— Твою мать… — выдохнул Алексей. Он рывком сдернул тяжелое от крови пальто, уже зная, что он там увидит.
Она убивала себя не спеша, ножом исполосовала вены на сгибе локтя, затем зачем-то опустила обратно рукав кофты и набросила сверху пальто. Наверное, в последние секунды перед потерей сознания женщина не хотела видеть собственную кровь.
— Спички! Спички есть? — не отрывая глаз от лица несчастной женщины, быстро спросил Алексей.
— Что? А, спички, сейчас… Я не курю, но…
— Давайте сюда, — непроизвольно злясь на бестолкового от волнения старика, Алексей резко схватил протянутый коробок, чиркнул и, приподняв веки женщины, поводил зажженной спичкой перед ее неподвижными глазами. Зрачки реагировали на свет.
— Жива, — прошептал Алексей. — Кровь свернулась. Не знала, как резать надо. Дайте нож, он где-то под ногами валяется.
Остро отточенная крупповская сталь, скользя в жирной, липкой крови, с трудом разрезала пропитанный, как губка, рукав кофты, обнажая худую окровавленную руку. На палубу закапало. На сгибе локтя черными дырами зияли несколько длинных, глубоких порезов. Алексей на мгновение представил, как женщина, закусив губу и отворачивая лицо, полосовала себя ножом, торопясь умереть и боясь, что ей кто-нибудь помешает. Не рассчитав силу ударов, она вместе с венами перерезала себе сухожилия, но до артерии так и не добралась. Артерия спряталась еще перед первым замахом. Оказывается жизнь, которая в нас, может быть мудрее нас самих. Юбка, кофта и пальто были насквозь пропитаны подсыхающей венозной кровью, но холод, и то, что она инстинктивно согнула локоть, спасло ей жизнь. Сердце еще билось. Слабо, прерывисто, но билось.
— Зашить нечем, — тяжело дыша, сказал Алексей. — Тугую повязку наложим, и все. Если рукой двигать не будет, может до прибытия дотянет. Черт… А там зашьем. Если только, — он разогнулся, с острой тоской посмотрел в сторону скрытого за туманом берега и тихо добавил: — Если только там будет, чем зашить…
Поступок женщины вызвал у него чувство мрачного удивления. Удивлял не только сам факт попытки самоубийства — это как раз он мог понять. Не она первая, не она последняя, избавляясь от отчаяния, ищет выход там, где выхода нет. Но способ… Словно она хотела перед смертью наказать себя, причинить себе боль, ища в этой боли расчет за какие-то прежние ошибки.
Проще было бы прыгнуть за борт. Но, наверное, она, глядя с высоты палубы в темные воды сибирской реки, представляла, как ее тело, с открытыми глазами, будет, переворачивая, волочиться по илистому дну вслед за течением, цепляясь за затонувшие деревья.
В отличие от мужчин, которые редко задумываются о результатах своих действий, женщины зачастую только о них и думают. Но как ни стараются, все до конца им рассчитать не удается.
Вот и последствия произошедшего на палубе, оказались на виду. Аркадий Борисович, торопясь в желании быть полезным, сходил к надстройке и попросил у Веры чистую рубашку. Рубашку тут же порвали на полосы. Накладывая на глубокие порезы тугую повязку, Алексей вспомнил, что вчера женщина была чрезвычайно оживлена. Она суетилась, помогала Вере нарезать хлеб, улыбалась и все рассказывала про какого-то Юру. Был момент, когда Вера, подчиняясь вдруг нахлынувшему чувству благодарности, взяла руку мужа и прижала к своей щеке. Женщина тогда как-то странно посмотрела на нее, замолчала, сникла и вновь опустилась на свой чемоданчик, сразу став похожей на больную, одинокую птицу.
Она завидовала Вере, в ее ипостаси она завидовала всем женщинам, которых не бросили, не разлюбили, не предали. Прощаясь с миром, она завидовала тем, кто здесь остается, и тем, кто кому-то еще нужен. Наверное, в этот момент она мечтала, как, освободившись от тяжести накопившихся обид, она оставит вместе с телом все ненужное, что мешает людям любить друг друга, и за гранью боли и смерти дождется своего Юру. Она думала, что там земные отношения между ними словно прошедший сон уже не будут иметь никакого значения.
