– Что ж, – выдохнул я.

– Что ж, – затаилась она.

Другого выхода не было.

– Ты должна позвонить отцу.

Пару секунд Криста глядела в суп с таким лицом, будто это была тарелка щебенки.

– Он уже сделал все, что мог.

Она имела в виду скоротечный роман родителей двадцать два года назад, после которого Аделина Верлибр бросила университет, чтобы воспитывать дочь, а отец исчез в небоскребах Эс-Эйта.

– Крис…

Она резко отодвинулась.

– Твой совет – ползать перед великими?

– Рассказать все как есть и, возможно, попросить денег – но точно не ждать февраля.

– Я о том же!

Я видел ее отца пару раз, очень издалека: безупречно одетого, журнально богатого мужчину тех средних лет, на фоне которых молодость казалась затянувшимся недоразумением. Они встречались принудительно, раз в два месяца под перезвон богемного стекла, и сорок минут ненавидели друг друга за то, что, кажется, были слишком похожи.

В общем, я знал, на что пошел.

– Речь не о тебе. И не о нем. И потом, это куда лучше, чем брать в долг и поднимать какие-то там… связи.

– О! – разозлилась Криста на все сразу. – Неужели?

Она демонстративно швырнула ложку в тарелку. Через край плеснулся, вымывая овощи, бульон.

– Он не откажет, – спокойно продолжил я, в который раз за вечер набирая салфетки. – У них есть общее прошлое.

– Оно не волновало его, когда было настоящим! Теперь-то с чего бы?!

– И все же вы встречаетесь, потому что так хочет твоя мама. Хочет от обоих. Он слушает ее. Ты и сама не раз замечала. Пожалуйста… Сделай это. Ради нее.

Обессиленная злобой, жаром и моими словами, Криста отвернулась. Она действительно его ненавидела – за то, что никогда не была нужна. За то, что ради денег и карьеры он бросил ее маму (по обоюдному, как я понял, согласию), а спустя несколько лет, как ни в чем не бывало, разделил первый серьезный успех с новой женой и двумя безукоризненно здоровыми сыновьями.

Промокая раскиданные салфетки, я поглядывал за Кристой в зеркало. Мое подбитое нежностью сердце кровоточило. От того, что она и без меня знала, как поступить. Просто иногда ей не хватало сил принять это. В конце концов, я не думал, что отец ненавидит Кристу всерьез. Он лишь не хотел слушать ее обвинения и сам опускаться до них, а именно так чаще всего заканчивались их совместные обеды.

– Хорошо, – сказала Криста неживым голосом.

И полезла в дождевик.

Он так и был записан в контактах: «он». Однозначно и безымянно, а оттого с заслуженным акцентом для человека, что паломничал по тибетским святыням в ее заболоченные химией дни.

Первый звонок Криста сбросила, не дождавшись соединения. Я понимающе молчал. Между гудками второго она отвела взгляд и пробормотала:

– Представляю, как дико это выглядит… С таким-то отцом, как твой.

Я мог бы улыбнуться, не окажись Криста права. Ее мир, а вовсе не мой – не лабиринт, не атрибуты, не энтропы с синтропами – был каталогом немыслимых категорий. Кредиты, счета, болезни, работа… Я ничего не знал о повседневной жизни. О ней не писали хороших книг.

Криста выпрямилась. Я придвинулся к априкоту у ее уха.

– Привет. Это я.

Минуя приличия, ее собеседник о чем-то спросил.

– Нет, – напряглась Криста. – Я сейчас перешлю тебе кое-что. Это выписки… Нет, не из банка. Что? Нет, речь вообще не обо мне! Я… Просто взгляни. Если это будет иметь для тебя какое-то значение… Да нет! Нет же! Ты вообще меня слушаешь? Это выписки из клиник!

Я покачал головой. Она подобрала и нервно смяла салфетку.

– Думай обо мне что хочешь, только, прошу… посмотри. Я пришлю немного, самое важное, но там… ты поймешь. Перезвони, если посчитаешь нужным. Хорошо?

Отец помолчал. Между ними ворочались годы намеренно усугубляемого непонимания и надежда, что однажды, разрушив все, они освободятся друг от друга. Наконец он спросил. Небрежно, как о погоде.

– Да, – глухо ответила Криста. – Это насчет мамы.

Он что-то обронил и отключился. Криста не среагировала. Я попробовал забрать у нее смартфон, но бесцветные, обкусанные до ссадин ногти намертво впились в силиконовый чехол.

