– Я хочу, чтоб ты была счастлива, а счастье женщины связано с семьёй. Женщине нужна любовь…

– У меня она есть! – Ингрид встала. – Другая мне не нужна.

– Не сердись! – Алклета потянула к дочери руки. – Не уходи.

Дочь вернулась, обняла мать.

– Я не сержусь, мама. Как я могу сердиться. Я тебя очень люблю.

Обняв Ингрид за шею, Алклета заплакала. Эти слёзы были для неё облегчением и счастьем.

18

Если нечего было делать, Ингрид ходила гулять в парк либо поднималась в огромную дворцовую библиотеку. Она занимала целый корпус – дальний, явно нежилой, обустроенный ровно настолько, чтоб крыши не текли и стены держали тепло, исходящее от печей. Широкие залы с низкими потолками были уставлены стеллажами и сундуками, где хранились бумажные книги и просто стопки листов, переложенные холстиной, котрая была пропитана чем-то пахучим. Пергаментные книги стояли на специальных, очень прочных стеллажах, потому что были очень тяжелы и велики – в половину человеческого роста. Ингрид не удавалось хотя бы приподнять такую книгу (их к тому же оковывали металлом по переплёту), и она просила помощи. При библиотеке специально для перетаскивания книг жили два крепких слуги, они и носили ей эти томищи со стеллажей на пюпитр и обратно.

На пергаменте были запечатлены сказания о богах и героях, легенды, космогонические и философские учения, звучавшие очень оригинально, научные труды и даже поэтические сочинения. Ингрид увлечённо листала приятные наощупь, исписанные вручную листы и, хоть и с трудом, разбирала витиеватый стиль местной книгописи, но наслаждалась также и самим процессом. К слову здесь относились с почтением, и в текстах не было никакой «воды», всё строго по делу. Язык был конкретен и чёток.

Помимо бумажных и пергаментных книг здесь были папирусы, когда отдельными листами, свёрнутыми в трубки, когда сшитые или сколотые вместе. Были книги на шёлке, тонком льняном полотне, были даже такие, где буквы не написали, а вышили. Ингрид любовалась изящным шитьём на холсте и сукне, заключённом в деревянные переплеты и сохранившимся в прекрасном состоянии – сразу видно, как внимательному за ними ухаживали.

Кроме того, она нашла тексты, выгравированные на тонких металлических пластинах, но эти были на неведомых ей языках, привезены издалека – легко догадаться – и к ним девушка испытала исключительно эстетический интерес. Ингрид перебирала пластины из стопки в стопку, иногда просила у библиотекаря пояснений. Он и сам не знал языка, на котором они были начертаны, но зато представлял, о чём они – с чужих слов – и всегда был готов похвастаться своими знаниями. Она слушала его внимательно, но почти сразу забывала, о чём он ей говорил. Её интересовали те тексты, которые она могла прочесть сама.

А библиотека, конечно, по местным меркам была очень богатая – больше тридцати тысяч разнообразных произведений. В ответ на осторожный вопрос молодой дочери графа библиотекарь пояснил, что этому собранию положил начало ещё прапрадед нынешнего императора и пожелал, чтоб в императорской библиотеке можно было найти любую книгу, когда-либо написанную на земле, или же хотя бы её копию. Теперь, когда в обиход было пущено книгопечатанье…

– В самом деле? – изумилась она. – А давно?

– Уж десять лет миновало.

– И как?

Библиотекарь рассказывал охотно. Да, теперь изготавливать копии книг намного легче, ничего не скажешь. Теперь государь может позволить себе копировать любую книгу, которую хочет. Потому-то здесь их и собрано так много. К сожалению, исполнить желание Ви́рана Гиада, похоже, невозможно, уж слишком много стран и мест, куда не всегда удаётся добраться кораблям или караванам. Но, быть может, настанет день, когда императорская библиотека соберёт все книги мира по одному экземпляру.

– Несомненно, такой день наступит, – живо согласилась Ингрид, и довольный библиотекарь приказал принести ей первопечатные книги – не такие дорогие, конечно, как пергаментные, но тоже ценные, потому что император обязательно покупал самый первый экземпляр, вышедший из рук печатников.

