Помпея лишь устало вздохнула. Ей наскучили все эти проповеди о даре великого правителя и возможности перейти в мир, где царит яркий и белоснежный свет, такой же, какой исходит от самих единорогов. Знать бы, что это значит…

Она не была безверной, как порой о ней говорили. Нет, Помпея верила в Белокрылого Короля, в его силу, в то, что он, возможно, все еще следит за Зеленоземьем с небесного свода. Но неужели ради этой веры всем единорогам надо разделяться на три племени, никогда не общаться друг с другом и видеться только у мрачного ущелья, едва не задыхаясь от здешнего запаха?

Вера разделила единорогов на три клана, во главе каждого, как знала Помпея, стояла мойра – верховная жрица и правительница Елисейского Леса. Три клана назывались в их честь. Клан Клото – клан света, горящий подобно звезде, дающий веру забывшимся. Клан Лахесы – клан жизни, что дарит существование до, во время и после нее. Клан Атропы – клан знаний, что рассказывает истинные истории и дарит истинные знания.

Сама Помпея состояла в Клане Атропа. Отец надеялся, что его дочь станет служанкой при мойрах или молитвенницей. Но Помпее было все равно, кем она станет, сейчас ее волновало, как успеть на утреннюю молитву.

К сожалению, она опоздала на одну упавшую каплю3. И поэтому отец встретил ее угрюмо в беседке возле их шалаша.

– Пап, я же опоздала не на вечность, – Помпея пыталась скорчить какую-нибудь гримасу.

Но Плутарх лишь покачал головой и указал красным рогом на чашу с носиком: с него упало уже три капли прямо в вазу. Помпея лишь виновато улыбнулась.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Хватит отговорок, иди вырви сорняки на грядке! – приказал он.

А потом вновь принялся старательно чертить руны на пергаменте, сидя за пюпитром высотой с два куста шиповника4, потому что, как и все единороги, Плутарх был высокого роста. И Помпея, идя к огороду, подумала: как бы ее отец смотрелся рядом с лошадью? Ведь они немного ниже единорогов.

С такими мыслями она вырывала сорняки с грядки, где росли сочные ягоды чернины и немного чайных кустов. Помпея выдергивала ненужные кустики, чтобы те не мешали расти сладким ягодам. Это было трудное дело, однако малышка умудрялась задавать вопросы.

– Что нового появилось в дневнике, пап?

Плутарх устало почесал козлиную бородку и, сверкнув красным рогом, прорычал:

– Помпея, ты не отвертишься от наказания.

– Ты уже написал ту главу, где единороги празднуют День Солнцестояния?

– Продолжай работу, Помпея.

– А глава про Плащ Атласа? Она уже доделана?

Плутарх фыркнул, он собрался сделать малышке серьезный выговор. Он уже повернулся… и обнаружил дочку у себя за спиной.

– Я все, пап.

Плутарх посмотрел на грядки. Большинство кустов шиповника сорваны. Он устало вздохнул и грозно посмотрел на Помпею Голуборогую.

– Мы еще поговорим о твоем поведении!

Помпея спокойно улыбнулась.

– Ясно, пап!

– Боже, когда ты уже возьмешься за ум?! – старый единорог вернулся к своему дневнику.

За этот труд отец Помпеи принялся еще в те времена, когда единороги только отделились от остального Зеленоземья. Тогда еще лагеря лошадей не было. И маленькой единорожке было до жути интересно почитать синюю книжку. Плутарх, уловив любопытный взгляд дочери, резко захлопнул дневник.

– Не готова еще!

– Почему? – ей снова захотелось повыть.

– Потому что не дописано!

– Но ты пишешь уже сотню лет5!

– Когда уйду в Селению, тогда и прочтешь! – заявил Плутарх и быстро вошел в шалаш.

Помпея сконфузилась. Ей не хотелось верить, что отец когда-либо умрет. Как он может, если ему уже сотни лет? Пусть единороги не бессмертны, но стареют они чрезвычайно медленно. Потому малышка хотела последовать за отцом, но тот уже вернулся, все такой же недовольный.

