Лекарь задумался.

– Тот, кому Белорогий Король более всего доверял.

Отец понуро побрел за дневником, но его окликнула Клима Розоворогая.

– Плутарх!

Ее белая шерсть изящно сверкала в редких лучах солнца, проникающих сквозь листву. Она грациозно гарцевала, прижимая к себе старый горшок с… засохшим растением?

Помпее показалось, что такое украшение не сочетается с волосами, закрученными в хвостик, и голубыми резными браслетами на копытах. Но что не сделает красавица Розоворогая, чтобы завоевать сердце любимого?

И Плутарх прекрасно знал о чувствах Климы, потому старался реагировать холодно. Помпея такого поведения не понимала. Ей было бы приятно жить в полной семье, как все жеребята в лесу, только отец, похоже, не стремился заводить новые отношения.

– Да будет твоя звезда яркой, Клима Розоворогая, – сказал Плутарх из вежливости.

Климин энтузиазм поостыл, но она не подала виду и улыбнулась:

– У меня в саду вот растения завяли.

– Растения? – переспросила Помпея.

Она тихонько подошла к Климе и встала рядом с ней, делая вид, что разглядывает засохший цветок. Таким образом она намекала отцу: «Смотри, как мило я смотрюсь с ней. Другие единороги, стеная от любви, бегают за Климой, а она выбрала тебя! Ну и что, что ей девятисот лет, разве в возрасте дело?»

Однако Плутарх проигнорировал намеки дочери и смотрел на цветок холодными красными глазами.

А Клима сказала:

– Да, Помпея, сад моего… – она хотела добавить «мужа», но осеклась. – У меня весь сад завял почему-то.

Плутарх вежливо попросил горшок с цветком и стал его пристально разглядывать, положив на траву. На его лице читались озабоченность и даже страх. Он засунул белое копыто в землю и достал черную размякшую тину. Помпее поплохело от отвратного запаха ила.

– Надо тебе одно снадобье, – сообщил он, возвращая горшок. – Оно исцелит почву.

– Я так и знала, что у тебя найдется нужное лекарство! – возликовала Клима.

Плутарх пропустил радостные слова мимо ушей. Зашел в шалаш, откуда вернулся с хрустальным пузырьком с символом белых рогов.

– Вот, – равнодушно предложил он.

Но это не помешало Климе чмокнуть его и ускакать прочь. Отец Помпеи, отойдя от поцелуя, проворчал:

– Нынешнее поколение совсем разучилось держать себя в копытах.

– А по мне это было здорово! – заявила счастливая Помпея. – Давай пригласим ее на чай!

– У меня есть дела поважнее, Помпея, – неуверенно произнес Плутарх и снова отправился к шалашу.

– А что это, кстати, за зелье? И чем заболел цветок? – Помпея быстро нагнала отца и преградила ему дорогу.

– Его много лет варила твоя мать… – Плутарх запнулся, поняв, что сболтнул лишнего.

– Моя мама? Расскажи!

– А что тут рассказывать, – Плутарх пытался пройти, только Помпея упорно стояла на пути. – Персия была алхимиком, а в Елисейском Лесу полно трав и минералов, которые можно использовать.

– А что это за хворь? Как ты узнал, что надо лечить ее именно этим снадобьем? У нас таких еще много? Где они хранятся? Ты меня этому научишь? Почему ты раздаешь всякие бесполезные амулеты вместо снадобий? Расскажи мне все…

– О Великий Созидатель, – взревел старый единорог. – У всех жеребята как жеребята, а мне достался любопытный воробей. Дай мне во имя Белокрылого Короля пройти!

Помпея от неожиданности отпрянула. Плутарх вбежал в шалаш и, взяв пюпитр, перо и дневник в синей обложке, пошел в сад.

– Но папа… – крикнула Помпея, но тот уже скрылся за деревом. – Ну и ладно! – малышка гордо загарцевала вглубь чащи.

Там среди кустов чернины и мощных дубов стоял маленький дом, вросший в толстый ствол ясеня. Возле него дремал старый Герат. Его рог давно стал белым, почти блеклым, а его грива и шерсть потускнели, будто внутри старика угасала жизнь.

Лежа на траве, поглаживая козлиную бороду и глядя на зеленую листву из-под кустистых бровей, Герат не заметил, как к нему подошла Помпея. Лишь когда единорожка коснулась плеча старца, он произнес:

– Р-а-д… Те-бя ви-деть… Малы-шка.

