Мы попрощались, в пятницу, через день, была назначена следующая встреча. Татьяна кивнула мне на прощание и улыбнулась уголками губ.

Тревоги, комплексы, душевные зажимы и барьеры – всему есть причина, которая кроется в прошлом человека. У каждого свой дамоклов меч, своя тайна в хрустальном ларце, в яйце, в зайце… Чем глубже спрятана червоточина, тем сложнее ее найти рационально мыслящим сознанием. Поразительна и следующая закономерность: наиболее затертые, заплесневелые обиды и страхи детства несут самую разрушительную силу в настоящее зрелого человека, утаивая источник несчастий. Вот так примерно можно объяснить суть проклятия с естественно – научной точки зрения. Но мне суждено было постичь и другое знание, иной уровень бытия. Мое мировоззрение раскололось на две части от мощного взрыва после соприкосновения двух истин – божественной и материальной, духовной и практической, научной и сакральной.

По четвергам я не практиковал. У меня был законный выходной, обозначенный в штатном расписании пустой клеткой. Обыкновенно в первой половине дня я честно корпел над учебниками, набрасывая план будущей диссертации. В аспирантуру я поступил только в этом году, и у меня еще не закончился период «празднования поступления». В это время новоиспеченные студенты – первокурсники совершенно не думают об учебе, их мысли далеки от серьезных теоретических построений будущей карьеры. Больше молодых призывников науки волнуют дела амурно-разгульные. Не знаю, как у других аспирантов, а у меня ситуация студенческой весны повторилась. Вот уже восемь месяцев подряд я помимо профильной работы вместо повышения интеллектуального уровня занимался всякими глупостями – бурно отмечал всевозможные праздники, увлекался разнообразными играми.

Я себя чувствовал подростком, который без особой траектории, но с бешенной энергией, мечется по жизни, стараясь насытить каждый день новыми впечатлениями. И я даже осознавал, чем мотивирована такая безбашенность: это была реакция на новую жизнь. После окончания универа началась другая взрослая и ответственная жизнь, к которой, как оказалось, я не был готов. Я получил красный диплом, но мое честолюбие так и осталось на уровне отличных отметок. Когда мне предложили работу в загородном частном пансионате, я сдрейфил. Я долго думал над предложением. Целых полгода перед дипломом. Я даже проводил пробные консультации с отдыхающими, но что-то меня не устраивало. И к стыду своему я понял: меня коробило, что люди мне платят большие деньги за совет, за выслушивание их проблем. Мне казалось, и до сих пор я так считаю, что за доброе слово нельзя отплатить золотом. От этого доброта распухнет, зажрется и постепенно превратится в зло. Может, я сумасшедший, но где-то я читал, что в старые времена знахари не брали денег, а люди расплачивались с ними скоромой.

Короче, я отказался от пансионата и решил еще несколько лет посвятить учебе, укрепляя свои знания предмета психологии. Мне это было по душе.

Но меня не поняли. Не поняла меня моя девушка, в которую я, наверное, был влюблен. Оксана неприятно открыла циничную сторону своей души. Конечно, может, своими жестокими словами она хотела только повиновать меня себе, но добилась обратного – я поверил, что наш роман с первого курса был расчетом на обеспеченное будущее. Оксана была шокирована моим альтруизмом и быстро разорвала все отношения. А я, дурак, уже заходил в ювелирный… Но, я отвлекся.

Итак – мой обычный выходной четверг – полдня самообучение, полдня всевозможное дуракаваляние. Правда, иногда мне все-таки под укоризненным взглядом отца или матушки приходилось надеть на свою буйную головушку золотистый нимб и спуститься этажом ниже для благодеяния. Родители заключили договор с нашей престарелой одинокой соседкой, по которому квартира ныне здравствующей владелицы после ее смерти переходила в собственность моей семьи. Естественно, за такой барыш мое семейство обязалось скрашивать последние годы жизни старушки. И все мы честно выполняли свою часть беспроигрышного контракта.