– Пап, что ты дуешься? – Помпея сделала милое личико и кукольные глазки.

Плутарх злобно фыркнул:

– Ты опять ходила на опушку?

– Меня никто не видел.

– Пусть даже так, на опушку ходить запрещено! Лучше бы ты играла с другими жеребятами.

– У них не все дома!.. – возмутилась Помпея.

За ближайшими деревьями завыли жеребята:

– Кусь, кусь!

Помпея поморщилась от гадких словечек. Плутарх смолчал.

– И вообще, почему мы должны прятаться? Кроме нашего леса есть куда более интересные места! – Помпея не первый раз заводила разговор о лошадях и сейчас снова пыталась убедить отца.

– В этих «интересных местах» нам не будут рады, Помпея! – теперь малышка промолчала. – Пойми, в Елисейском лесу мы все живем… Это наш дом. Нет ничего важнее дома, пусть он не идеален, но это дом, понимаешь?

Помпея лишь скорчила гадкую рожу и высунула язык.

Плутарх устало вздохнул:

– Думаю, однажды поймешь. Идем на проповедь.

Малышка гордо пошла за отцом, а он шагал медленно и устало. Плутарху было уже восемьсот семь лет, и старость начинала сказываться. Помпея упорно не замечала этого, ее куда больше беспокоили крики жеребят:

– Помпея! Кусь-кусь! Мы кусь!

Она не понимала, что вообще означают эти слова? Вроде призыв к игре, но сверстники ее упорно избегают; вроде оскорбление, но делают это слишком приветливо. Оставалось только игнорировать.

Сама проповедь проходила возле огромного ясеня, на стволе которого был искусно вырезан змей, кусающий себя за хвост. Это Уроборос, или как его еще называли, Великий Созидатель. Помпея величала его про себя сэр Змей.

Единороги встали в ряды, и жрицы запели церемониальную песню. Голоса всех единорогов из Клана Атропа слились в один, а лес вокруг озарился слабым свечением, мигающим, как сырой факел.

Раньше не было всего!

Ни лугов, ни высоких гор.

И лишь голос его, как хор,

Разжег яркие жизни костров.

О Уроборос, о Уроборос!

Ты дай жизни и мысли огонь,

Твой свет принесет покой.

Раньше была смута и раздор!

И король, чьи рога как соль

Белы и деревьям подобны!

И правит нами король,

Рога белы, словно соль

И деревьям подобны!

О Уроборос, о Уроборос!

Ты дал нам наместника

Что дал жизни и мысли огонь,

И принес сладкий покой!

Помпея во время песни украдкой поглядывала на стеклянный сосуд с узким горлышком на железной треноге. Лунный песок6 вытек из него в глиняную чашу только на треть. Единорожка вздохнула: еще полсосуда7 ждать, когда закончится песнопение, а потом еще столько же слушать молитвы!

От такого уныния Помпея снова захотела взвыть, как порой это делали другие единороги. Да, в Елисейском лесу встречалось много таких обезумевших рогачей. И братья Лиловороги были не единственными, кто целыми днями выли на небо и носились по округе с дикими воплями. Другие тоже сходили с ума и прыгали в бездумном танце. Многие из них жили в центре селений, где туман из Оврага Белого Древа порой поднимался и заполнял землю на несколько кустов8. Даже здесь в храме под сводами деревьев Помпея видела его серые щупальца.

Как говорили святые жрицы: «Этот туман исходит от Древа – дара Белокрылого Короля. Туман дарует еще более долгую жизнь, не бойтесь ходить к оврагу и дышать его воздухом».

Помпее совершенно не хотелось ходить к оврагу, там было жутко. Но отец все равно брал ее туда. Стоило Плутарху вдохнуть пары, как он падал навзничь и засыпал мертвым сном. А Помпея от страха затыкала нос и рот сначала копытами, а потом начала брать с собой листья мяты. Так она поступала и на церемонии Белого Древа.