Итак, утро весеннего дня, традиционное оперативное совещание. Сначала тематика. Докладывают начальники лабораторий. Всё вроде выполняется в срок, всё есть, нет поводов для серьёзного беспокойства. Вон в лаборатории рентгенографии придумали прибор с учёным названием «негатоскоп». Даже получили патент на изобретение. А прибор-то не сложнее настольной лампы. Стекло, под ним освещение, на стекло укладывают снимок, подводят лупу с подсветкой – и он «негатоскопится». Заводы отрасли забросали отдел заявками на этот прибор, поскольку выяснилось, что рентген-участки заводов расшифровывают снимки чуть ли не на оконном стекле или на настольной лампе. Львиную долю плана по внедрению отдел Богдашева закрывал за счёт этих приборов, даже перевыполнял, в связи с чем уже второй год портрет Вячеслава Николаевича красовался в директорской приёмной на обтянутой бархатом доске «Наши передовики».

Или вот лаборатория капиллярных методов контроля…

Ход оперативки прервал резкий звонок по директорской прямой линии. Телефонная трубка директорским голосом рявкнула: «Срочно ко мне!» – и отключилась. Ого, что-то случилось. Звонит сам, а не через секретаршу, голос напряжённый, резкий, такое бывает очень редко.

Вячеслав Николаевич захватил рабочий журнал, отпустил людей и по длиннейшим коридорам проследовал в другой корпус к кабинету директора.

Утро этого весеннего дня началось для директора Семёна Александровича Иващенко, как обычно, в девять часов. Ничто не предвещало ни экстраординарных событий, ни бед. На самом деле Семён Александрович по прошествии нескольких лет работы директором Технологического института всё больше и больше жалел, что поддался на уговоры заместителя министра, согласился оставить должность директора Пермского механического завода и переехать в Москву, чтобы возглавить этот институт. Прельстился сладкими министерскими речами, что, мол, будет он доктором наук, выдвинут его в член-корреспонденты, а потом и в академики попадёт, он же практик, хороший практик, а этому институту как раз не хватает практической реализации идей, работают в стол, диссертаций много, а толку мало.

Отчасти это была правда. Действительно, после Уральского политеха Семён Александрович начал на заводе с замначальника сборочного цеха, потом стал начальником цеха. Начальником был жёстким, требовательным, людей не жалел, себя не жалел, самое главное – это работа, план, производство. Молодого настойчивого инженера заметили, стали поддерживать – Семён Иващенко отвечал самоотверженной работой. Его карьерный рост был похож на взлёт ракеты: в течение десяти лет поднялся с начальника цеха до руководителя оборонного завода союзного значения. Об этом даже и мечтать не мог мальчишка, родившийся в середине тридцатых на окраине города Молотов, бывший фабзаяц, потом студент. Да, было потрачено много сил и здоровья; да, очень часто приходилось не просто задерживаться на работе, но и оставаться там неделями, ночуя иногда в кабинете, а иногда и в цеховой каптёрке; да, спустя пять лет совместной жизни ушла жена со словами «хочу жить с мужчиной, а не с его фотографией на стене». Всё это так. Но Семён Александрович к своему сорокалетию имел то, о чём его сверстникам – выпускникам Политеха пятьдесят восьмого года оставалось только мечтать, да если бы кто-нибудь и размечтался, его бы назвали рехнувшимся фантазёром.

Четырёхкомнатная квартира в центре города, двухэтажная дача на берегу Камы, гараж, автомобиль «Волга» для личных целей, служебная «Волга» с двумя водителями, спецраспределитель. Член обкома, уважаемый в городе и области человек. Правда, квартира и дача государственные, если что, так просто выставят на улицу, но этот вариант казался Иващенко маловероятным. У Иващенко фонды, у Иващенко социальная структура, у Иващенко базы отдыха. Всем этим обеспечивался завод союзного значения, и за всем этим приходили и из райкома, и из обкома, и из прочих властных структур.

