Римский двор был весьма внимателен к отношениям Лжедмитрия и Польши в силу своей крайней заинтересованности в выполнении Лжедмитрием его прежних обязательств относительно введения католицизма на Руси. Нунций Рангони писал к царю с просьбой поздравить новоизбранного папу Павла V. Лжедмитрий “отправил к новому папе поздравительное письмо, … извещая о счастливом окончании борьбы своей с Годуновым, … он не хочет проводить время в праздности, но будет всеми силами заботиться о благе христианства; для этого он намерен соединить свои войска с императорскими против турок и просить папу убедить императора не заключать мира с последними. О введении католицизма между своими подданными ни слова, и, хотя пишет, … в наказе, данном последнему (иезуиту Лавицкому), также ничего не говорится о введении католицизма, … (а) только о желании царя, чтобы папа склонил императора и короля польского к войне с турками, чтобы папа склонил также Сигизмунда дать Димитрию императорский титул, наконец, чтобы папа возвел в кардиналы приятеля Димитриева, Рангони”. [22]
Рим использовал все свои возможности для ублажения самозванца, но тот потребовал, чтобы Марина, оставаясь католичкой, держала это в тайне, исполняя греческие обряды, “ходила в русскую церковь, постилась в дни, предписанные православием”. [22] Однако Дмитрий не согласился с увещаниями нунция Рангони. Павел V был обеспокоен тем, что окружение и телохранители Дмитрия были протестантами, но надеялся на влияние ярых католиков Мишеков и на кротость московского народа, не заражённого ересями.
Несмотря на лесть и всевозможные обещания, членам папского двора не удалось уговорить самозванца, который сам принял католичество, к объединению церквей, впрочем, вряд ли у него это бы получилось, но обещал обеспечить безопасность его миссионеров на их пути в Персию через Россию.
Мнишек “тревожился худою молвою о будущем зяте. … В Кракове знали … о негодовании Россиян, и многие не верили ни Царскому происхождению Лжедимитрия, ни долговременности его счастия; говорили о том всенародно, предостерегали Короля и Мнишка.” [1] Ещё одной из причин медлительности была связь Лжедимитрия с дочерью Годунова Ксенией. По требованию Мнишеков Ксению постригли под именем Ольги и сослали “в пустыне на Белеозере, близ монастыря Кириллова.” [1]
“А дочь ее царевну Аксению, ругавши, велел постричь у князя Владиыера Масальского на дворе и велел ей сослать на Белоозеро, к Воскресенью Христову в девич монастырь в Горы. А Годуновых всех и весь их род, и другов их велел розослати по дальним городом. А Семена Годунова28 велел задавити”. [16]
Великородных бояр возмущала его слабость к иноземцам, особенно к католикам, а хуже всего для них было приближение к престолу мнимой незнатной родни. Здесь вполне можно понять самозванца, он не мог в самом начале своего царствования игнорировать ”свою родню”. Ещё более возмущали не только бояр, но и всех москвичей своевольные и разгульные поляки, которыми новый царь наводнил Москву. Польский гетман Жолкевский87, известный персонаж Смутного времени, в своих записках описал сцену, разыгравшаяся в Кракове, в самом начале 1606 года. От Лжедмитрия туда приехал посол Безобразов88 с известием о новом царе на московском престоле. “Справив посольство по чину, Безобразов мигнул канцлеру в знак того, что желает поговорить с ним наедине”. [12] От имени Шуйского и Голицына44 он пожаловался, что король дал им в цари человека низкого и легкомысленного, жестокого, “распутного мота, недостойного занимать московский престол и не умеющего прилично обращаться с боярами” [12] , и что они не знают, как от него избавиться и что было бы лучше “признать своим царем королевича Владислава”. [12] Несмотря на то, что большинство московских жителей ещё оставалось вполне лояльным к Лжедмитрию, Шуйский с князьями Василием Голицыным и Иваном Куракиным ещё до свадьбы царя начали подготовку заговора. Сначала они решили убить расстригу, а затем – кто из них будет царём. Шуйский стал подбирать сообщников из народа и привлёк на свою сторону восемнадцатитысячный отряд