напугали, – выдохнул Артемий Платонович, возвращаясь к своим башмакам.

– Да я и сам, знаете ли, испугался, – нервно хохотнул Обличайло. – Шел себе, шел, и вдруг раз! – и нет дна. Как в преисподнюю провалился.

Пристав Обличайло проплыл сажени две и встал на ноги. Воды ему было по грудь.

– Сейчас, Артемий Платонович, не беспокойтесь, – повернул он обратно и, набрав воздуха, нырнул.

Не было его примерно с четверть минуты. Когда он вынырнул, на бережку уже горел небольшой костерок, разведенный Аристовым из сухих сучьев.

– Кажется, есть! – победно крикнул Обличайло Артемию Платоновичу и, отдышавшись, нырнул снова.

На сей раз его не было более полуминуты. Аристов даже успел собрать еще сучьев и развести костер побольше, дабы, выйдя из воды, пристав смог бы обогреться и высушить исподники. Наконец появилась голова, плечи и грудь пристава. Он шел, отдуваясь и фыркая и волоча что-то за собой. Затем нагнулся и бросил к ногам отставного штабс-ротмистра большую дорожную сумку, замковая накладка которой держалась всего лишь на двух медных заклепках.

Сенька проснулся примерно за час до рассвета. Встал, потянулся, разминая суставы, плеснул в опухшую рябую рожицу горсть воды из кадки и взял лукошко, будто собирался по грибы. Ежели посмотреть, утром дел много: следовало снять силки, скотину проведать. Так что его подъему никто не удивится. Для домовитого хозяина заря – это золотая пора. Иначе те, кто зараньше вышел, всю пеночку снимут. А коли припозднишься, так не только что все силки выберут, а еще и без снасти можно запросто остаться. Ныне народец пройдошливый пошел – чуть зазевался, с живого портки снимут. Ведь теперича народу – воля объявлена! Получается, делай, что в голову взбредет. И барин тебе отныне не указ, а так… дырка от бублика и от жилетки рукава. Хе-хе…

Правда, Охотничья роща барская. Но это с одной стороны. А с другой – вся живность в ней – твари Божии, то есть принадлежные всем, а, стало быть, ничьи. Да и за руку Сеньку никто еще не словил, так как непростое это дело такого молодца, как он, за виноватым делом споймать. Он осторожный, а рощу знает как свои пять пальцев. А не пойман – дело известное – не вор!

Пошарив в чугунке, Сенька нашел пару картофелин. Еще бы хлебца с сольцой, знатный бы вышел перекус. Но хлеба они с матерью не видели уже два дня, а соли в доме оставалась одна щепоть. Вот добудет он сегодня зайчишку ушастого – соль и сгодится, потому как у зайчатины мясо сладковатое, без соли никак. Рябчика или глухаря без соли – можно, едали, но только не зайца.

Роща начиналась сразу за их хатой. Темная, густая, опасная. Заплутать в ней, что два пальца обмочить. Но только не для Сеньки. Ему-то здесь все тропы ведомы. Знает, где малиновые кусты, где места грибные, где поляны черничные. Летом они с матерью вдоволь с рощи кормятся.