— Вопросик можно, старшой? — из соседнего с Измайловыми купе выглянул плотный нагловатый парень в коверкотовом пиджаке. В серых, с прищуром, глазах парня читалась скрытая насмешка. На переносице и скуле, желтым и синим, темнели заживающие кровоподтеки. Позднее Вера вспомнила, что видела этого парня, еще без синяков, в коридоре райотдела милиции.
— Кто это вас так разукрасил? — сразу спросил начальник этапа, указывая на кровоподтеки. — В сборной камере драка была?
— Да нет, ваши постарались. Или почерк коллег не узнаете? — блеснув золотой фиксой, улыбнулся парень. Казалось, его забавляла показная суровость молодого командира.
— Значит, мало дали. Что у вас за вопрос?
— Вопроса два. Первый — что с питанием? Второй личный… — парень оглянулся по сторонам и доверительно понизил голос, — как к представителю власти…
— Говорите, — снисходительно разрешил начальник.
— Понимаете, я тут подумал… Хочу в коммунистическую партию заявление подать. Понимаю, конечно, что рановато, — плохо еще знаю труды основателей. С теорией слабовато. Но зато верю в светлое будущее и не хочу оставаться в стороне. А ведь это главное, да начальник? Ленин, вон, тоже по тюрьмам начинал… Я вам завтра напишу заявление, хоть кровью, а вы там попросите за меня, хорошо?.. Вы такой красивый, важный, строгий, весь в ремнях, с пистолетиком… Настоящий чекист… За вами хоть сейчас, с голыми руками на врагов народа… — парень вдруг сделал тревожные глаза. — Или вы думаете, что не примут?
Лицо молодого командира начало медленно наливаться краской. «А ведь уголовник провоцирует его», — с удивлением подумал Алексей, внимательно наблюдая за сценой возле соседнего купе. Парень явно издевался над милиционером, причем издёвка была не в словах, а в самом поведении. Словно парень, с какой-то непонятной целью, пробовал на прочность чужой характер, незримо вывешивая перед собеседником красную тряпку.
— Из блатных? — сдерживая себя, спросил начальник и зачем-то оглянулся на солдат. Он понимал, что над ним смеются, но, похоже, не знал, как себя надо вести в такой ситуации. — По приезду в Тобольск будете наказаны…
— За что? — искренне удивился парень. — За то, что хочу расстаться с темным прошлым? За мечту о партии? — он возмущенно повернул голову к своему купе. — Козырь, вы когда-нибудь видели такую несправедливость?.. Мало того, что засунули в вагон с какими-то головорезами, так еще и рвут на корню самое светлое! — парень постепенно повышал голос. — Я вам не какой-нибудь вредитель, я социально близкий, из народа, у меня дедушка был рабочим, я честный вор…
— Был бы честным, не сослали бы, — закричал в ответ красный, окончательно запутавшийся начальник.
— Лужа, не мучай легавого, — раздалось из купе блатных. — Пусть себе идет…
— …Р-р-аф, — вдруг кто-то звонко гавкнул начальнику прямо в ухо с верхней полки. От неожиданности милиционер шарахнулся в сторону, хватаясь за кобуру. Вагон покрылся испуганными улыбками. Солдаты растерянно потоптались на месте. Ситуация была глупая, — не поднимать же караул. Потом насмешек не оберешься.
— Фамилии?! — зашелся в ярости молодой командир. — Вы будете наказаны. На сутки без воды. В Смоленске на каждого напишу рапорт.
— Ябеда вы, гражданин начальник. Не буду вам заявление в партию подавать, — улыбнулся парень и скрылся в своем купе. Он победил — властного, довольного собой начальника этапа больше не существовало, в проходе кричал красный, злой, растерянный двадцатилетний мальчишка в фуражке и шинели с новенькими кубиками на голубых петлицах.
— Раскусили блатные начальника, — вздохнул на верхней полке седой мужчина, когда двери тамбура снова с лязгом закрылись. — Теперь он больше сюда не покажется… Еще та будет поездочка…
Притихший инженер встрепенулся и поднял голову.
— Простите, а вы кто? — спросил он, встретившись взглядом с седым мужчиной.