Печатали книги, как убедилась Ингрид, на плотной крепкой бумаге, которую не вдруг удалось бы порвать даже с умыслом, и очень чётко, тремя основными красками – чёрной, тёмно-жёлтой, голубой – и огромным количеством дополнительных, которые шли на оформление миниатюр. Как узнала Ингрид, частота употребления краски зависела от её стоимости, то есть от сложности добычи. Чёрная делалась из сажи, тёмно-жёлтая – из какого-то растения, которое террианка, конечно, по названию не узнала, нетускнеющую же голубую получали из особой «синей» глины, добываемой на юге. Она была недорога по сравнению с пурпурной, извлекаемой из моллюсков, либо же, того менее, с ярко-зёленой, которая готовилась из тонко намолотого малахита.

Миниатюры, те, что изготавливались вручную, а не печатались на станках, были не менее дороги, чем рукописные тексты, и в библиотеке императора оказалось несколько больших альбомов с такими вот миниатюрами, написанными не как иллюстрации к тексту, а ради самих себя. Ингрид просматривала их с особым интересом. Она очень любила живопись и огорчалась, что здесь было не принято писать картины на холстах или досках – только книжные миниатюры и фрески, но эти встречались редко.

– Не понимаю, что ты находишь интересного в этом занятии? – сердито спросил как-то Канут. – Пыльно, скучно…

– Мне не скучно, а тебя не заставляю.

– Давай я тебя лучше отведу в один славный трактир, я же знаю, ты любишь хорошее пиво. Посидим, людей посмотрим, дадим на себя полюбоваться…

Она обернулась, посмотрела на него и рассмеялась.

– Непременно. Только умойся сперва, ладно? А то чтоб на грязь любоваться, не нужно перед собой видеть сына графа Бергденского.

Канут дернул плечом.

– Ты помешана на мытье. Дай тебе волю, ты заставляла бы рабов топить для меня баню два раза за неделю.

– Братец, милый, у меня на родине у мужчин и женщин принято одинаково – мыться каждый день!

– Да? – сперва не поверил он. Когда же поверил, только глянул с глубоким осознанием своего превосходства и махнул рукой. – Варвары…

На этот раз он оделся так, что его нельзя было отличить от обычного воина из северных областей империи – шерстяная куртка, подбитая мехом, кожаные штаны, потёртые о скамью корабля, и сапоги из кожи нерпы – крепкие, непромокаемые, но, главное, теплые. Он же проследил, чтоб среди разношёрстной публики, посещающей увеселительные заведения имперской столицы, его сестра не слишком выделялась (в трактирах не в новинку были женщины в мужской одежде). Посоветовал взять с собой нож и кинжал.

– Ты думаешь, мне придётся отбиваться от кого-нибудь?

– Нет. Но на этот раз кинжал будет нелишним дополнением. На нас, если мы оба будем вооружены, нападут с меньшей вероятностью, чем на меня одного при оружии. Да и кинжал тебе идёт. Это факт. Если б ты им ещё и владела!..

– Ах, ты!.. – вскрикнула обиженная Ингрид и, выдернув клинок из ножен, кинулась на брата.

Мгновенным, гибким, в чём-то змеиным движением Канут ушёл от броска и через секунду оказался у неё за спиной. Она вскрикнула, чувствуя, что пол уходит у неё из-под ног, а потом оказалась на его колене лицом вниз. Кинжал уже был в его руке.

– Отпусти! – запищала она, дергаясь и в то же время боясь упасть.

– Как ты себя ведешь? – Канут аккуратно сбросил клинок на ковёр. – Учти, я старший брат и могу тебя наказать.

– Только попробуй! – И тут же охнула от шлепка пониже спины. – Вот весь в папу.

– Конечно. В кого мне ещё быть.

– Да отпусти же, плохая шутка!

Он аккуратно поставил её на ноги. Ингрид оправила одежду и недовольно покосилась на брата.

– Что, думаешь, сила есть – ума не надо?

Он пожал плечами.

– Зря ты так обо мне думаешь. И если я сильней тебя, разве я в этом виноват?

– Ладно, – Она ещё раз взглянула на него, уже мягче, и улыбнулась. – Так идём или нет?