“Да Рострига же к папину легату… писал, чтоб он благословил жену его в суботу мяса ести для московских людей, а от руского патриарха причастится. И легат папин писал к нему против тово, что он, Рострига, то чинит негораздо: целовал он на том крест и душу свою дал, что ему быти в латынской вере крепку и неподвижиму да и всех людей привести в римскую веру, а ныне хочет жену свою причащати у руского патриарха да для людей в суботу мяса ести. И он ему на то не поволил, чтоб тово никак не делал… Да сам бы и всем людем своим у руских попов причащаться не ве[ле]л и в суботу мяса ясти. Да Рострига же Гришка к папину легату писал, что он в том виноват, а впредь во всем сам крепок в латынской вере и з женою своею, и людей всех на то привед[ет] к латынской вере, а инако слово его не будет. Канун де того дни, в пятницу майя в 16 день, как того Ростригу убили, говорил тот Рострига наодине со князем Констянтином Вишневецким33: “Время де мне своим делом промышлять, чтоб государьство свое утвердить и вера костела римскаго роспространить, а начальное де дело то, что бояр побить. А не побить де бояр, и мне де самому от них быть убиту… А только де побить бояр, и за них де землею станут”. [16]
Уже тогда в Москве знали “что-то затевали против Лжедимитрия и только боялась, как бы король не заступился за своего ставленника.” [12] “Своими привычками и выходками, особенно лёгким отношением ко всяким обрядам, отдельными поступками и распоряжениями, заграничными сношениями Лжедимитрий возбуждал против себя в различных слоях московского общества множество нареканий и неудовольствий”, [12] хотя вне столицы, он оставался весьма популярным в народе.
Зачинщиков из числа бояр и дворян было до двухсот человек. Утром 17 (27) мая заговорщики под руководством Василия Шуйского направились в Кремль, кинулись во дворец, распространяя слух, что будто бы паны режут бояр. Проснувшийся самозванец дважды посылал Басманова “узнать о причинах смятения … На этот (второй) раз его встретили неприличными ругательствами и криком: "Выдай самозванца!" Басманов бросился назад, приказал страже не впускать ни одного человека, а сам в отчаянии прибежал к царю, крича: "Ахти мне! Ты сам виноват, государь! Все не верил, вся Москва собралась на тебя". Стража оробела и позволила одному из заговорщиков ворваться в царскую спальню и закричать Димитрию: "Ну, безвременный царь! Проспался ли ты? Зачем не выходишь к народу и не даешь ему отчета?" [22] Басманов, схватив царский палаш, разрубил голову крикуну, подошел к боярам и стал уговаривать их не выдавать Дмитрия, но спасённый когда-то Басмановым от ссылки, Татищев обругал его и убил своим длинным ножом. Труп сбросили с крыльца.
Толпа охмелела от первой крови, стала напирать на телохранителей. Дмитрий, выхватив меч у одного из телохранителей, вышел к толпе и, маша мечом, кричал: "Я вам не Годунов!" [22] Он хотел разогнать народ, но увидев разбушевавшуюся толпу, бросился в покои жены, сказав ей, “чтобы она спасалась от мятежников…” [22] Заговорщики, отметил Соловьёв, обезоружив стражу, ворвались в покои царицы, которая сначала спустилась в подвал, потом вернулась. По пути её столкнули с лестницы, но она успела пробраться в свою комнату. Слуга Марины Ян Осмульский некоторое время сдерживал натиск толпы и наконец, упал под ударами. Маленькая и худенькая Марина спряталась под юбку своей гофмейстерины. Прибывшие главы заговора, остановили насилие и, выгнав толпу, поставили стражу.
“…сам поспешил пробраться в каменный дворец, выскочил из окна на подмостки, устроенные для брачного празднества, с одних подмосток хотел перепрыгнуть на другие, но оступился, упал с вышины в 15 сажен на житный двор, вывихнул себе ногу и разбил грудь” [22] и потерял сознание. Его подобрали стрельцы, стоявшие на страже, но, когда им пригрозили истреблением их жен и детей, оставленных без защиты в стрелецкой слободе, они бросили расстригу на растерзание толпы.
