Вновь обретённая независимость балтийских государств стояла ещё на шатких ногах. Хотя они и были далеко от большевиков и сохранили свою свободу, мама не хотела туда ехать. До тех пор пока правительства не укрепили свои позиции, она предпочитала находиться недалеко от папа на морском курорте в Восточной Пруссии. Она тревожилась за него, так как в Крыму незадолго до нашего бегства он пережил нервное потрясение. Потеря родины была его постоянной болевой раной, которая подрывала его силы.
Наконец мы прибыли в Раушей, к морю, неподалеку от Кёнигсберга. Место это оказалось вполне сносным. Гости в нашей гостинице съедали в полдник огромное количество вкусных пирожных – смесь манного теста и сладковатой пены, над которой неуверенно возвышались одна или две засахаренные вишни. Мы не понимали ни слова из их языка, наша воспитательница глубоко вздыхала оттого, что вынуждена была быть в Германии.
Мама организовывала для нас длительные прогулки по песчаным дорогам среди сосен в удобной, но дребезжащей повозке. Мы играли беззаботно, как птицы, в мелких морских волнах. Берег простирался в бесконечную даль вдоль серо-зелёного моря и был почти безлюден. Мы строили песчаные крепости и ждали папа. Однажды противные мальчишки заспорили с Александром. Долгие годы я не могла себе простить, что убежала и оставила его одного с ними, но он не считал это трагедией. Они бросались камнями и издевались над ним: «Россия капут!». Воспитательница говорила, качая головой: «Германии тоже капут!».
Незадолго до поездки мы заболели коклюшем и кашляли один сильнее другого. Ирина смертельно грустно объявляла: «Я не переживу завтрашний день, так как мое горло разорвется». Мисси сделалась пурпурно-красной от кашля, но не ревела, так как она уже плакала редко, лишь когда была достаточная для этого причина. Мы цеплялись, ища опоры, за каждое дерево и захлебывались кашлем, немцы останавливались и безмолвно смотрели на нас. Ирина всегда знала, кто с кем спал в нашей маленькой гостинице, так как обувь стояла ночью парами перед дверями. Она стала вообще очень любопытной.
Время от времени разражались сильные грозы со сверкающими молниями и раскатывающимся громом. Мы спрашивали себя, не передвигает ли Бог на небе мебель. Александр размышлял о святом Георгии, он не мог понять, как мог он убить дракона, если святые были признаны таковыми лишь после Иисуса Христа, но тогда уже не было никаких драконов? Он был осведомлен обо всех допотопных чудовищах по посещении музея в Берлинском зоологическом саду.
Наконец приехал папа. Вместе с ним мы совершали длинные прогулки. Но если его сопровождали больше чем один из нас, это его утомляло.
Вскоре после этого мы опять переселились в другое место, под названием Баден-Баден. Это двойное название казалось нам смешным, пока мы не привыкли к нему. Сначала мы жили в отеле, который был похож на огромный белый пирог и назывался «Бреннерс-парк-отель». Мы сразу же подружились с мальчиком-лифтером, мундир которого был усеян сверкающими пуговицами. Он залез даже в чёрную дурно пахнущую дыру под лифтом, чтобы достать оттуда куклу-негритенка для нашей Мисси (её забросил туда малыш Георгий). Мисси выразила позднее желание, чтобы тот её купал, но воспитательница не одобрила эту идею.
Между тем Георгий стал маминым любимцем, и мы все это хорошо понимали. В своей белой кроличьей курточке и шапочке он выглядел неотразимо и говорил смешные вещи. Мы беспрерывно целовали и обнимали его – он был таким мягким и аппетитным. Он не возражал и продолжал ломать наши игрушки, но для битья он был слишком мал – и со всем приходилось мириться.
После долгих поисков мама нашла наконец прелестный дом; она точно описала его нам: от него открывался прекрасный вид, и он был окружён высокими деревьями. Теперь его приведут в порядок, покрасят, и тогда мы сразу же сможем в нем поселиться.
Первый этаж огибал большой балкон, по перилам которого вились густые глицинии – дом казался с усами.
Наш «Криппенхоф» напоминал мама Крым, царские виллы Ливадии, «Ай-Тодор». Сладкий запах глициний и цветущих азалий сопровождал наше детство и уже позднее всегда приносил с собой дуновение весны и радостных воспоминаний.
На холме за нашим домом пышно цвели колючие розы, они цеплялись за наши платья, когда мы рвали малину. На лужайках, мягко спускающихся к городу, росли высокие кедры и красный бук, который манил нас, как обезьян, на самые высокие ветки.
