— Спасибо, — отпустил его Сан Саныч и посмотрел на часы.

— Не знаю… Административная высылка… Другая категория. Они сами могут выбирать себе место жительства.

— Так пусть в Иркутске и выбирают. Сибирь большая. В Тобольске им составят предписания, и пусть себе едут, — продолжал убеждать молодой сотрудник. — Мне бы их побыстрее отправить да более важными делами заняться. Сан Саныч, помогите…

«Похоже, я становлюсь тряпкой», — невесело подумал Сан Саныч. — «Он будет расти, а я постепенно превраться в испуганное, безотказное существо». Почему-то вспомнилось: белые-белые поля; в снегу, вжимаясь в мерзлую землю, лежит редкая цепочка грязных, оборванных красноармейцев. Где-то далеко, на горизонте, горит деревня, прицельно бьет пулемет, а высоко в голубом небе рвутся серые комочки шрапнели. И он, такой же молодой и уверенный, в бесстрашном порыве встает во весь рост и поднимает за собой роту, что-то безумно крича сорванным голосом…

— Два дня на сборы… Все-таки их не через суд высылают, — понимая, что сдается, сказал Сан Саныч и неуверенно посмотрел на собеседника, как будто сам просил об услуге.

— В Москве вообще два часа дают. Теплые вещи собрать и все, — улыбнулся молодой человек. — Вы не сомневайтесь, вам их только к своему этапу приплюсовать… Я сейчас скажу Леночке, — он снова быстро посмотрел на хозяина кабинета, но поправляться не стал. — Она к утру общую сопроводительную напечатает. Запечатаем в конверт и отправим вместе с эшелоном. Милиции я сам команду дам, они их соберут и доставят на формировочный пункт. Спасибо, Сан Саныч. С меня причитается.

…Не будем верить астрологам, не будем пытаться заглянуть в будущее, всматриваясь в мерцание далеких звезд. О нем мы ничего не знаем, словно прикованы лицом к стене в темной пещере, а позади нас кто-то проносит зажженные факелы. Лгут гадалки, находя закономерности в отсветах чужого огня.

Полотна человеческих судеб ткутся из многих тысяч нитей, создавая узоры, понятные только Ткачу. В одном из кабинетов, за сдвинутыми плотными шторами, кто-то не нашел в себе решимости отказать, и два человека пожали друг другу руки. Все просто и обыденно, но с этого момента десятки разных жизней стали связаны в один узел. Кому-то предстоит отправиться мучиться и умирать, а кто-то въедет в их опустевшие квартиры и за копейки скупит вдруг ставшую ненужной мебель.

Как будут начертаны линии наших жизней в небе, зависит от оставленных нами маленьких штрихов на земле — от наших поступков. И не надо вглядываться в черный небосвод, стараясь отыскать в движении планет знаки своего будущего. Планетам все равно.

К утру небо затянуло низкими, тяжелыми тучами. Хлопьями пошел снег и улицы города сразу побелели. Во дворе серого двухэтажного дома снег густо облепил развешенное на веревках белье, крыши красных, кирпичных сараев и темный асфальт, скрыв под белизной черные замерзшие лужи. В город вернулась зима.

В такую погоду особенно не хочется просыпаться. Под одеялом тепло и уютно, уже давно прозвонил будильник, и мама с папой встали, а все спится и спится.

— Санька, ты будешь вставать или нет? В школу опоздаешь, — Вера стащила одеяло с головы сына. — Быстро умываться, соня.

— Вер, ты не знаешь, куда я свой галстук засунул? — папа каждое утро что-то искал — часы, расческу, папиросы, платок… Все эти нужные и ненужные вещи, которые взрослые берут с собой на улицу, папа как-то умудрялся растерять в двух маленьких комнатах и всегда искренне удивлялся, когда они находились в самых неожиданных местах

— В прихожей, на стуле, — крикнула в ответ мама, застилая постель. Мама всегда все знала, казалось, без нее большой и маленький мужчины не смогли бы найти даже свои отражения в зеркале.

— Точно… И как он сюда попал? Я же вешал его на плечики вместе с костюмом. Очень хорошо помню… Кстати, а где костюм?..

— О, Господи, — вздыхала мама.

