— Соня, вставай, проспишь все на свете.
Всклокоченный Санька, с красной щекой, на которой отпечаталась складка самодельной подушки, резко сел и, моргая заспанными глазами, сразу стал завязывать шнурки ботинок, как будто и не спал вовсе. За еловой стенкой шалаша слышались негромкие голоса папы и художника, а где-то вдалеке, в густом утреннем тумане, не переставая, стучал топор.
За одну ночь верующие успели поставить на месте разрушенного амбара стены часовни и балками вывести к небу заостренную крышу с крестом, которую было видно со всех уголков гряды и далеко с реки. Следующей весной, когда в фактории уже невозможно было найти даже объеденных песцами трупов людей, а вся возвышенность была белой от наметенных сугробов, прибывшая на двух баржах комиссия с изумлением обходила заснеженные стены часовни, удивляясь, как это все можно построить без единого гвоздя. Когда отгребли снег от дверей и вошли внутрь, первое, что увидели уполномоченные из Тобольска, был грубо сколоченный стол для отпевания усопших, давно потухшая лампадка и, едва различимые в полумраке, лики святых на иконах, которые видели все подробности разыгравшейся здесь трагедии. Больше в часовне ничего не было, даже костей. Только один из членов комиссии осторожно поднял с наметенного у двери снега чьи-то разбитые очки со сломанной дужкой. Говорят, что заросшая мхами часовня до сих пор стоит на безлюдной возвышенности, и крест ее виден с самой середины все помнящей великой реки.
Но это будет потом, а пока еще живые прихожане стучали в тумане топором, и на поляне заканчивались последние приготовления к походу. Алексей раздавал своим спутникам заранее приготовленные длинные березовые жерди с заостренными концами.
Но уйти им в этот день не удалось, как и верующим не удалось закончить свою постройку. Долина вновь нарушила планы людей. Когда уже все было готово и оставалось только перекреститься перед дорогой, по всей возвышенности разлетелась весть, что кто-то из прихожан ночью нашел муку — ту самую муку, слухи о которой волновали факторию еще с момента высадки на берег. Это был шанс. В заплечных мешках Измайловых и их спутников не было ни крошки продуктов, и несколько горстей муки перевесили бы для них сейчас богатство всех складов мира.
— Вер, вы с Санькой подождите меня в шалаше. Я быстро. Мы с Мишей обратимся к отцу Александру, он добрый, он не откажет. Вы только сами туда не ходите, ждите меня, и ни о чем не волнуйтесь, хорошо? — принял решение папа, торопливо снимая с плеч лямки заплечного мешка. — Санька, от мамы ни на шаг! Остаешься за старшего.
Санька прижался к маме, и мужчины, не оборачиваясь, быстро скрылись в кустарнике.
Да, слухи о муке оказались не мифом. Но предназначалась она вовсе не для поселенцев. Одна из барж, догрузившись углем из бункеров других судов, должна была покинуть караван и направиться к взморью, к Обской губе, где работала геологоразведочная экспедиция. При суматохе ночной выгрузки, несколько предприимчивых ссыльных сумели вскрыть кормовой трюм, незаметно выгрузить несколько мешков с мукой на берег и спрятать их на безлюдной северной стороне гряды, закидав валежником в неглубоком овраге.
Естественно, о своих припасах они не сказали никому ни слова. И так бы и лежали под ветками, в ворохах прелой прошлогодней листвы трехпудовые мешки с ржаной мукой гарантом спокойствия и уверенности в завтрашнем дне тех, кто их спрятал, если бы верующие не начали строить часовню и не облазили всю гряду в поисках бревен. Находку они тут же перенесли в свой лагерь, еще не зная, что несут на своих плечах не радость, а камень кровавых преткновений. И если бы прихожане сумели заглянуть в будущее, они бы тут же высыпали всю муку в воду.
Через полчаса вокруг белых от ржаной пыли мешков собрался весь приход. Жена церковного старосты, рослая, властная Зинаида, блестя глазами, громко отдавала приказания, совершенно не стесняясь присутствия священника:
— Один мешок в трапезную, а два остальных пока спрячем в шалаше Трофима. — Туда никто не заглядывает. Этой муки нам до следующей весны хватит. Вот чудо Господне, да, батюшка?