Убегая однажды от Александра, я полезла на верхушку, он за мной. Пологая ветвь, по которой я ползла, предоставила мне роскошную панораму вечернего Баден-Бадена, зажигающего свои огни.
Злость Александра вдруг сменилась ужасом, когда ветвь, согнувшись под моим весом, мягко опустила меня на склон сада.
Перед завтраком мы поочередно выбегали к близкому источнику за свежей холодной водой.
Однажды в воскресенье вечером мы возвратились из церкви, я, пытаясь определить по воздуху погоду, сильно ударилась головой об острый угол чугунного почтового ящика. Слишком оглушенная, чтобы плакать, я понуро брела позади других, и лишь во время завтрака мама заметила, оглядывая длинный стол с весело болтающими гостями, что я ничего не ем.
«Что с тобой?» – «Я ударилась головой и теперь даже не вижу тебя».
Меня спешно привели в спальню мама и уложили в её постель. Мама много часов просидела в темноте около меня, читая книгу в свете тонкого луча, проникающего через щель занавеса. Доктор приходил и уходил, мешочки со льдом прикладывались к моей голове. Временами я дремала и в полусознании замечала часы «Breguet», отблескивающие золотом: их крошечные шестерёнки вращались за стеклянной дверцей, их мягкое тикание отсчитывало время. Многочисленные русские эмигранты, после революции, как косяк перелётных птиц, слетевшиеся в Баден-Баден, внесли краски и жизнь в повседневность, которая в другое время ограничивалась несколькими парами пожилых супругов, которые попивали целебную воду и выводили гулять своих собак.
Городок трепетно сохранял манившее к себе прошлое, не забывая тех далеких дней, когда князь Меншиков на лихой тройке белых лошадей проезжал вниз по аллее Лихтенталь, когда Тургенев жил напротив Бреннерс-парк-отеля, а какой-то великий князь, как вспоминали старожилы, ездил постоянно со своим итальянским фонтаном, который каждый раз вновь выставлялся перед его окнами и должен был приводиться в действие. Ещё удивительнее было то, что его лейб-медик возил с собой фортепиано. «Как будто бы в Германии ему не смогут предоставить инструмент», – говорили жители ехидно, поражённые грандиозным расточительством.
В XIX веке почти на всех немецких курортах выстроили русские церкви: или одна из великих княжон выходила замуж за границей и получала церковь как часть приданого; или – как в Баден-Бадене – русские путешественники собирали необходимые денежные средства, поскольку как бы ни любили они путешествовать, никогда не могли долго обойтись без собственной церкви.
Когда поток беженцев переполнил Западную Европу, эти церкви становились центрами, вокруг которых всё соединялись; и в Баден-Бадене жизнь скоро наладилась таким же образом. Православная церковь, окружённая маленьким садом и оградой, стояла здесь как любимая всеми игрушка.
Луковичная башня, осыпанная звёздами, несла золотой крест с двумя поперечными балками; крест был укреплён тонкими цепями, словно он мог улететь. Внутри за золотым иконостасом глубокие голоса распевали молитвы, которые подхватывались нарастающим пением с клироса, где стоял хор; мягкий альт мама временами четко выделялся.
Все члены хора были друг с другом знакомы: репетиции и длинные службы давали им жизнерадостность и силу, чтобы справиться с постоянно подпитываемым и вновь исчезающим ожиданием возвращения в Россию. Любовь к отечеству была сутью их существа и находила глубокое выражение в православной вере.
По воскресеньям, особенно в пасхальное время, в воздухе стоял колокольный звон. Пришедший на смену звону католических церквей в долине, от которых он исходил, он овевал наш дом, стоящий высоко на холме. На Страстной неделе мы отправлялись вниз по аллее Лихтенталь к русской церкви, не спеша прогуливаясь, чтобы насладиться запахом ярко-жёлтых и красно-оранжевых азалий. Густые кусты рододендрона придавали берегам речки Ос, вода в которой плескалась о покрытые мхом камни и едва доходила нам до щиколоток, налёт пышности и чрезмерности. Ос подходила детям: в ней невозможно было утонуть; и она славилась даже некоторыми водопадами, через которые на небольшом расстоянии друг от друга были переброшены филигранные чугунные мостики, обвитые глициниями, с которых мы кормили крошками красных рыб. Мостики были порой так широки, что по ним, не задевая друг друга, могли пройти двое взрослых.