Слава богу, Селиванова Лукерья Игнатьевна, так звали нашу бабулю, оказалась особой невредной, кроткого нрава, без гнилого маразма. Вполне вменяемая старушка. Мама честно призналась мне как-то, что долго приглядывалась к соседке, чтобы не ошибиться, повесив на себя тяжкое бремя искателей смерти ближнего. Случается такой порок в человеческих судьбах, основан он на корысти или на эгоцентризме, нежелающем делить свою энергию с ослабшим. Что ж, испытание минуло нас стороной: Лукерья Игнатьевна полюбилась всем членам семьи, каждый по очереди заходил ее навестить и пособить по хозяйству. На предложения ответного гостеприимства бабушка стеснительно отвечала отказом, отшучиваясь, что больно высоко мы живем, ей не добраться. А всего-то на один пролет взлететь стоило.

В тот день мама за завтраком напомнила мне, что подошла моя очередь дружеского визита к соседке, известие меня порадовало. Любил я эту аккуратную старушку, она смогла заменить мне родную бабушку по матери, чем-то сходясь с ней в благопристойном образе. Родная бабуля давно уже здравствовала на том свете, а родители отца жили слишком далеко, и по причине отдаленности в редких встречах я еще мальчишкой не смог уловить душевной теплоты и близости. А к Лукерье Игнатьевне притягивало меня, и не только меня, всех ее окружающих, как магнитом. Но сила эта была не жестокая, а добрая, солнечная и вселюбящая.

После завтрака я привел себя в порядок, одел заботливо выглаженную мамой рубашку и отправился в гости к бабушке с тарелкой теплых пирожков.

Лукерья Игнатьевна открыла мне дверь как обычно озаренная изнутри. Ее морщинистое лицо светилось через тонкую песочного цвета кожу, глаза, уже начавшие линять, все-таки сохраняли лазоревую восхищенность миром. Бабушка имела отменный вкус, я никогда не видел ее в стоптанных тапках. На ногах ее были узорчатые молочные мокасины, одета она было в зеленое приталенное платье с кружевным воротником. Седые жидкие волосы всегда были аккуратно прибраны в маленький узел на затылке, а челка подобрана под ободок. Последний был ручной работы с бисерной отделкой и соответствовал тону платья. Сегодня лицо бабушки улыбалось в рамке изумрудного стекляруса и жемчужных звездочек.

Я передал гостинцы, Лукерья Игнатьевна по заведенному ритуалу усадила меня за чайный стол. Ее любознательный облик приготовился внимать новостям молодежной культуры. Бабушку приводили в восторг мои рассказы о новых развлечениях. Она прямо подпрыгивала на стуле, захваченная динамичной картинкой стритрейсинга. Такое непосредственное увлеченное восприятие, конечно, импонировало мне.

В тот четверг я задумался над темой беседы. Еще что-то удерживало меня, но покровительствующий взгляд бабули поторопил решение, и я начал повествование о своей «проклятой» клиентке. Лукерья Игнатьевна по ходу моего рассказа посерьезнела, временами тревожно качала головой. Я уже пожалел, что завел мрачную мистическую тему с жизнерадостной старушкой. «Теперь спать плохо будет», – укоризненно ткнул я себя носом в оплошность и виновато посмотрел на бабушку по окончании истории. Она будто очнулась от моего незаконченного финала.

– И что ты думаешь делать, Алеша? – голос Лукерьи Игнатьевны задребезжал как старый холодильник, неспокойно и опасливо.

– Проведу серию консультаций, в ходе которых постараюсь вывести женщину к нормальному психическому состоянию. По крайней мере, от тика избавлю, – пожал плечами я и постарался как можно искренней улыбнуться, чтобы сменить тему беседы. Но неизвестная мне серьезность осталась скомканной маской на лице старушки. Она пошамкала губами и со вздохом продолжила тяжелый разговор.

– Мой тебе совет, Алешенька, не берись за эту женщину. Проклятые, они ведь заразные. От них несчастье все хватают. Ты с ней пообщаешься вроде без ссоры, обычно, а она тебе уже передаст частицу своего горя. Будешь думать, страдать.