Переводчик от стыда опустил голову.

— Супер! Лепота! Я тут кривляюсь, как обезьяна, а ты шпионишь у меня за спиной! Слушай, а сколько раз в день ты выливаешь мой горшок, ты тоже ему пишешь? А? Интересно, что он пишет тебе! «Браво, молодой человек, слей идиота любым способом, так же, как ты слил всех остальных до него!» Черт возьми, как только я прочитал его пидорское письмо, мне сразу все стало ясно! Откуда он вообще знает, что я существую, откуда у него информация? И почему у него такой чистый хорватский?! Кто перевел его третичско-кенгуриные мысли на чистый, современный хорватский? Да я на сто процентов уверен, что он прислал тебе письмо на трецицьуоньском и что ты его перевел, а он его потом переписал и отправил обратно мне! Что, разве не так?

Наполнившие глаза Тонино слезы блестели в свете экрана компьютера. Он немного приподнял голову:

— Не только я, ему многие пишут. У меня не было никакого злого умысла. К тому же, ты сам видел из его письма, что…

— Вот как мы поступим, — сурово перебил его поверенный, шагая взад-вперед по бывшему классу, убрав руки за спину, как самый строгий учитель. — До сих пор ты изображал, что работаешь на меня и на правительство, а сам работал на вашего товарища Тито.

— Это неправда, не надо…

— …Теперь ты будешь работать наоборот. Для начала перепиши это: точно, слово в слово, каждую точку и каждую запятую. Я хочу, чтобы вечером письмо лежало дома на кухонном столе. Сейчас я собираюсь пойти выпить, потому что я задолбался и разочарован.

— Ну правда… — снова попытался оправдаться Тонино, но поверенный уже взялся за ручку двери. Потом он остановился и обернулся.

— И положи конверт рядом с письмом, чтобы я лично облизал и заклеил его.

* * *

В пятницу на пристани снова теснился народ. Все третичские мужчины, несмотря на моросящий дождик, спустились к морю, чтобы проводить двух молодых Квасиножичей, которые провели неделю на родной земле своих отцов. Женщины остались наверху, в деревне, чтобы утешать Муону и ее младшую сестру — несчастных старушек, которые больше никогда не смогут увидеть своих сыновей. А парни, которых в Австралии звали Фрэнк и Энтони, а здесь просто Фроаня и Тоньо, смущенно пожимали руку каждому, кто ее протягивал, и отвечали поцелуем каждому целовавшему их старику, стараясь как можно более вежливо отказаться от маленьких сувениров, которые третичане хотели послать Бонино. Все гостинцы, которые старый меценат просил ему привезти — несколько литров оливкового масла, веточка лаврового дерева и головка козьего сыра, — уже и так были упакованы в чемоданы двух симпатичных тридцатилетних молодых людей, смуглых кучерявых двоюродных братьев, которые были похожи друг на друга гораздо больше, чем между собой их отцы — родные братья. Они вчетвером были неразлучны всю эту неделю. Гуляли по острову, несмотря на жесточайший южный ветер, помогали жителям устанавливать новые солнечные инверторы и, что впечатляло больше всего, выпили почти все пиво из запасов Барзи. Вино, которое делал Бартул, у парней с первого глотка не пошло и все тут.

— Могу ли я попросить вас об одолжении? — спросил Синиша на хорошо подготовленном английском, подойдя к Фрэнку, сыну Фьердо.

— Конечно, — ответил он, неуверенно улыбаясь.

— Ваш отец привез мне письмо от господина Бонино Смеральдича, а я бы хотел, чтобы вы лично передали ему мой ответ.

— Нет проблем, — сказал Фрэнк и спрятал конверт в небольшую сумку для фотоаппарата, которая висела у него на плече. — Теперь я должен попросить вас об одолжении.

— Кхм… Прошу вас…

— Могу ли я сфотографировать вас? Из всех, кто здесь есть, я только вас еще не фотографировал.