Карамзин добавил, что его, лежавшего в крови, узнали стрельцы, не участвовавшие в заговоре, посадили расстригу на фундамент сломанного Годуновского дворца и отмыли кровь. Самозванец умолял стрельцов о верности ему, обещая богатство и чины. Сбежавшиеся люди требовало выдать им расстригу, но стрельцы обратились к Марфе, говоря: "если он сын ее, то мы умрем за него, а если Царица скажет, что он Лжедимитрий, то волен в Нем Бог". [1] Мнимая мать объявила народу, что истинный Димитрий скончался на её руках в Угличе и “показала изображение младенческого лица Димитриева”. [1] Она созналась в своей женской слабости, “раскаялась и молчала от страха, но тайно открывала истину многим людям”. [1] Родственники Нагих, повинившихся “пред Богом и Россиею“ [1] подтвердили слова Марфы. Стрельцы по приказу бояр унесли его во дворец на допрос. Начали было убивать его телохранителей, даже убили одного из них – ливонца Фирстенберга, но бояре запретили, и стали допрашивать Лжедмитрия. Он был уже в рубище, и “на вопрос: "кто ты, злодей?" [1] отвечал: "вы знаете: я – Димитрий" – и ссылался на Царицу-Инокиню; слышали, что Князь Иван Голицын возразил ему: "ее свидетельство уже нам известно: она предает тебя казни". [1] Слышали ещё, что самозванец говорил: "несите меня на лобное место: там объявлю истину всем людям". [1]
Отрепьева убили двумя выстрелами дворяне Иван Воейков (Иван Меньшой Васильевич Воейков – русский государственный и военный деятель, стольник, чашник и опричник. Второй сын воеводы Василия Степановича Воейкова) и Григорий Волуев96. Толпа колола, терзала его труп и кинула с крыльца на тело Басманова. Оба нагих трупа толпа выволокла “из Кремля и положила близ лобного места: расстригу на столе, с маскою, дудкою и волынкою, в знак любви его к скоморошеству и музыке; а Басманова на скамье, у ног расстригиных”. [1]
Когда заговорщики, убив самозванца, получили возможность вмешаться в уличный беспорядок, бояре старались унять толпу, охранить осажденных поляков от дальнейшей опасности и взять их под свою и опеку. Убивали и грабили иноземцев, в основном, уличное московское простонародье. Ворвавшись в Кремль, они бросились во дворец спасать бояр от панов. Часть народа стала помогать заговорщикам, другая – отправилась в дома поляков и литовцев. На улицах появились князья Шуйские, Мстиславские, Голицыны, бояре И.Н. Романов, Ф.И. Шереметьев, окольничий М.И. Татищев, объявив себя временным правительством, восстанавливали порядок на улицах, разгоняя буянов, выставляли стрельцов для охраны польских домов, отправляли иноземцев в безопасные дворы. Им подчинились стрелецкие войска и администрация, которая отыскивала уцелевших от погрома иноземцев, вела списки, возвращала их на Посольский двор или давала им казённый приют до высылки на родину. По замечанию поляков, в Москве тогда чернь была сильнее бояр, как и вообще, бывала она сильнее во время бунтов. Их слушались стрелецкие войска и, под их руководством стала действовать администрация. Земский двор – московское градоначальство – отыскивал уцелевших от погрома иноземцев, вёл списки и возвращал их на Посольский двор или к их господам, или давал им казенный приют до высылки на родину. Порядок с трудом восстановили. Часть народа бросилась в Кремль на помощь заговорщикам, другая часть была направлена на дома поляков и литовцев.
Другие толпы народа разделывались с ненавистными гостями. Сначала досталось польским музыкантам во дворце, затем били мужчин в домах иноземцев, женщин уводили к себе, но старый Мнишек с сыном и князем Вишневецким отбивались от них до тех пор, пока им не помогли бояре, опасавшиеся войны с Польшей. Послов не тронули. Для из охраны около дома поставили пятьсот стрельцов. “За час до полудня прекратилась резня, продолжавшаяся семь часов; по одним известиям, поляков было убито 1200 или 1300 человек, а русских – 400; по другим – одних поляков 2135 человек, иные же полагают – 1500 поляков и 2000 русских”. [22]
