– Опять притащил?

– Чего притащил?

– С помойки! Дружков своих!

– Каких дружков? Мара у меня одна.

– Де, ну мы же это обсуждали!

Страх отступил. Мара взяла с холодильника яблоко и ретировалась обратно в сторону маленькой комнаты, которую дед использовал как кладовку. И, видимо, как гостиницу. Точнее, приют.

Дед сыпанул в салатницу щепотку соли. Приличную – маму бы инфаркт хватил от такой горстки.

– Я тебя еще, сопляка, не спрашивал, что мне делать! – гаркнул он, размешивая салат столовой ложкой. – Голос еще раз повысишь на деда – я тебе все уши пообрываю, понял меня или нет?

Даня кивнул. Попробовал зайти с другого угла:

– Слушай, де, вот ты как думаешь, бабушка бы одобрила эти твои… – Даня посмаковал слова и выбрал самое безобидное. – Твои жесты?

Дед перестал мешать салат. Поднял глаза на внука. Даня уже приготовился к отборному трехэтажному, но дед сказал тихо:

– Не надо сюда бабушку приплетать, ладно, Даниил?

Даня кивнул. Этот тихий, спокойный, любящий голос деда сработал более хлесткой пощечиной, чем привычные крики.

– Прости.

Дед продолжил замешивать салат. Даня покачал головой:

– И где ты ее нашел?

– Мару? Она у нас редко бывает. Путешествует больше.

– Где же она путешествует? – осторожно продолжил уточнять Даня.

– По России бродяжничают с мужем.

– У Смерти и муж есть?

– Смерть или не Смерть, а умная баба без мужика не останется.

– Тут я бы поспорил.

– Ладно. – Дед отставил салатницу и полез в морозильник. – Либо без мужика не останется, либо без него обойдется. Тут гормональный фон важен.

– И надолго она?

– За ней придут вечером. – Лев Егорович достал из самой глубины морозилки бутылку водки.

– А тусуется тут давно?

– Третьего дня просилась.

– Зачем ты тащишь их к себе, де? Объясни, пожалуйста. И еще. Чего ты решил меня на Девятое мая позвать? Что за прикол такой?

Водка из морозилки была прекрасна. От нее как будто пар шел. По стеклу скользили малюсенькие льдинки. Даня сглотнул.

Дед молча разлил водку по рюмкам. Чокнулись легонько. Водка была густой, как мед. И крепкой.

Даня выдохнул. Дед подхватил вилкой гриб из маленькой тарелки. Прожевал. Потом только ответил:

– У вас все есть. И у меня. А у них что?

– Ограбят же. – Даня чувствовал, как тепло разливается по животу и волной рикошетит в подобревшее сознание. – И тебя по голове оглушат. Не пожалеют же, что ты помогал.

– Даниил, ты всерьез думаешь, что я могу этого бояться?

– Прости, де. – Даня осмотрелся. – Что еще помогать надо?

– Вон батон нарежь. И найди покрасивее тарелочку. Чтоб на столе смотрелась.

– Кого ждем-то?

– Мать твоя придет.

Дед сказал это так буднично, что Даня поначалу даже не совсем понял, что он имеет в виду.

– Ты серьезно?

– Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила.

– Что? Чего? Нет-нет, прости, но не могу я тогда тут остаться. – Даня попробовал встать, но дед невероятно резво для своих лет вскочил со стула и положил ему на плечо свою широченную ладонь.

– Это не обсуждается, Даниил.

Александра Львовна росла девочкой крепкой, здоровой, но непослушной.

Случалось всякое: и с Евой они ругались на повышенных тонах, и из дома уходила в четырнадцать, нашли у подруги только через сутки, и отрекалась Сашка от родителей, обзывала, говорила, что жить мешают, что дыхание ей сбивают, что свободы не дают. Это все проходимо, это и есть жизнь, было же и хорошее: на дачу поездки семейные, ужины новогодние, фейерверками освещенные, и разговоры по душам под дождем на школьном дворе. Не бывает единой окраски, черно-белым время разукрашивает жизненный путь, это неминуемо.

Разругались в пух и прах, только когда она замуж собралась – Сашке двадцать два едва стукнуло, на последнем курсе институтском, где на бухгалтера обучалась.

