– А то! – начала раздражаться она.

Это был классический ход их бесед.

– Ты все время повторяешь, что, если кто-нибудь из топов Эс-Эйта помрет от инфекции, конец их идиллии про «здравствуйте, мы новые виды».

– О да, – фыркнул Минотавр. – Жду не дождусь.

– И ты лучше меня знаешь, как эс-эйтовцы следят за здоровьем своих людей. Тем более – такого уровня! Все эти добровольно-принудительные обследования, санатории, обеззараживатели на каждом углу… Да у нас по осени антибиотик в проточной воде!

– И это без ведома честных граждан!

– Хватит паясничать! Да, вероятность того, что атра-каотика налипла из-за ежедневного общения с энтропами, имеет место! Но если это твоя основная версия, тогда какого черта здесь я, а не специалисты Эс-Эйта?!

Минотавр молча сощурился. Я видел, как его мысли выполнили пару акробатических трюков.

– Чем конкретно занимался этот человек? – напирала Ольга. – Какое отношение он имеет к нам? Что опять происходит?!

– Ничего.

Минотавр посмотрел сквозь замыленное дождем окно.

– Ничего не происходит, Олья. Сегодня прекрасный день, чтобы умереть. Вот и все.

– Когда я спрошу об этом в одной с тобой комнате…

– Я расскажу о миграции двухлинейной камбалы. Честно – обалдеешь.

Ольга была единственной, кто относился к Минотавру всерьез, и ждала от него того же. Две фундаментальные ошибки по цене одной делали невыносимыми их обоих.

– У нас есть басня, – загробным голосом оповестила Ольга. – Про мальчика, который шутил о волках. Знаешь, что с ним случилось?

– Он вырос и стал известным комиком. Я тоже сижу в интернете.

Она поперхнулась. Он фыркнул. На том и разошлись.

Следующие десять секунд мансарда была пузырьком вакуума во взбудораженном пятницей городе. Затем Минотавр сломал карандаш.

– Ариадна, – швырнул он обломки в мусорку. – Пора спать.

Я вскинулся:

– У меня не все готово.

– Два месяца прошло.

– Эм, нет. В прошлый раз вы перезагружали нас шестнадцатого…

Минотавр осадил меня убийственным взглядом.

– Значит, мы живем в разных системах счисления.

Ариадна молчала. Ее равнодушие к собственному телу, как всегда, оставляло за мной последнее слово. Но Минотавр все чаще пытался его отжать. Его энергия, помноженная на вспыльчивость, злую память и клиническую бессонницу, не просто сносила все на своем пути, но выкорчевывала с тектоническими плитами.

– Когда? – наконец, спросил я.

– Завтра.

– Мы можем поговорить наедине?

Минотавр вернулся к столу и, закинув атлас в верхний ящик, опустился в кресло.

– Как в древние-добрые.

– Тогда, если мы закончили…

Ариадна неожиданно поднялась.

– Что в контейнере?

Минотавр скучающе развел руками.

– Теперь, когда известна причина смерти Обержина, это неважно.

Он фальшивил. Меня это встревожило. Минотавр и прежде не утруждал себя правдоподобностью объяснений, даже если не лгал, но Ариадна смотрела так, будто сегодня это что-то значило.

– Что в контейнере? – повторила она с незнакомым мне нажимом.

Минотавр подался навстречу. Тусклый свет настольных ламп омыл его досадливо искривленный рот, а щетину сделал пыльно-бронзовой, почти золотой. Тепло ему шло. Оно смягчало нордическую жестокосердность. Но высокий лоб оставался темным, спадавшие на него пряди тусклыми, и лишь глаза, как всегда, были светлыми до прозрачности – даже в полумраке.

– Ты мертвая, – прошелестел Минотавр из самого сердца его. – Мертвая, а не глухая.

– Мертвая, – покорным эхом согласилась Ариадна. – А не идиотка.

Он опустил взгляд на призрачные желтые цифры, перебитые бликами, и прошипел:

– Вали отсюда.

Ариадна не шелохнулась.

– А если, досчитав до пяти, я не услышу звук копытц – на выход отправитесь оба.

Я мягко, неверяще улыбнулся.

– Эй… Да вы чего?

Не верил я самому себе – что смогу сейчас что-то поделать. Между ними гудело неведомое: и личное, и давнее, не со мною пережитое.