новгородского и псковского войска, стоявший под Москвой и назначенный к походу на Крым, отметил Соловьёв. Шуйский объявил заговорщикам об опасности, грозившей Москве от ополячившегося царя и сознался, что признал самозванца истинным Димитрием только для того, чтоб освободиться от Годунова в предположении, что тот станет защитником православной веры и старых обычаев, но обманулся и “царь любит только иноземцев, презирает святую веру, оскверняет храмы божии, выгоняет священников из домов, которые отдает иноверцам, наконец, женится на польке поганой". [22] Я, продолжил Шуйский, опять готов на всё, если вы поможете. “… каждый сотник должен объявить своей сотне, что царь самозванец и умышляет зло с поляками; пусть ратные люди советуются с гражданами, как промышлять делом в такой беде; если будут все заодно, то бояться нечего: за нас будет несколько сот тысяч, за него – пять тысяч поляков, которые живут не в сборе, а в разных местах". [22] Будучи трезвыми, заговорщики помалкивали, но спьяну – всячески поносили “царя еретика и поганую царицу”. [22]
Однако, бояре не решались поднять народ на Лжедмитрия и на поляков одновременно. Они условились “по первому набату броситься во дворец с криком: "Поляки бьют государя!" – окружить Лжедимитрия как будто для защиты и убить его; положено было ворваться в то же время в домы поляков, отмеченные накануне русскими буквами, и перебить ненавистных гостей… " [22] Немцев решили не трогать в силу их равнодушия и честности наёмников, которые будут верны новому боярскому царю.
В ночь на 8 (18) января случилась тревога во дворце самозванца. По слухам, переполох
был вызван покушением на жизнь самозванца со стороны Шерефединова89.
Телохранители захватили одного из заговорщиков и привели во дворец, но бояре сказали Лжедмитрию, что не стоит обращать внимания на пьяный бред, да и легко будет задавить любой мятеж. Через три дня доносов сряду он приказал наказывать доносчиков. Заговорщики воспользовались приготовлениями к воинской потехе Дмитрия – приступу к деревянному городку за Сретенскими воротами и “распустили слух, что царь во время потехи хочет истребить всех бояр, а потом уже без труда поделится с Польшею московскими областями и введет латынство”. [22] По ночам толпы стали бродить по улицам, ругая поляков, приставали к ним и дело доходило до драк. Однажды даже осадили дом князя Вишневецкого четырехтысячной толпой. Лжедмитрий расценивал эти эксцессы как закономерные столкновения двух враждебных народов.
На Великий пост 3 (13) марта 1606 года московские стрельцы "поговорили" про самозванца, что он разоряет их веру, и стали думать к кому бы им пристать. "мысль быти в служилых людях в стрельцах, якобы им к кому было пристать". (https://azbyka.ru/otechnik/Grigorij_Georgievskij/istorija-smutnogo-vremeni-v-ocherkah-i-rasskazah/34)
Наконец Власьев вернулся в Самбор и Мнишеки отправились в Москву с необычайной пышностью и огромной свитой из двух тысяч человек и такого же количества лошадей. На границе невесту встречали московские царедворцы, а за местечком Красным – Михайло Нагой, мнимый дядя Лжедмитриев и князь Василий Мосальский60. Далее Марину повезли в великолепных санях “на двенадцати белых конях, украшенных серебряным орлом; возницы были в парчовой одежде, в черных лисьих шапках; впереди ехало двенадцать знатных всадников, которые служили путеводителями.” [1] Несмотря на весеннюю распутицу, дороги были исправлены, построены новые мосты и дома для ночлегов. Везде жители встречали невесту с хлебом и солью и ценными дарами в Смоленске, Дорогобуже, Вязьме, священники с иконами, а сановники вручали письма от жениха с дарами более богатейшими, писал Карамзин. Ляхи вели себя нескромно, грубили населению и у берегов Угры вспомнили, что тут была древняя граница Литвы, надеясь на её возврат. Мнишек с сыном и князем Вишневецким32 оставил дочь в Вязьме, а сам появился в Москве 24 апреля (4 мая) 1606 года для предварительных переговоров с царём относительно брака. Марина дня четыре жила в Вязьме, в бывшем дворце Годунова, окружённом валом.