Действительно, на протяжении всего времени своего пребывания на острове Фрэнк и Энтони фотографировали абсолютно все вокруг себя: пейзажи, дома, людей, животных… Хотя Синиша и был не прочь наконец поговорить с кем-то, кто недавно прибыл из цивилизации (и, что хуже всего, скоро вновь возвращался в нее), его останавливал страх того, что у них с этими австралийско-третичскими метисами будет мало общих интересов, а если даже и найдутся, то из-за языкового барьера они все равно не смогут нормально пообщаться. Еще больше он боялся, что они как раз найдут общий язык и он прекрасно поладит со своими смуглыми ровесниками, и тогда его отчаяние оттого, что они уехали домой, достигнет катастрофических размеров. Поэтому до сих пор он ни с кем из них не обменялся ни словом.

— А зачем вам моя фотография? — удивился поверенный.

— Для того же, для чего я делал все остальные — чтобы показать господину Бонино.

— Ну… давайте. О’кей. Но я позову еще кое-кого. Подождите здесь минутку.

Синиша встал на цыпочки, высматривая Тонино. Он увидел его рядом с Барзи, который распределял между ослами и их погонщиками товары, привезенные итальянцами с недельным опозданием. Синиша подбежал к своему переводчику и потянул его к Фрэнку.

— Пойдем сфоткаемся для Бонино. Вот видишь, у него все-таки будет моя фотография. И не только моя, а еще и того замечательного молодого человека, с которым он так сильно желал бы познакомиться.

Тонино с неохотой встал перед объективом Фрэнка и приобнял в ответ улыбающегося Синишу. В последние дни они виделись совсем мало: поверенный большую часть времени, и днем и ночью, проводил у Селима Ферхатовича, так что их конфликт по поводу переписки с Бонино так и не был полностью сглажен.

Фрэнк пять-шесть раз щелкнул своим цифровым фотоаппаратом, поблагодарил их, пожал им руки и подошел к отцу, надолго заключившему его в свои объятия. Итальянцы на глиссерах начали заметно нервничать, но из уважения молчали, пока Барт и Фьердо в последний раз обнимали сыновей.

— Нелегко им сейчас, черт возьми… — проговорил Синиша себе под нос, наблюдая за этой сценой.

— Очень, а Бартулу тем более тяжело, — тихо сказал ему переводчик. — Он вот так уже однажды прощался, когда уезжал из Австралии, думая, что больше никогда не увидит сына. И вот теперь снова.

— Хорошо, но с другой стороны, — продолжал поверенный после короткого молчания, — возможно, его это уже как-то закалило. А вот для Фьердо все это впервые…

— Ну да, это твоя теория, ты ведь не слишком симпатизируешь Бартулу, не так ли?

В этот момент сыновья отделились от отцов и запрыгнули в глиссеры, которые в ту же секунду громко затарахтели.

— Извини, мне нужно кое-что решить с Барзи. Увидимся дома. По крайней мере, я на это надеюсь… — извинился Тонино и стал пробираться сквозь толпу, которая начала медленно расходиться.

— Подожди, я видел, что ты отделял наши покупки от остальных — разве не проще будет, если их отвезут наверх на ослах, а ты примешь их и расплатишься у Зоадруги?

— Это не наши покупки.

— А чьи?

— Это для смотрителя маяка… — Тонино на минуту задумался. — Вообще, ты не хочешь мне помочь? Настало время тебе с ним познакомиться.

— А зачем мне с ним знакомиться? Я больше не хочу знакомиться с теми, кто не может помочь мне сбросить с плеч все это… дело. И вообще, где он был все это время? И где он сейчас? Почему ты носишь ему продукты?

— Пойдем со мной. Тебе все равно сейчас больше нечем заняться.

* * *

Когда они прошли дом Селима, и без того узкая тропинка сузилась настолько, что Синиша и Тонино могли идти только друг за другом, задевая плечами и локтями мокрые вечнозеленые растения. Они двигались молча, у каждого в руках было по полиэтиленовому пакету. Синиша снова был не в духе, теперь еще и потому, что, как ему казалось, Тонино наслаждается этой бессмысленной экспедицией сквозь чащу леса к Лайтерне, как будто в конце пути их ожидает что-то безумно интересное. Даже сейчас, идя позади него, он мог сквозь затылок переводчика разглядеть сиявшую на его лице мальчишескую улыбку.

— Когой-то ты ишшо привел? — послышалось откуда-то сверху, как только они вышли на поляну перед маяком.