Казалось, что в жизни достигнуто всё, что можно, а тут случился вызов в Москву, разговор в высоком кабинете, день на раздумье – и Семён Александрович согласился. Сам не понимал, зачем он это сделал. Пришлось переехать в Москву на вонючий и шумный Волгоградский проспект, в государственную трёху. Это жильё по комфорту не шло ни в какое сравнение с тем, что было в Перми, да и окружающая среда, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Семёна Александровича каждый раз охватывала тоска, когда он вспоминал дачу на Каме, роскошную рыбалку, тихие закаты на реке в редкие дни отдыха. Здесь же природа была представлена каким-то занюханным сквериком, который гордо именовали парком и который находился минутах в двадцати пешей прогулки от его дома. Но главное было не это. Главное было в том, что в своём родном городе Семён Александрович был заметной и уважаемой фигурой. А здесь он оказался одним из многих. Таких, как он, в Москве было много, – естественно, было много народу и повыше, и поважнее его, что Семёну Александровичу не давало покоя. Единственное, чем можно было гордиться, – это тем, что он теперь жил в Москве. И часто задавал себе вопрос: и что? Да, я тут живу. И это всё. Так тут живут ещё почти десять миллионов человек.

Познакомившись с коллективом и разноплановой тематикой возглавляемого им «ящика», Иващенко осознал, что это предприятие было нужно не столько отрасли, сколько в основном министерству, так как очень удобно было списывать неудачи именно на этот институт. При пайке рубашек двигателей забиваются припоем каналы? Технологию пайки не обеспечили. Негерметичные топливные баки? Значит, технологию сварки не обеспечили.

Спустя несколько месяцев на посту директора института пришло понимание, что необходим иной стиль руководства, иной подход к людям. Здесь при решении производственных проблем кричать, приказывать, наседать было бесполезно. Так можно было там, в Перми, в сборочном цехе. А здесь нет, здесь нужно было убеждать, вникать в суть проблемы. А для решения проблем требовались оснащение, кадры, а самое главное – время. Время, потраченное на поиск, анализ, эксперименты, и снова поиск, анализ. Результат – и вместе с ним успех – мог наступить внезапно и быстро, а мог и не наступить никогда, поскольку прогнозировать достижение результата было такое же безнадёжное дело, как предсказывать погоду у моря.

Ах, какое сегодня великолепное, светлое, солнечное утро майского дня! Огромный город просыпался, восходящее солнце, отражаясь в стёклах окон, посылало весёлые световые зайчики первым прохожим, с каждой минутой увеличивался поток машин на широких проспектах и улицах, станции метро проглатывали, а потом выплёвывали на поверхность толпы людей, спешивших на работу. Город приступал к своей повседневной деятельности. В такое утро всегда надеешься на лучшее и думаешь о хорошем, в голову приходят только светлые мысли.

Семён Александрович не успел войти в кабинет, как раздался звонок по ЗАС[1]. На том конце провода был начальник Главного управления Министерства общего машиностроения.

– Семён, сегодня утром в Куйбышеве, на «Протоне», на динамических гидроиспытаниях лопнул топливный бак.

– Как так «лопнул»?

– Строго по шву, посередине. Последствия понимаешь?

– Да, очень хорошо понимаю.

– Тогда давай собирай команду, обсудите, и сегодня же, слышишь, сегодня чтобы выехали на место. Там, на заводе, в цеху всё порешаете. Ваша задача – обеспечить скорейший выпуск топливных баков, поскольку эти въедливые военпреды не пропускают, баки пойдут в переработку. Только так обеспечить, чтобы они прошли все испытания. Там вас ждут. Вопросы?

– Нет вопросов.

Это была настоящая катастрофа. Без топливного бака нет тяжёлой ракеты, без тяжёлой ракеты нет никакого «Вулкана». Накрываются медным тазом планы пуска ракеты в этом году, Военно-промышленная комиссия при ЦК партии теперь будет спускать со всех три шкуры, торопить, наседать. Она и раньше нажимала и торопила, а теперь… Что будет теперь, очень сложно представить, наверняка ещё и товарищи с площади Дзержинского будут выяснять, а не случилось ли тут злого умысла.