– Один, – Минотавр откинулся в кресле.

Ариадна молчала.

– Два, – потянулся за бокалом он.

Я шумно вздохнул.

– Ариадна…

– Два и семьдесят один.

– Пожалуйста.

– Три и четырнадцать–шестнадцать.

Я бросил на Минотавра осуждающий взгляд. Он ответил мне с неменьшим укором. Возможно, он считал, что это моя вина; что, если находиться рядом с Ариадной двадцать четыре часа в сутки, ее можно если не починить, то хотя бы выдрессировать в живую. Но, по правде, он ничего не мог с собой поделать – и я это знал.

А он знал, что я знал.

– Буду в машине, – наконец услышали мы оба.

Ариадна отвернулась и направилась к двери. Прикрывшись бокалом, Минотавр провожал ее взглядом, каким никогда не встречал.

– Не задерживайся. Тебе надо поесть.

– Спасибо, – я улыбнулся. – Пять минут.

Витраж звякнул. Дверь закрылась с той стороны. Я тут же помрачнел и уставился на Минотавра.

– Ребенок… – поморщился он. – Только ты не начинай.

Я упрямо кивнул за спинку кресла.

– Ну и? Что в контейнере?

Его локти разъехались. На секунду мне показалось, что он сляжет лицом в стол, но Минотавр только припал грудью к бумагам.

– Ты не видел мою гангрену?

Я не повелся.

– Серьезно, когда и на что она последний раз так реагировала?

Минотавр угрюмо заворочал канцелярскими курганами. Что-то прокатилось и гулко стукнулось о мусорку. Сигареты лежали с моей стороны, в тенях медноцветного, утыканного окурками папоротника. Мятая пачка была на две трети заклеена драматичной картинкой с серой, в гнойных прожилках ногой.

– Пожалуйста, – повторил я, старательно не глядя в ее сторону. – Я должен знать.

Минотавр вздохнул и ответил мне очень усталым взглядом. С таким просили мирный договор. Когда-то я отдал бы за такой многое, но годы, проведенные порознь, изменили нас обоих.

– Это не то, чем кажется, ребенок.

– А чем оно кажется?

Минотавр дернул плечом.

– Совпадением, которых не бывает. Случайностью в мире, просчитанном до. Но поверь… Есть вещи, которые становятся особенными лишь от особенных людей. Есть связи, которых нет. Искра же, – Минотавр поморщился. – Искра имеет сложное, а потому во многом надуманное прошлое.

– Ты не рассказывал об атрибуте с таким названием.

– Считаешь, легко придумать учебный план на сотни волеизъявлений? Что возили в Эс-Эйт, о том и рассказывал! Не умничай.

Я ждал продолжения, но Минотавр молчал, и по лицу его блуждало такое безрадостное выражение, будто речь зашла о фамильном проклятии: о том, кого-нельзя-называть, о том, что-никому-не-рассказать. Я чувствовал, что, не ужасаясь в ответ, выказывал дурные манеры.

– Все это уже происходило, – нехотя продолжил он. – Вот к чему она сказала то, что сказала. В схожих обстоятельствах, но разным составом люди говорили одно и то же: ооо, кто-то умер, ооо, вы перевозили искру, ту самую, ооо… – Минотавр закатил глаза. – Рядом с ней всегда кто-нибудь умирает. Я был на твоем месте. Ариадна была. И Олья. И даже Сте…

Он умолк.

– Искра убивает людей? – спросил я и тут же пожалел об этом: его обострившимся взглядом можно было гравировать эпитафии. Одну из них Минотавр озвучил сразу.

– Миш, твою мать, – не эту ее часть. – Люди убивают людей.

Где-то снаружи, в затопленных дорогах, изнывали сирены скорой помощи.

– Тогда что с ней не так?

– Не так… – Минотавр потер глаза. – Все с искрой так. И с нами все так. Просто иногда так на так порождает сложности. Но и они только кажутся таковыми.

– Прости… не совсем понимаю…

– А я и не объясняю. Но, помнишь, мы как-то обсуждали, что люди не знают, чего хотят на самом деле? Лет двести назад. До того, как ты свинтил от меня к Мару.

– Угу, – неопределенно отозвался я, потому что не двести, а шесть. – Пламенная речь о полуфабрикатах эволюции.

Минотавр недоуменно вскинул бровь.

– Я и такое говорил? Как ты меня терпел?