Герат говорил хрипло и медленно. Помпея по-доброму улыбнулась.

– Я тоже рада вас видеть.

– У те-бя… Во-прос? – спросил старый единорог, не поворачивая головы – это вызывало у него сильную боль.

– Моя мама была алхимиком?

Герат помолчал, а потом хрипло ответил:

– То-лько обуч-алась… Но у не-е бы-л да-р.

– Расскажите поподробнее, – Помпея присела рядом.

Герат вздохнул.

– Чт-о… Те-бя побу-дило… Уз-на-ть о ма-тери?

Помпея поведала обо всем, что случилось за это утро, и подытожила:

– …и отец мне ничего не говорит. Если он так тоскует, то мог бы сказать, почему. Что в моей маме было такого особенного, чего нет, например, в Климе?

Герат ответил:

– Лю-бовь… тво-его от-ца к Пе-рсии… Вс-е ещ-е не про-шла… Но мо-жет вс-е ещ-е впе-реди.

Помпее от этого не полегчало.

– А мне он почему ничего не рассказывает?

Тысячелетний единорог задумчиво промычал, а потом, поднявшись с кряхтением и хрустом дряблых костей, зашел в свой древесный домик. Какое-то время оттуда доносилась возня, там даже что-то разбилось.

А когда солнце начало опускаться к горизонту, Герат вышел, держа зубами старую шкатулку из красного дерева. Бережно отдал ее Помпее и сказал:

– Во-т… Те-бе под-арок… Малыш-ка.

– Спасибо, но… – Помпея хотела возразить, что ей нужно было не это, но Герат только шикнул на нее.

– То, ч-то… здесь хранит-ся… по-может те-бе в буду-щем.

Помпея кивнула и ушла. По пути домой она видела, как другие единороги выходят из своих жилищ в праздничных камзолах и рясах, украшенных венками клубничных роз9, используемых для чая.

Все единороги шли в направлении ущелья, и Помпея решила поторопиться. Проскакав по меньшей мере двести кустов, Помпея наткнулась на недовольного отца, ожидавшего возле шалаша в голубой рясе и венке из клубничной розы.

– Где ты пропадала? – он спросил это с сожалением.

Помпея все еще была зла на папу и проговорила:

– Искала ответы.

Отец сразу понял, что она ходила к Герату, и решил загладить вину.

– Я почти закончил свой дневник, – сообщил он смущенно.

Помпея постаралась не выдать радости.

– Здорово, – сказала она холодно, а потом ей вдруг стало грустно. – Чем все закончилось?

Плутарх прокашлялся и сказал:

– После церемонии прочитаешь.

Вот тут Помпея уже не выдержала и воскликнула:

– Слава Уроборосу!

Радость заглушила в ней и грусть, и тревогу. Поставив шкатулку на стол в шалаше, малышка гордо поскакала вслед за отцом, попутно захватив листья мяты из комода в шалаше.

С каждой упавшей каплей единорогов, идущих к ущелью, становилось больше. И вскоре уже три группы, наряженные в яркие камзолы, шли торжественным маршем, напевая хором церемониальную песню.

Мы шествуем

К вечности порогу!

И ступаем на дорогу

Горделивым шагом.

И священные врата,

Что стоят в тумане,

Отворят три сестрицы,

Каждая в белой сутане!

Помпея по привычке подпевала, предвкушая, как после безумной церемонии отец даст ей дневник, и она прочтет его от корки до корки. Малышка и по сторонам успевала смотреть. Все три клана шагали бок о бок. Они отличались по цветам нарядов: Клан Клото был в желтом, клан Лахеса одевался в зеленое, а клан Атропа в голубое.

А Помпея как была без церемониальной одежды, так и осталась без нее. Малышка совершенно не беспокоилась из-за внешнего вида: не впервой уже гулять с всклокоченными волосами, как выражался её отец. Хотя Помпея всегда причесывала свою шелковистую гриву. К тому же единороги так увлеклись празднованием, что не замечали одну белую ворону.

Внезапно начало твориться невероятное: все деревья в Елисейском Лесу зашелестели ветвями под дуновение взявшегося из ниоткуда ветра. Их толстые стволы засияли слабым светом, как во время той проповеди. Это вызвало у Помпеи страх и любопытство одновременно.