Японский отряд приблизился и развернулся, ложась на почти параллельный, слегка сходящийся курс. Третьим в японской линии оказался неизвестный корабль примерно в три тысячи тонн, и по некотором обсуждении на мостике «Мономаха» решили, что это новейший «Чиода», лишь несколько месяцев как полученный японским флотом. С расстояния в двенадцать кабельтов японцы подняли боевые флаги и некое сообщение, которое можно было истолковать как «За честь императора», и корветы открыли огонь из главного калибра.

Пока это выглядело скорее смешно, чем опасно, и Дубасов распорядился поднять сигнал «Прекратить огонь», и слегка довернуть, чтобы ускорить сближение. К его удивлению, по «Мономаху» стреляло лишь правое носовое орудие «Хиэй», все остальные целились по «Азову», хотя и дали пока далёкие промахи. К моменту, когда медлительные крупповские семидюймовки дали второй залп, линии сблизились до десяти кабельтов. Сразу вслед за ним японцы ввели в действие и средний калибр. Запас терпения и миролюбия Дубасова подошёл к концу, и он распорядился открыть огонь. В пристрелке на такой дистанции особой нужды для выученной команды «Мономаха» не было, и море перед бортом «Хиэй» вскипело от падения снарядов бортового залпа.

У Николая продолжала болеть голова. Виноват в этом был скорее уже не сабельный удар, лишь чудом не раскроивший череп, или близкий разрыв снаряда, а огромное нервное и мыслительное напряжение последних пятнадцати часов. Невозможно было поверить, что столько вместилось в столь короткий промежуток времени — покушение, ранение, медицинские хлопоты, поездка на поезде, обстрел и ответное избиение японцев в гавани, взятие города на шпагу, переговоры с японским императором… никогда ещё Николай не жил столь насыщенной, опасной и увлекательной жизнью. Однако же и башка трещала немилосердно.

Вошедший в кабинет Джоржи сообщил о приближении, предположительно, японского боевого отряда. Николай полагал, что все вопросы с японцами уже решены на встрече с императором, и опасаться в сущности нечего… но два вчерашних нападения приучили его к неприятным сюрпризам. Японский городовой снился ему полночи, неожиданно появляясь в самых разных антуражах, и Николай изрядно притомился и дурно выспался, убивая его во сне всё новыми способами. Оставаться в каюте было гораздо скучнее, чем лично наблюдать обстановку, и цесаревич направился на мостик.

Там уже собрались не только причастные к управлению кораблём моряки, но и офицеры свиты с князем Барятинским во главе. Генерал, получив ранение и побывав в деле, изрядно взбодрился и как будто даже помолодел. Николай поднял к глазам поданный ему бинокль, наблюдая за разворачивающимся японским строем. Раздавшийся гул японского залпа заставил его поморщиться и бросить:

- Японский городовой… они всё никак не уймутся…

Упоминание городового, уже ставшее среди офицеров родом шутки, означающей нежданную неприятность, заставило их рассмеяться. Два снаряда подняли всплески далеко от борта, среди мачт мелькнула тень третьего, басовито прогудев. Энквист, слегка занервничав, предложил цесаревичу пройти в боевую рубку, и Барятинский с видимым нежеланием присоединился к нему — ответственность боролась в нём с представлениями о надлежащем поведении в бою. Николай покачал головой:

- Не стоит праздновать труса на виду команды, господа. Пока это скорее нелепо, чем опасно. Однако же какого чёрта им нужно, хотелось бы мне знать? С микадо уже всё как будто решено…

Штурман «Азова» покачал головой и ответил:

- Ваше Высочество, они могли выйти в море до того, как Вы встретились с микадо… или вовсе ему не подчиняются.

- Судя по сигналам, они радеют как раз за его честь, - Георг закончил разглядывать флаги между мачт японских кораблей. Второй раз выстрелили 17-сантиметровки, заработал средний калибр корветов, борт «Чиоды» замигал бесконечной чередой вспышек, оглашая море сухим треском выстрелов. Ударил всем бортом «Мономах», заслонив головного японца чередой столбов воды, и Энквист со вздохом отдал приказ артиллерийскому офицеру:

- Откроем и мы огонь, пожалуй…

- По «Чиоде»?

