Так что телевизор был лучшим решением, чтобы сократить ожидание. Конечно — убеждал себя поверенный — если что-то изменится, если вдруг появится реальная возможность организовать выборы, после приезда Жельки он останется здесь и доведет дело до конца, чтобы вернуться домой победителем на всех фронтах.

— Небольшой телевизор, спутниковую антенну и ресивер, подешевле. И какой-нибудь радиоприемник. Пикколоу рэйдиоу, понимаете?

— Ши, повери, но энто биг ордэр. От воас нуожен дипазид, — ответил ему Барзи. — Олсо, усе тутто не муожет прийти враз.

— Кхм! — кашлянул поверенный. — Первое я вроде понял. Нужно дать задаток, правильно? Внести предоплату.

Барзи кивнул.

— О’кей, но вот второе… Шьор Барзи, я не поунял ни слоува, — сказал Синиша извиняющимся тоном.

В этот момент усталый, вроде как смертельно больной, продавец впервые улыбнулся.

— Спик инглиш?

— Йес… — пожал плечами Синиша. — Йес.

— Итс нот посибл фо итэльенз ту бринг ит олл ин зэ сэйм тайм. Смол боатс хэв ту диливэр азэр гудз энд гросэриз фо пипл. Андэстуд?

— Ага. И как тогда, сначала телевизор, а потом через неделю антенна?

— Мэйби, — неопределенно ответил Барзи. Поверенный почувствовал, как на его плечо опустилась чья-то ладонь, и в этот же момент услышал знакомый голос:

— Щто, комиссар? Телевизр покупаем, да? Скущно те на нащем острове?

Общение с Селимом Ферхатовичем было одним из способов разбавить скуку и ожидание, одним из немногих развлечений, о чем Синиша уже не раз думал. Но до сих пор он отказывался от этой идеи. Ему было, с одной стороны, неловко из-за того, что во время знакомства он так наклюкался той сербской сливовицы, что Тонино пришлось поднимать его из-за стола, а кроме того, он припоминал, что препирался с Ферхатовичем по поводу какой-то певицы — так что ему было неприятно вдвойне. С другой стороны, Селим, судя по всему, был здесь кем-то типа нелегального мигранта, не имеющего никакого веса и влияния в делах островитян, что понижало его в глазах поверенного — который смотрел на все через призму стоящей перед ним политической задачи — до уровня какой-нибудь овцы или дерева, растущего на Третиче. Ко всему этому добавлялось его фантастическое вранье, невероятные выдумки, которые он швырял лопатой быстрее, чем Алия Сиротанович^[10]. В общем, Ферхатович казался Синише феноменом, которого, ради сохранения психического здоровья, стоило скорее избегать, чем искать с ним встречи. Сейчас, однако, этот субъект стоял у него за спиной посреди опустевшей Зоадруги и улыбался ему, как родному брату.

— Не звонит, не пишт, я уж думаль — сбежаль мой Синища, достало его эт все.

— Да нет, блин, просто… Работы много, все дела…

— Йес, я и смотрю, сток работы, щто без телевизра никак.

Синиша выдавил из себя подобие улыбки. Больше в его репертуаре ничего не осталось.

— Слущ, дай старику две-три тыщ и обожди меня на улице, я тебе щто-то скажу.

Решив, что ему все равно нечего терять, поверенный дал Барзи деньги и пошел к выходу.

— А мине как обычн метр моего оцинкованного белого провода и два метра сребряного. И запищи: Селим сказаль, щито он приедет и прережет Джамбатисте горло, еси провод не будет вставлять так, как Селим хощет. Я и сам им скажу, но ты тож запиши, пусть будет официально, щтоб и нащ мерхаметли^[11] Бонино об этом узнал, еси будет нужно. И два ящика того ж пива. И дай мне сраз две жестянки, хощу выпить с братаном.

Синиша с любопытством обернулся и увидел, как Селим протягивает Барзи толстый сверток. Даже если предположить, что внутри были самые мелкие купюры, он все равно казался слишком массивным, чтобы быть платой за три метра провода, пусть даже серебряного, и два ящика пива…

— Это что у тебя еще за провод такой? — спросил он после того, как Селим дал ему банку пива и, обняв за плечи, вывел во двор.

— Да ерунда, так, химичу кое-щто дома. Опыты, знаещь, экспременты всякий. Слущ, а щто ты делаещь на Новый год?