— Муку надо раздать всем поселенцам, — коротко ответил отец Александр. Он стоял чуть в стороне и, наблюдая за радостными лицами верующих, вспоминал, в какой именно момент, упустив что-то важное, он позволил этой женщине незаметно получить власть над приходом? Добрый и мягкий, он обладал главным качеством настоящего священника — кротостью, и даже в духовных советах никогда не был выше своего собеседника. Естественно, это многими воспринималось как слабость.
— Да как же это, батюшка? — непоколебимая, непрошибаемая чужими бедами, рослая жена церковного старосты застыла на месте, как глыба, уперев руки в бока. Ее румяное от холода лицо наполняла уверенность в собственной правоте. Неосознанно для себя, она уже давно перестала стесняться спорить со священником. — Как это, раздать? У нас продуктов на три дня осталось! А что потом? У нас тоже дети — вон у Марии в люльке младенец грудной! От своих отнять и другим отдать? Господь же именно в наши руки эту муку направил! Вчера вон пришла одна, хлеба просит, говорит, что беременная. Я ей отказала, потому что не сегодня-завтра своим бы отказывать пришлось… Спрятать мешки надо, батюшка!
— Зинаида, скажи, ты зачем здесь? — спокойно спросил пожилой священник. — Душу спасти хочешь? Так спасай. Иначе, зря ты из мира сбежала.
За спиной жены церковного старосты молча стояли прихожане. Отец Александр понимал, что слова властной женщины выражали не только ее мнение, и были благоразумны. Но между благоразумием и правдой часто лежит непроходимая пропасть. Вчера, может быть, в тот самый момент, когда Зинаида отказывала в хлебе беременной крестьянке, его позвали исповедовать умирающего от голода старика. Видно, старик ослабел еще в дороге. Пользуясь его беззащитностью, более приспособленные к выживанию в экстремальных условиях, бездомные отнимали у него в эшелоне пайковый хлеб и селедку, и забрали всю теплую одежду. Глаза у старика были прозрачные, слезящиеся, чистые, как небо, и было в этих глазах столько невысказанной боли, что у священника, все пропускающего через себя, начали дрожать руки. Эти глаза были кругом, по дороге обратно отец Александр повсюду видел следы начавшегося голода, он видел, как в котелках варится кора деревьев, видел охапки срезанного камыша и, замечая, как на его старенькую рясу и медный крест смотрят сидящие у костров дети, спотыкался под их взглядами.
Узнав о находке, поселенцы со всей фактории соберутся под стенами недостроенной часовни. Люди будут просить, плакать, умолять. И нельзя за заботой о завтрашнем дне отворачиваться от тех, кому ты сегодня в силах помочь. Иначе, зачем они здесь? Завтра будет завтра. Когда оно наступит, тогда и будем решать — как нам жить и как умирать. Ведь, кто знает, может, в образе какой-нибудь голодной крестьянки к ним обратится сама Матерь Божья…
* * *
Муку начали раздавать сразу после утренней молитвы. Новость мгновенно разлетелась по всей гряде, и уже через несколько минут возле часовни чернела огромная толпа. Возле открытого мешка стоял Трофим, плотный плечистый мужик в ватнике с испачканной мукой русой бородой, и без остановки кружкой насыпал перемолотую рожь в протянутые шапки или просто в ладони. Накрапывал дождь, толпа колыхалась, напирала. Еще не раздали и половины первого мешка, а прихожанам уже было ясно, что удержать ситуацию под контролем у них не получится, и доброе дело может превратиться во что-то страшное.
Так оно и произошло.
Началось все с блатных. Они подошли к часовне с двух сторон, и тем, кто видел их лица, мгновенно стало понятно, что никаких спектаклей на тему лагерных законов больше не будет. Три мешка муки в самый разгар голода — это очень серьезно, и уголовники убьют любого, кто встанет на их пути. От них почти физически пахло кровью. Расталкивая плечами толпу, они подошли к месту раздачи. Сразу стало тихо.
— Удивили вы нас своим аттракционом щедрости. Но хорошего понемногу. Где остальная мука? — негромко, но внушительно спросил Козырь, останавливаясь напротив отца Александра. Его пальцы незаметно сжимали в рукаве овчинного полушубка рукоятку ножа. Стоящая рядом со священником растерянная Зинаида успела заметить, что двое других уголовников зашли за спину Трофима.