— Монах Досифей, — неохотно представился мужчина и, словно пресекая дальнейшие вопросы, прикрыл глаза. Инженер развел руками и многозначительно посмотрел на Алексея, словно говоря: вот видите, с кем нам приходится ехать…
— Простите… монах Досифей… — неожиданно для всех произнесла Вера и поднялась с полки. — Мы сейчас ужинать будем… Присоединяйтесь к нам, хорошо?..
* * *
К часу ночи люди в вагоне наконец стали укладываться спать. Реже хлопали двери туалета, стало тихо, лишь в купе верующих молодой женский голос чуть слышно напевал какую-то грустную мелодию, да хрипло кашлял в проходе больной бездомный дед.
Эшелон набирал скорость. На мелькавших мимо полустанках и разъездах разноликие, никогда не спящие путевые обходчицы в накинутых наспех полушубках поднимали вверх фонари и зеленые флажки. За их спинами шумел темный сырой лес, рядом в освещенных будках на плитах закипали чайники, на столе лежали спицы и недовязанные носки, возле нагретых печек, свернувшись клубком, дремали сытые коты.
В будках было тепло и уютно, и обходчицы с философским равнодушием смотрели на проносящиеся мимо вагоны. Куда ехать, зачем ехать? Что можно найти в чужих краях? Только разочарование.
Все это так, но не всегда правы те, кто с обочины жизни провожает безразличными взглядами уходящие вдаль поезда. Иногда в конце пути мы находим самое главное, ради чего стоит родиться на свет — настоящую, без дна, любовь к тем, кого мы раньше, по наивности, считали, что уже любим.
В купе Измайловых было тихо. Женщина в желтом берете так и осталась сидеть в углу, держа на коленях свой чемоданчик. Казалось, что с момента отправки она ни разу не пошевелилась. Не сгонять же человека, пришлось устраиваться, неудобно поджав колени. На второй полке, заставив весь проход вещами, расположился притихший инженер и его супруга. Алексей, парень с бородкой, старичок и монах Досифей заняли сплошную верхнюю полку.
Не в силах унять накопленное внутреннее возбуждение, Санька долго лежал с открытыми глазами возле мамы. Когда ее дыхание стало ровным, он осторожно поднялся и тихонько перебрался наверх, к темному открытому окну. Спать не хотелось, наоборот, хотелось высунуть голову в окно и смотреть вперед, подставляя лицо холодному ветру. Где-то за вагонами гудел невидимый паровоз, грохотали на стрелках колеса, проносились мимо клубы дыма, мелькали в темноте телеграфные столбы вдоль полотна. И хоть все шло как-то не так, как он себе представлял, впервые за долгий день Санька улыбался.
Через час женщина в желтом берете не выдержала. Подбородок ее задрожал, она быстро закрыла лицо ладонями, всхлипнула и заплакала, вначале тихо, словно скуля, потом в голос, в крик. Следом за ней в дальнем купе заплакал чей-то грудной ребенок. Все зашевелились, поднимая головы. Вера, сразу все поняв, вскочила и, ступая по полу босыми ногами, засуетилась возле женщины, обнимая ее и успокаивая как родную. Но женщина уже не слышала и не видела ничего, забившись в угол, она все кричала, плакала и звала какого-то Юру.
«Заткните этой суке пасть!» — рявкнул из купе блатных чей-то недовольный голос. Алексей, спрыгнув с верхней полки, побледнел и непроизвольно сжал кулаки. Жена инженера, торопясь, достала из сумки темный пузырек с лекарством; курчавый, испуганный парень сбегал в конец вагона и принес стакан с водой. В купе запахло эфирной валерьянкой.
Для тех, у кого жива совесть, чужая беда всегда кажется тяжелее своей. За хлопотами возле женщины собственные переживания Веры ушли в сторону…Ну, что она, в самом деле, у нее лучший на свете муж, который любит, который не бросит, не предаст; у нее лучший на свете сын, — мужчины, половинки, стена… Женщина по-прежнему ничего не слышала. Забившись в угол, она, вздрагивая, закрывала лицо руками, словно надеясь, что все это кошмарный сон, что когда она откроет глаза, тусклый свет вагона и чужие лица исчезнут, растворятся в призрачной дымке, а вместо них она увидит свою спальню и услышит рядом родные голоса. Желтый берет упал на пол, рядом с ним валялся открытый фибровый чемоданчик, из которого вывалился сверток с чистым бельем и тонкая пачка писем, перевязанная синей ленточкой.