– Но ведь, милостивый государь, а писатель-то сам, ведь он же поди тоже…

– О да! Я ожидал этого разумного вопроса. Действительно, он-то самый – разве не господу Богу подчиняется, хотите сказать вы? Разумное предположение. Мы этого знать не можем – из божьего он мира или тоже герой романа. Такое бывает. Роман писателя о писателе или, в нашем случае, о пишущем в ящик человеке иной, чем писатель, профессии, который соответственно нас родил. И если вы сам лично надумаете писать – то создадите опять новый мир со своими героями, которые тоже будут подчинены писателю – вам, а не господу Богу. Понимаете? Но, даже если наш с вами Писатель сам не герой романа, а к миру божьему принадлежит, то подумайте, уважаемый Владимир Ильич, где же вы там нынче найдете писателя от Бога – целиком и полностью. Несомненно, божественный дар в какой-то степени имеется у многих. Взять классиков, например. Там уже спорный вопрос, кому поклоняться – самому писателю-человеку или его божьей половине или четвертинке, если хотите. Но мы-то с вами имеем дело с Писателем не от Бога. Да он возможно просто, балуется. Ну, может Бог чем и наградил, но это так… А где гарантия, что бес не вклинивается постоянно, не мешает, будь он неладен. Ну и потом его ведь окружает обычная рутина. Как она влияет? Всяких разных людей полно рядом, в том числе и нездоровых, с коими постоянно приходится общаться. Тем более профессия его не писательская вовсе – врачует он, вот так-то вот. Удивлены? И не хочет себя считать ни поэтом, ни писателем, лезть к ним в одну телегу, не смотря на то, что он пописывает и, кстати, маленько музицирует, даже песенками своего производства балуется. А эти писательские титулы его смущают, ибо обязывают к чему-то, призывают к ответственности. Мол, ага, докажите, извольте, подтвердите, сделайте милость. Будьте добры, сочините нам про это или про то, про шахтера, про крановщицу, а мы посмотрим, какой вы есть писатель или поэт-композитор. А свобода-то – лучше. Захотел – пощелкал по клавишам компьютера или гуся поймал, оторвал, что надо, пером этим погрезил на бумаге. А нет – бросит это увлечение, рыбалкой займется. Тем более деньги он зарабатывает обычным путем. Да, но для нас он ни кто иной, как именно Писатель, ибо наш мир – какой уж есть – им сотворен, мы – его дети… Представьте, ходит человек, как и мы с вами, на обычную работу, зарплату получает. А выдалась свободная минута и все, пишет. А нам – живи, твори ему сюжет. Именно так, ибо повелитель наш пишет первую строчку, что в голову придет, а далее ждет, куда ж его герой поведет, то есть куда мы его роман поведем. И вот главное: если бы с нами что-то оригинальное и интересное произошло, достойное пера, то не было бы у меня миссии или, проще сказать, головной боли – обсуждать с вами этот вопрос. Шло бы все по маслу, если бы писатель сам что-нибудь натворил, сообразил, придумал. И тогда ни вам, ни мне и знать-то ничего не нужно было бы. А он, извиняюсь, в тупике. Ничего не может надумать. Ждет и ждет, на героев надеется. А надоест ждать, плюнет, и того гляди – весь наш мир угодит в печку, прямо в огонь. Никакой Воланд не поможет. Не хотелось бы так-то вот закончить…Так что на нас с вами миссия. От нас он ждет неких потуг. Нужно действовать. Творить сюжет. Гениального, увы, ничего не получится, но что-то приличное – это в наших силах. Парни, парни – это в наших силах… Добавлю не для протокола, что войны, слава Писателю, не намечается. Но и любовью одной тут каши не сваришь, не модно уже. Боюсь, без убийства не обойтись нам. Посудите сами – моя профессия… Не случайно все это.

– Ваша информация все еще вызывает истинный хаос в моем сознании. Я, право, в некотором замешательстве и даже не знаю, как ко всему этому относиться. Я, уважаемый Виктор Тимофеевич, нисколько не подвергал бы сомнению услышанное от вас, но однако ж, границы моего восприятия – они как бы…

– Ну что ж, я понял, не продолжайте. Нет, без чуда, увы, не обойтись. Иначе, действительно, какой же нормальный человек поверит. И вы правы, я и сам был такой. Что ж, придется… Э-э-э… Вот у вас тут, уважаемый Владимир Ильич, слева у носика… Бородавочка, я извиняюсь. Я прав?