– Крис…

Она смотрела вперед, сквозь наши отражения, на замыленный зеркалом зал.

– Он прав, что зовет меня бесполезной… да?

– Крис, Криста, погоди…

– Что я небрежна, поспешна, постоянно витаю в облаках? Что я ничего не добьюсь, потому что только жалею себя и не умею расставлять…

Я несильно сжал ее плечо.

– Очнись.

Криста оглушенно заморгала. Мы сделали вид, что виной тому были блики цифровых аквариумов.

– Что, если он действительно прав? – повернулась она. – Вдруг мама просто обманывается, потому что любит меня, а он видит все без прикрас? Он же там все время людьми занимается… чужой потенциал – его работа, а значит…

– Глупая… – Я сдавленно улыбнулся. – До чего же ты глупая временами.

– Временами? – Ее взгляд дрожал. – Просто мы видимся… временами.

Я взял ее за руку, сжимавшую салфетку, и сказал:

– Прекрати. Он не знает, на что ты способна. Твою музыку, тексты, твои настоящие мысли… Он тебя не знает, понимаешь? А ты потрясающая. Нет, серьезно, и не смотри на меня так. Я не один это говорю. Столько людей уже заметили тебя. Сколько человек убеждало тебя в том же. Все эти годы, и тогда, в…

Я запнулся. Я чуть было не сказал: в больнице. В той, где меня никогда не было. Где в палате, которую я никогда не видел, лежали Криста и моя навсегда четырнадцатилетняя сестра.

– Но они не работают, – прошептала Криста. – Мои песни. С другими.

– Работают, – возразил я, потому что только это и было правдой. – Ты сама рассказывала, как там тебе разрешали играть в холле на фоно, и другие дети…

– Прекрати, – сдавленно перебила она. – Прекрати тешить меня.

– Хорошо. Прости.

– И этого тоже хватит.

Опустив взгляд в смартфон, с крошащейся трещиной поперек экрана, она принялась проматывать фотогалерею. Заключения, выписки, контрастные снимки… Из прогалов между глядели букеты невест, полные индивелого жемчуга.

Фотографии улетели. Экран погас. Мы надолго замолчали. Я рассеянно наблюдал за тем, как Криста, выпустив из пальцев салфетку, принялась разглаживать ее края и заломы.

– Знаешь… я давно перестала удивляться тебе… Может, когда перед нами зависла касса, и продавщица выдала сдачу лотерейными билетами. В современном мире люди не выигрывают в лотереях – тем более машины. Это телевизионная фикция. Прошлый век.

– По-моему, там еще были стаканы.

Ее плечи дрогнули от смешка. Ее пальцы сложили из салфетки бутон.

– Между нами нет никакой связи. Мы просто… встречаемся. Как по волшебству. Но я верю каждому твоему слову, следую всем предписаниям, даже тем, за которые ненавидела бы всех остальных. Потому что… помнишь, как мы тогда, в супермаркете, решили? Ты мне как старший младший брат…

Я машинально улыбнулся:

– Ты мне как младшая старшая сестра.

Криста перегнулась через стойку и выдернула из подставки соломинку.

– Было бы глупым тебе не верить, правда? Но потом… Вы вновь уезжаете, и я… В общем…

Она приладила бутон к тонкой, гнущейся в шее трубочке и протянула мне. Я взялся за получившийся стебель.

– Существует какая-то вероятность, что ты останешься в городе навсегда? – прямо спросила Криста, не отпуская его.

– У нас с отцом нет таких планов, – заученно ответил я.

Это новое, ужасно женское выражение ее глаз Минотавр мог бы назвать взрослением. Если бы хоть что-то в этом понимал.

Столешницу царапнула короткая вибрация. Арикот вспыхнул уведомлением о новом сообщении. Пальцы Кристы ослабли, цветок покачнулся в сторону. Я отпустил его и потянулся за смартфоном.

– Нет. Я сама.

Каждый раз я думал: вот бы запомнить Кристу такой. Вот бы, когда наступит время, запечатлеть ее в памяти на этом изломе ее силы и слабости. Но время шло, и в новые встречи восторженная надежда напополам со щемящей жалостью переполняли меня еще сильнее. Вместе они будто бы даже назывались гордостью. И тогда мне хотелось так по-старомодному, как в кино, иметь ее маленькое фото в кармане, чтобы смотреть, рассказывать, показывать, как в лабиринте было принято; где все это понимали.