Саньку накормили, засунули в ранец газетный сверток с двумя толстыми ломтями хлеба, намазанными вареньем. Затем, несмотря на недовольное сопение, завязали ленточки шапки под подбородком и заставили надеть варежки. Папа тоже одевался. Он собирался в исполком занимать очередь к какому-то Ивану Петровичу, а потом в госпиталь — узнавать насчет места. Мама оставалась дома. Все обыденно и привычно. Не успели отец и сын в тесной прихожей надеть ботинки, как в квартире раздался звонок.

— Наверное, больные. Как всегда не вовремя, — поморщился папа, открывая входную дверь.

Но это были не больные. На пороге стояла полная румяная женщина в стеганной цигейке, с потертой, коричневой кожаной сумкой на заплечном ремне. На ее платке и плечах таяли белые хлопья снега.

— Измайлова Вера Михайловна здесь живет? — не заходя в квартиру, спросила женщина, стряхивая снег с рукавов.

— Да, это я, — удивилась мама. — Да вы проходите…

— Вам повестка в милицию. Распишитесь в получении, — не обращая внимания на приглашение, сказала женщина и полезла к себе в сумку.

— Повестка? Мне? — еще больше удивилась мама. Папа в расстегнутом пальто замер посреди прихожей и, не отрываясь, смотрел в одну точку — на тонкие губы женщины, словно ожидал услышать от нее что-то еще более важное. Но курьерша молча достала из сумки какую-то сиреневую бумажку и бланки. Мама, ничего не понимая, расписалась.

— Вам надлежит сегодня к девяти часам утра явиться в тридцать второе отделение милиции в восьмой кабинет. Адрес указан на повестке. Явка обязательна, вы за это расписались, — заученно равнодушно произнесла женщина, пряча бланки обратно в сумку. Затем она повернулась и, ничего больше не объясняя, пошла по деревянной лестнице вниз. Вера растерянно посмотрела на мужа.

— Я пойду с тобой, — решительно сказал Алексей. — Это, наверное, насчет уплотнения. Ты же ответственная квартиросъемщица. Это жилтоварищество воду мутит, чтоб их… Отведу Саньку до перекрестка и вернусь. Черт с ним, с госпиталем.

— Леша… Может, это как-то связано с братом? Помнишь, ты вчера говорил, что дело Промпартии должны пересматривать? Может, Мишу отпускают, и теперь… — тут мама спохватилась, быстро посмотрела на сына и замолчала.

— Я пойду во двор. Там подожду, — буркнул маленький, мудрый Санька…

На улице было тихо и бело-бело, как в сказке. Ветви темных деревьев, сараи, мусорные ящики и голые кусты сирени возле подъездов наглухо залепило белым снегом. Светлое от падающих хлопьев небо и старые, подтаявшие сугробы слились в одном цвете: в полной тишине и безветрии весь мир стал белым, как будто кто-то убрал из него все остальные краски. Пройдет совсем немного времени, и весеннее солнце нагреет воздух, снег на фонарях и ветвях деревьев превратится в мелкие сосульки, под ногами снова захлюпает и улицы города станут такими же, как вчера — серыми и грязными; но пока природа словно замерла — вокруг была настоящая зимняя сказка.

В двенадцать лет знакомый до мелочей двор в воображении ребенка может легко превратиться в чудесную страну с неведомыми обитателями. Вот и Санька успел выдумать свой сказочный край, отчего на сердце мальчика стало вдруг чисто, светло, но немного грустно. Слепив снежок, мальчик медленно двинулся в разведку к побелевшим сараям, оставляя на снегу цепочку маленьких следов. Но вдруг за спиной хлопнула дверь, и на улицу, морщась от падающих на лицо снежинок, вышел папа. Сказка уступила место реальности.

Только за перекрестком, возле самой школы, Санька вспомнил, что Васька не ждал его, как обычно, у своего подъезда. Это означало, что он все-таки пошел к Матросу. На душе стало тоскливо, словно его предали, а он сам струсил.

Районное отделение милиции находилось неподалеку: всего в двух кварталах от дома Веры, напротив трамвайной остановки. Желтое одноэтажное приземистое здание стояло в конце старой аллеи, а позади него сразу начинались сады частного сектора. Если смотреть со стороны трамвайных путей, то казалось, что здание милиции с шапкой снега на крыше утопает среди белых заснеженных деревьев.