– Простите, где? Вы о чем?

– Да нет, не справа, а слева. Да, именно, именно. Вот это безобиднейшее новообразование на коже. Ежели мы попросим Писателя нашего избавить вас от этой бесполезной ненужности… А, смотрите-ка, вот еще волоски седенькие появились тут и вот тут. Можно и их тоже – того. Только, простите великодушно, выходить за рамки задуманного Писателем формата не рекомендуется. Придется каким-то образом избегать явного волшебства, чудес всяческих. Как же поступить? Ну, что ж тут поделаешь, Писатель мой. Придется опять этих несчастных экстрасенсов привлекать. Не волшебной же палочкой размахивать, словно волшебник из сказки. Есть тут один человечек на примете. Вы не против наведаться?

– Володенька, проснись. Слышишь?

– Я бы попросил, Надежда Дмитриевна, обосновать ваше намерение прерывать мое физиологическое состояние в столь ранний час. Будьте любезны и попытайтесь заметить, что организм мой сопротивляется вашим упорным потугам и для дальнейшей компенсации физических затрат решительно требует продолжения этого заторможенного состояния. Если вы недостаточно осведомлены, то уверяю вас, у меня есть все законные основания игнорировать ваши поползновения, ибо, на сколько я понимаю, каких-либо объективных и законных причин для столь раннего моего пробуждения нет, о чем свидетельствует календарь, висящий на стене. А говорит он о том, что сегодняшний день как раз относится к тому дню, что предусмотрен нашим трудовым законодательством и считается днем нерабочим.

– Но, Володя… Владимир Ильич. Что у тебя с лицом? Куда она исчезла – эта… ну бородавочка твоя? Господи, а волосы-то, седина… Кто тебе их покрасил?

– Что? Пропала? И волосы тоже? – встрепенулся Владимир Ильич. Последний раз такой психо-эмоциональный всплеск наблюдался в нем тогда – на дне котлована, о чем им самим было рассказано Виктору Тимофеевичу в кафе, оборудованном в холле городской общественной бани.

– Зеркало… Где зеркало? Срочно…

– Да вот же, посмотри сам.

– О госп… О, Писатель!

– Какой писатель? Что с тобой?

Большего Надежда Дмитриевна от Владимира Ильича не добилась. Он сделался бледным и беспокойным. Наспех оделся и вышел вон. Потом вдруг вернулся, сходил в туалет и снова хлопнул дверью. Супруга только руками всплеснула, повздыхала, поохала и пошла заниматься стиркой и прочими домашними делами.

– Ну что ж. Весьма рад. Просто счастлив с вами встретиться, уважаемый Владимир Ильич. Извините, что к себе не приглашаю. Холостяк, знаете ли, ленюсь квартиру свою в порядке содержать. Но заметьте, эта скамеечка – замечательное место, не правда ли? И к тому же… Припомните? Наше первое знакомство. Именно, именно – здесь, под этой благоухающей сиренью. Ах какой запах. Сколько воспоминаний… А что это вы так бледны лицом? И глаза… Ой, как не нравятся мне ваши беспокойные глаза. Какие-то темные, мутные и на месте не стоят.

– Да, возможно вы правы. Вы ведь так наблюдательны. Видите ли, Виктор Тимофеевич… Как бы вам попытаться разъяснить причины столь беспокойного моего состояния, даже внешне заметного, как вы изволили заметить, особенно по отношению к зрительным органам, которые помимо своей основной и прямой функции, действительно – и это замечено учеными и прочими наблюдательными людьми, такими как вы – могут в какой-то степени отражать внутреннее беспокойство того или иного человека, в зависимости от его степени потрясения. Хотя, справедливости ради, можно упомянуть и состояния так называемой чрезмерной радости или даже явлений, условно называемых любовью – это тоже проявляется вполне заметными реакциями со стороны зрительного аппарата как то: блеск, неопределенные движения глазных яблок, игра и необычное преломление света, реакция зрачков и прочие мелкие признаки нарушения душевного спокойствия и равновесия.