— На Новый год? Представь себе, никак не могу выбрать между рестораном, дискотекой и узким домашним кругом.

— Ай-й, приходи давай ко мне. Телевизр те за эти восьмь дней не дойдет, а у меня уже есь. Есь еще кассеты разные, ну, ты понимаещь.

Синиша секунду подумал, а потом осторожно ответил:

— Селим, чтобы мы правильно понимали друг друга… Я не гей…

— Ой, ви тока послущайте его, он не гей! Братан, ты нормальный, а? Какой гей?! Я щто ль похож на пидораса? А нук скажи мине, похож я?

— Нет-нет, я просто… Ну, просто ты зовешь переночевать у тебя, посмотреть видик и «разные кассеты». Не хватает только, чтобы ты угостил меня конфетами или мороженым. Догоняешь?

Они остановились у входа во двор перед Зоадругой, под переплетенными кронами бугенвиллей, с которых каждым порывом ветра срывало несколько чудом сохранившихся до этого времени потемневших листьев, которые еще в полете стремились скрыться в уголках низкой каменной ограды.

— Сущай сюда. Я не пидорас. Нет, конеш, я был им по отнощению к некторым людям — с кем не бывайт — но я не пидорас в том самом смысле. На хрен мине твой хрен и анус, еси грить дипломатично. Я просто хтель с тобой потусить. Бедняга я, бедняга ты, ну и вот… Мы с тобой тут против своей воли, оба не дебилы — даж я — мног видели, есь о чем поболтать. Я так прикинуль, а ты сраз — Селим пидорас! Сам ты пидорас, все вы, загребчане, такие, имель я вас в зад!

— Ой, вы посмотрите на него, не надо мне тут теперь обижаться. Я отреагировал как любой нормальный человек. Ну, совершеннолетний. Что бы ты подумал, если бы я предложил тебе провести новогоднюю ночь при свечах, под кассеты с порно, на острове, где нет ни одной нормальной женщины? Я приду, конечно, но я просто хочу, чтобы нам обоим было комфортно.

— О’кей, принимается. Мож зайдещь сегодня вечером? Мне не хватайт людей, понимаещь, компании не хватайт. Блин, да мине ли тебе рассказывать?

Синиша смерил его оценивающим взглядом. Селим был явно сильнее его. На несколько лет старше, но сильнее. К тому же способен целый вечер рассказывать свои безумные истории. Возможно, все-таки гей. На другой чаше весов была рутина: еще один вечер с несчастным, помпезным Тонино и его кретинским отцом, потом глядение в экран компьютера, будничный, чисто механический онанизм в ночной горшок (новый оказался еще более старым и вытертым по краям, чем прежний) и провал в сон до следующего дня, который не принесет ничего нового, ничего отличного от сегодняшнего.

— Ладно, приду. Во сколько?

— Буйрум^[12], когда хошь.

— Давай часов в шесть? Но у меня есть условие: только пиво, никакой сливовицы. Договорились?

— Вырубила тя в прошлый раз, а, хаджи? Скажи? Да-а, я как-т раз Харрисона Форда напоил, когда он был в Варшаве, о-ё-ёй, эт надо было видеть…

* * *

К шести он не успел, а пришел только после девяти. Утром, когда они договаривались, он совсем забыл о Наталине.

* * *

С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Наталина

В те времена, когда Церковь еще не бросила на произвол судьбы эту «каменну лакриму», в те времена, когда на Третиче был свой приходской священник, Наталины еще не было, по крайней мере в таком виде. За последние два десятилетия (приблизительно) островитяне, возвращавшиеся из Австралии, завели новый обычай: вечером в канун Рождества каждый житель приходит к «своей» церкви — урожденные Квасиножичи к Супольо, урожденные Смеральдичи к Сешеви — и устраивают своеобразное соревнование по пению главным образом непонятных рождественских колядок. Первыми начинают те, кто проиграл в прошлом году, а побеждает та команда, которая вспомнит на одну песню больше, чем соперники. Ограничение по времени — десять секунд. Пока те, кто на очереди, вспоминают песню, только что спевшие начинают громко считать через весь Пьоц: «Диесе, диеве, вуосе…» Засчитываются и «чужие» песни: которые поют на других островах и материке, на литературном хорватском и всевозможных диалектах, а также на итальянском и английском. Все, кроме двух однозначно автохтонных песен со Вторича.