– Подойди, – прозвучал голос Алклеты.

Инга подошла. Она встала строго и прямо, держа осанку, и смотрела в упор, чего никогда не позволила бы себе никакая другая рабыня, достаточно благоразумная, чтоб зря не злить хозяев. Госпожу прямой и, можно сказать, вызывающий взор совсем не обидел. Она просто не обратила на это внимания. Глаза у неё были ласковые, лучистые, мягкие, они по-матерински огладили Ингу, будто бы предлагая примириться с существующим положением, не таким и плохим, и девушка на пару мгновений затосковала о своей прежней лёгкости и непосредственности. Последние два года немилосердно скрутили её в жгут и налили до краёв ледяной злобой. Ей пришлось усвоить, что уступать ни в коем случае нельзя, даже ласке, силе же – тем более.

– Ну что ж, Ингрид, садись сюда, – Алклета показала место в уголке. – Шить ты умеешь, я слышала.

– Умею.

– Вот, возьми ткань. – Возле Инги положили отрез льняной ткани метра на два. – Сшей себе такое платье, какое тебе привычно. Надеюсь, справишься?

Девушка пожала плечами и даже не стала отвечать. Возле печи она развернула кусок во всю длину, расстелила и задумалась. Выкроек не было, но, интересно, знали ли здесь, что это такое? Неважно. Она перешила на своём веку достаточно платьев, чтоб смочь составить простейший чертёж прямо на ткани, чем и занялась, без слов позаимствовав у соседки уголёк. Головная боль – вот странно – отпустила, после сытного тёплого обеда перестало беспокоить горло, и болезнь, похоже, сдала позиции. Ловко и привычно орудуя углём, Инга расчертила ткань, отделив полукружьями юбку, наметив лиф и рукава, не обращая внимание на удивлённые взгляды окружающих девушек. Её никогда не трогало мнение окружающих, а интерес – тем более, и особенно сейчас.

Ещё десятилетней малышкой она обращала на себя внимание своей гордостью, сперва мягкой, как бы извиняющейся за то, что она есть, затем ледяной. Жизнь не баловала её ещё дома, в том мире, который здесь воспринимался, как иной, для себя же самого и своих жителей во все прежние времена – единственный, но Инга, которую так звали дома, по большому счёту привыкла терпеть голод, нужду, всё что угодно – только не бесчестье. Терпеть его тем не менее приходилось, будь она помоложе, наверняка повадилась бы успокаивать уязвлённую гордость, демонстрируя непослушание по поводу и без повода, что, в общем-то, глупо само по себе. Глупости девушка делать не любила и потому просто замкнулась в себе, поступая так, как считала нужным, не оглядывалась ни на кого. Именно потому и попала на рудник. Впрочем, говоря откровенно, она ожидала худшего. Но это была старая история.

Инга закончила кроить, и в её пальцах засновала игла. Ей приходилось шить одежду и вручную, хотя она, конечно, предпочитала швейные машинки – любые, самые капризные. Но какой толк просить то, о чём здесь даже не имеют представления? Девушка шила крупными стежками, намереваясь потом поверх, за три-четыре вечера наложить нормальные – чтоб носить уже сейчас, а заканчивать – потом. Её раздражал надетый на неё бесформенный балахон.

Она задумалась и потому не заметила, как постепенно стихли разговоры, большинство повернулось в её сторону, пренебрегая собственной работой во имя любопытства, и, наконец, сама хозяйка заинтересовалась, что же вызвало такой интерес. Она поднялась, подошла к Инге и опустила глаза на её подвижные пальцы, на её работу, которую девушка делала, почти не глядя за иглой. В каждом движении чувствовалась привычка.

– Покажи, – произнесла Алклета, и, посмотрев на хозяйку снизу вверх несколько мгновений, Инга повиновалась. – Надень.

Девушка встала, стянула с себя мешковатый полусарафан-полупонёву и накинула льняное платье с неглубоким вырезом, широкими рукавами, которые можно было подобрать шнурками, приталенное платье, стянутое на боках в контраст широкой юбке. Алклета несколько мгновений рассматривала то, что получилось, пощупала, после чего подняла на рабыню оживлённо-обрадованные глаза.

– Так ты умеешь шить такое… такие платья? А мне сможешь сшить?

– Какое?