Нашла себе мужчину постарше – не ровню. Из семьи политика и актрисы. Интеллигенция, богатеи, избалованные барахлом, сверкающими автомобилями, песком заграничным и побрякушками с завышенными ценами.

Он уже и женат был один раз. Вроде как из-за Сашки и развелись. Восемнадцать лет разница – да он ей в отцы годился.

Лев Егорович такой союз не одобрял. Но спускал все на тормозах. Думал, перебесится, найдет себе рано или поздно достойного, не поведется на роскошь, узрит ее внутренности сгнившие. Да не вышло.

Александра познакомила будущего мужа с родителями за полгода до планирующейся свадьбы.

– Лев, не злись. – Гости ушли, Ева сидела на диване и утешала его, поглаживая мужа по седеющим волосам. – Он не такой уж и скверный. Зря ты с ним так грубо. Не надо было ругаться. Сашка расстроилась.

– Лицо его видела? Он тут осмотрел все так, будто на свалку попал! Губы кривил свои поганые.

– Ну он к другому привык. Помягче надо было.

– А о чем он говорил, а? О ремонте! Ремонт нам он сделает! Подачки предлагал с барского плеча! Свинья зажравшаяся, да кто он такой?

– Он же помочь хотел.

– А мы что, просим о помощи? – Лев Егорович встал с дивана и сжал кулаки. – Мы плохо живем тут, что ли? Честнее всяко, чем буржуи эти!

– Он Сашку любит. – Еве казалось, что этот аргумент будет для мужа главным.

– Он пользуется! Молодостью, красотой! Чтоб партнерам своим показывать! Чтоб любовались они. Еще и мне хамит!

– Успокойся, не кипятись. Утрясется.

– Нет! Ноги его больше в моем доме не будет. Ремонтник хренов. Всю дурь из него вытрясу, если еще раз вздумает рожу свою корчить.

На свадьбу Лев Егорович идти отказался. Понимал, что это скверно, но гордость уязвленная не позволила. Александра же восприняла это как отречение. Больше никогда отцу не звонила. Про встречи и разговора не было. Даже на похоронах Евы она на него не взглянула. Даже когда они вдвоем провожали в последний путь самого близкого человека. Оскорбление исполосовало сердце дочери глубокими, незаживающими, пульсирующими ранами.

Когда Смерть гостила у Льва Егоровича пять лет назад, он спросил у нее напрямую, рассказав все:

– Простит?

Смерть была пьяна. Она икала, и костлявая трясущаяся рука едва удерживала рюмку.

– Отец не пришел на свадьбу дочери… ик. – Она осушила рюмку и подлила себе еще. – Под венец отец ведет. Танец еще. Танцевать-то умеешь?

– Никакого умения у меня нет, – процитировал Лев Егорович. – А обыкновенное желание жить по-человечески…

– Простит когда-нибудь. В крайнем случае, когда… ик… помрешь. – Смерть встала со стула, покачнувшись. – А давай станцуем.

Они кружились по узенькой кухне под мелодию из скрипучего советского радио.

Даня давно понял, что люди по-разному смотрят на конфликты. Дед легко заводится, но быстро отходит. Отец конфликты решает чужими руками, сам их избегает. Колька соседский сам конфликты создает – забавы ради, от врожденного ехидства и бесноватости. Ева всегда пыталась сглаживать любую ссору, она не боялась извиняться и признавать себя неправой. Сам Даня во время спора глупо улыбался, что только раззадоривало оппонентов. Он боялся конфликтов, несся от них, даже во время ссоры, в которой он не участвовал, – глаза рукой закрывал, как будто опасаясь, что и его захлестнет, на него переметнется, точно вирус. Мама же питалась конфликтами. Она с легкостью вступала в любую перебранку, ничего не страшась и как будто набираясь от них сил. Энергетический вампир. Стройный и хрупкий, но от того не менее кровожадный.

Когда Даня шел к деду, он хотел просто хорошо провести вечер и узнать, с чего старик решил вдруг отмечать День Победы. Теперь он мечтал об одном – укрыться. Спрятаться, как в детстве, под одеяло с фонарем и книгой. И ничего-ничего не слышать. Закрыть лицо руками, чтобы чувствовать себя в безопасности.

От пальцев деда пахло табаком и старостью.

Даня убрал широкую ладонь с плеча и выпил еще рюмку. Всмотрелся в грустные глаза Льва Егоровича.

– Может, объяснишь?