…С порезанными и незашитыми венами долго не живут. Позже женщина обязательно умрет и покинет этот мир там, где для нее открыты двери, в точке, уже обозначенной в огромной книге человеческих жизней. Вскоре придется умереть многим, но каждый уйдет по-своему: кто-то отдаст жизнь в маленьком, незаметном и смелом подвиге, спасая человека; кто-то, наоборот, будет подталкивать в спину ослабевших, забегая в самый конец очереди. А кто-то, обвиняя Бога, подчиняясь отчаянию, сам не захочет ни спасать, ни спасаться… Умереть придется многим, но как встретит смерть человек, зависит от него самого, открывая главное, его внутренний стержень…
Баржи медленно уходили в топи Назино.
Страх — это пустое. На самом деле, ничего не страшно — ни холод, ни голод, ни тоска, ни звери, одевшие маски людей, ни люди, от страха спрятавшиеся за масками зверей. Все пройдет: мелькнет, и ничего не останется. Уйдем и мы…
Уйдем, навсегда оставаясь с тем чувством, с каким перешли последнюю черту. И блажен, кто любит…
— Переносить не будем, — решил Алексей, заправляя концы тонкой, тугой повязки. — Положим ее аккуратно вон туда, под фальшборт. Там днем солнца много будет. Аркадий Борисович, если вам не трудно, принесите, пожалуйста, ее чемодан и попросите у Веры что-нибудь для подстилки. Я позже схожу к рубке, попробую достать сахар. Сделаем сироп и будем поить.
Туман постепенно рассеивался, на востоке всходило красное солнце. Наступал третий день плавания по реке. В тот самый момент, когда Вера, сжав губы, подкладывала под голову женщины фибровый чемоданчик и накрывала ее своим пальто, Алексей возле рубки искал знакомого матроса. На корме головной баржи неунывающий Давид Штерн толкнул локтем своего приятеля, Сему Бирина:
— Слышишь?
В звенящей тишине, нарушаемой лишь привычным рокотом мотора, над рекой явственно послышалось далекое пение петуха. Совершенно отчетливо через минуту пение повторилось. Это было так неожиданно, что Сема Бирин тут же вскочил на ноги. В этом месте ширина Оби не превышала трех километров, паводок спадал, ледяные заторы на северных порогах таяли, ломались и крушились, не в силах больше сдерживать напор реки, с низким гулом спешащей к арктическому морю. Но всего неделю назад тут все было залито глубокой темной водой, покрытой мелкими волнами. Какие петухи?
Однако вскоре над рекой снова разнеслось далекое кукареканье, затем эхо донесло еще какие-то отрывистые, резкие звуки.
— Деревня, — черные матовые глаза Штерна возбужденно блестели. — Чтобы мне сдохнуть, деревня! А возле сельсовета орет громкоговоритель. Это звуки громкоговорителя, ты же слышал… Где то здесь, в верстах трех, не больше… Костя, живем!
Сема тоже вскочил, и молодые люди, получившие отказ в паспортизации за недоказанную принадлежность к сионистской организации «Гашомер», побежали к борту — всматриваться в едва заметную, низкую, заболоченную береговую линию. Сидящий на куче угля монах Досифей поднялся и последовал за ними.
Уже потом в устье Назино, в заброшенной фактории купцов Елизаровых, забытые всеми люди будут часто слышать в утренней тишине далекое пение петухов, обрывки маршей по громкоговорителю и даже мычание коров. Уверенные, что они не одни в речной долине, люди будут сходить с ума, стараясь определить направление эха, и продолжать искать, искать, искать. Ближайшее и единственное в этих краях село Покровское находилось в тайге, на реке Каменке, на расстоянии двухсот верст, и там не было никакого громкоговорителя, как не было электричества и радиоточки. Мираж, загадка. В болотистом царстве Оби много загадок.
Кукареканье несуществующего петуха слышали на всех судах. На последней барже похудевший, осунувшийся, заросший щетиной инженер встрепенулся, побежал на бак и, схватившись руками за мокрый от изморози леер, долго вглядывался вдаль. Встречный ветер трепал поднятый воротник пальто, пальцы мерзли, но мужчина не уходил.
Его жена осталась сидеть на чемоданах вместе с немой девушкой-бродяжкой. Женщина устала от волнений мужа, незаметно для себя она перешла какой-то крайний предел, за которым понятие «плохо» уже теряет свое значение. Странно, но сейчас ей было почти легко. Когда все вокруг темно, просто перестаешь замечать тьму. Теперь днями она возилась с немой бродяжкой, неожиданно находя свою радость в чужой любви. Миша плыл на другой барже; представляя их скорую встречу, она подарила девушке кое-что из своих лучших вещей, показала, как надо красиво укладывать волосы, и учила произносить имя художника. «Ми-ша… Не стесняйся, дорогая, у тебя все получится. Еще раз. Ми-ша…»