– Ну, хоть такое же? Сможешь? Только не из льна, а из бархата… шёлка… Сможешь?

– Какое конкретно? – неохотно начала расспрос Инга. Она ничего не могла с собой поделать – ей нравилась эта женщина, и с ней единственной она согласилась бы говорить. Кроме того, госпожа разговаривала с ней вполне по-человечески. С достаточным уважением, не как со своей собственностью.

– В смысле?

– Для чего? Домашнее? Бальное? Для приёма? Просто праздничное?

– Так ты в этом разбираешься? – Алклета рассмеялась, стыдливо прикрывая ладонью лицо. – Господи, так мне несказанно повезло! Интересно, Агильс об этом знал? Не знал, наверняка, иначе выторговал бы две с половиной марки как минимум… Но и сказал бы, что ты на самом деле можешь. Значит, ты умеешь шить те восхитительные платья, в которых южные дамы появляются при дворе?

– Я не знаю, в каких платьях южные дамы появляются при дворе. – Инга пожала плечами. На непозволительную резкость невольницы госпожа снова не обратила внимания.

– Я тебе объясню. – Алклета пустилась в многословное и при этом весьма толковое объяснение, что конкретно было надето на разных женщинах в прошлый сезон, и Инга быстро пришла к выводу, что в модах здесь, в этом мире, царят каноны приблизительно шестнадцатого века её родины – эпоха Ренессанса в Италии, Франции, Англии и, наверное, Испании – то, что будет здесь принято. Она безумно любила такие платья – немного исторические, немного фантазийные, с низко декольтированными лифами, пышными рукавами и ещё более пышными юбками – мечтала не только носить, но и шить. – Так как? – Госпожа с замиранием сердца ждала ответа своей рабыни.

– Я могу.

– Так это прекрасно! – Алклета задумалась, критически рассматривая бледное личико девушки и её худую фигурку. – Тебе, наверное, надо передохнуть пару дней, а потом я прикажу принести ткани, и что там ещё нужно – тонкие иглы, шёлковые нитки, кружева, тесьму – ты всё получишь. Только нашей платьев. Договорились?

– Да.

Госпожа кивнула и вернулась на своё место. А Инга, едва сдерживая сильное сердцебиение, села на лавку. Она опустила голову, успокаиваясь и одновременно пряча от окружающих свои чувства. Она была рада – очень рада, можно сказать, приятно поражена. У графини Свёерхольмской, похоже, не было ни одной мастерицы, чтоб изготовить столь необходимые любой женщине туалеты для официальных приёмов в государевом дворце. Значит, Инга будет ей очень нужна. А тот, кто незаменим либо же сложно заменим, может диктовать свои условия. Пусть попробуют теперь её под кого-нибудь подложить. А если попытаются, то будут пенять на себя.

Алклета, графиня Свёерхольмская, супруга Сорглана, лорда Бергден, с самого утра чувствовала себя не самым лучшим образом.

Её это совсем не удивляло, и такое утро было далеко не первым, женщина уже знала, что теперь день практически потерян, она не сможет ничем заниматься – не то, что шить, даже присмотреть за хозяйством, даже посидеть вечером за столом с мужем… Нет, конечно, сможет, если заставит себя, но заставлять себя очень не хотелось. Да и муж, зная о её периодических недомоганиях, настаивал, чтоб в эти дни она оставалась в постели, то же советовал и лекарь.

Но Алклета всё равно вставала к вечеру, потому что иначе подобные дни, хоть она никому, и в особенности супругу, не говорила об этом, становились для неё мукой. В первую очередь потому, что напоминали о возрасте.

Что греха таить, возраст был уже не маленький, шестой десяток, тот возраст, в котором женщина прочно перестаёт таковой быть и становится… правильно, старухой, потому что теряет возможность рожать. Снимает красивые узкие кованые или плетёные пояса, меняет их на широкие, со шнуровкой, корсажи от низа груди до верха бёдер – такова традиция – и передаёт власть над домом и хозяйством невесткам или дочери… Дочери… Алклета всю жизнь мечтала о дочке, озорной ясноглазой девчонке, которая дала бы ей возможность увидеть в ней себя. Дочка, которую мать стала бы учить вести хозяйство, слушала бы тайны её сердца и тем приобщалась сама к прошедшей для неё юности, потом бы выдала дочь замуж и дождалась от неё внуков.