- Да пожалуй что и по нему…

Артиллеристы «Чиоды» тем временем развили бешеный темп стрельбы, вплотную приблизившись к паспортной скорострельности орудий. Каждая из шести наведённых на «Память Азова» пушек выпускала в минуту до шести снарядов, правда, попаданий пока достичь не удавалось. Внезапно один из снарядов, шедших перелётом, врезался в рей. Веер осколков снаряда и обломков, выбитых из здоровенного, больше телеграфного столба, бревна, ударил поперёк мостика.

Николай пришёл в себя, с трудом разлепив веки. Перед глазами всё плыло, голова кружилась, тошнило. Лежать было жёстко и неудобно, знакомые голоса что-то резко говорили неподалёку. Напрягшись, Николай приподнял голову и попытался осмотреться. Он лежал на койке в корабельном лазарете, в углу, а в ногах койки примостился князь Барятинский. Голос Рамбаха зло сказал: «Да держите же его крепче!», прибавив следом грязное ругательство на немецком. Николай оттолкнулся руками и сел. Всегда любезный и предупредительный доктор, в залитой кровью накидке, ловко орудовал короткой пилой, отрезая распластанному на столе, рвущемуся из рук санитаров матросу ногу выше колена. Все койки были заняты, на соседней лежал с закрытыми глазами мертвецки, иззелена бледный капитан Ломен, укрытый подоткнутой под матрас простынёй, и Николай вдруг вспомнил, что не навестил его ни разу с момента злосчастного попадания в гавани. Корабельный врач торопливо перевязывал ещё одного раненого, стоящего прямо в проходе, а двое санитаров выносили прочь обмякшее, залитое кровью тело с болтающейся из стороны в сторону головой. Николай поднялся, пошатнувшись, и спросил у вскочившего поддержать его Барятинского:

- Что со мной?

- Вас контузило обломком рея, Ваше Высочество, случайное попадание в мачту…

- Да что же это за чёрт знает что такое!.. - внезапно накатившая, неведомой ему доселе силы ненависть накрыла цесаревича с головой. Какие-то мерзкие ничтожества смели уже в который раз нападать на Него, покушаться на Его жизнь, причинять смерть, боль и страдания защищающим Его подданным. Ничего, им недолго осталось…

Волна ненависти схлынула, унося с собой боль и слабость, оставляя холодную, расчётливую злость и покалывающую кончики пальцев энергию. Стремительным шагом Николай двинулся прочь из лазарета, не замечая шарахнувшихся с прохода санитаров. Князь Барятинский с трудом поспевал за ним.

Безошибочно найдя путь из укрытого броневой палубой лазарета наверх, Николай тут же поднялся на кормовой мостик и осмотрелся. Боевые линии сошлись до пяти-шести кабельтов, попадания перестали быть случайными, и бой принял решительный характер. «Мономах» как раз с грохотом окутался дымом очередного залпа, вколотив три шестидюймовых снаряда в головного японца. Артиллерия того молчала, в нескольких местах виднелся дым или языки пламени, лишь с кормы зло и часто тявкала какая-то малокалиберная пушка. Второй японский корабль казался почти невредимым, его орудия стреляли редко и, похоже, мазали. С третьего продолжали засыпать «Азов» снарядами, темп его стрельбы если и снизился, то ненамного. Примерно каждый десятый снаряд теперь попадал в цель, раздавался грохот взрыва или металлический «Бамс!», где-то вспыхивало пламя, где-то раздавались крики. Корма «Азова» густо дымила, орудия отвечали вразнобой, гораздо реже, и без видимого эффекта. На борту японского крейсера виднелись следы лишь двух или трёх попаданий. Дали залп восьмидюймовки «Мономаха», и на японском флагмане с жутким треском и скрежетом рухнула за борт грот-мачта. Тут же снова грохнул залп шестидюймовок, с кормы противника полетели в стороны металлические клочья, а настырная пушка наконец заткнулась. Было видно, что дольше ещё четырёх-пяти залпов японский флагман не продержится, однако и ждать, пока Дубасов прикончит его, а за ним второго и третьего противника, тоже было нельзя. Николай принял решение и решительно двинулся с мостика вниз.