…Сестрёнку в это время почти не помню. Наверняка, мы вместе играли, дружили и дрались из-за куклы. А вот, когда её крестили, забыть не смогу. Случилось это так: мама с папой уехали на несколько дней в Москву, а мы остались одни с бабушкой и её сварливой сестрой. И эта Баба Яга настояла повести нас в церковь, крестить сестру (меня уже окрестили в младенческом возрасте), и сделать это втайне от родителей. Бабушка подалась на уговоры, и мы пошли. Церковь показалась мне огромной, выкрашенной неряшливыми мазками в грязно-белый цвет, а наверху размытые голубые купола-луковицы, а на них – ржаво-золотые православные кресты. Внутри церкви было очень темно; едва проглядывал свет сквозь маленькие, запылённые окошки; в глубине по углам мерцали восковые свечи, освещающие скудные иконы с изображением святых. Нас подвели к какой-то стойке, мы были в церкви почти одни. Вдруг открылась боковая дверь и оттуда показалась огромная фигура в длинной рясе и с шапкой на голове в виде купола. Это был главный священник, которому предстояло крестить мою сестру. «А что такое крестить? а зачем?», спрашивала я. «А это для того, чтобы быть ближе к Богу!». «А что такое – Бог?». «Ни “что такое”, а “кто такой”! И живёт он на небе, и оттуда всё, всё видит! Если дети не слушаются, то он наказывает их!». Я думала про себя: «Зачем тогда надо быть к нему ближе? Ведь он такой злой!»
Вслед за ним вышли ещё двое служащих: один нёс большой круглый таз с водой (купель), другой – множество маленьких свечек, которые он незамедлительно стал прикреплять к краю купели. Я смотрела с ужасом: «Что они задумали? При чём тут вода и горящие свечи?» Сестру стали раздевать, священник взял её на руки и стал медленно, бубня себе что-то под нос, опускать в воду, стараясь не задеть огонь. Сестра вдруг как заревёт, пытаясь выскользнуть из рук священника, а я как закричу, вцепившись своими ручонками в его ногу с воплями: «Оставьте её! Пустите! Она ничего вам не сделала!!!» А священник, как будто ничего не замечая (не слыша) и, как ни в чём не бывало, хладнокровно заканчивал процедуру: вынул её из купели и передал бабушкам в руки, пробурчав: «Одевайте»…
…А сегодня на центральной площади – праздник; выстроили качели, трамплин и «Чёртово колесо», а вдоль всей площади выставили киоски со сладостями, мороженным, леденцами – петухи на палочке, которые я очень любила. Мама обещала, что пойдём.
И действительно, мы встали пораньше, съели свою кашу, мама одела нас в платьица, которые сама сшила, и завязала мне бант на макушке.
Мы подходили к площади, а оттуда доносились звуки, в то время, очень модной песенки – «О, голубка моя!» (мама часто напевала её). Она разрешила мне прокатиться на карусели и качелях, а потом ещё купила петуха на палке! Радости моей не было предела! Мне хотелось кататься ещё и ещё, но мама сказала строго: «Хватит!» Сама же она, видимо, наслаждалась всеобщим весельем и музыкой, и провожающими её восхищёнными взглядами прохожих…
…Незадолго до нашего окончательного переезда в Москву, мы поселились ещё в одном маленьком провинциальном городке.
Смутно помню сад, засаженный ягодными кустами и фруктовыми деревьями. В доме жила ещё одна семья с детьми, и мы играли вместе, бегая по саду, с расцарапанными в кровь коленками. Мне здесь не нравилось: спали мы на чердаке, где всегда было темно. Меня постоянно преследовало чувство необъяснимого страха. И почти каждую ночь снился один и тот же сон, как, в дверь комнаты медленно входит толпа каких-то людей, одетых в тёмно-серую длинную одежду, а на голове у них странные колпаки, торчащие кверху, с отверстиями для глаз. Они медленно направляются ко мне, шепча что-то про себя.
Я забиваюсь в угол и с ужасом замечаю, что в другом углу виднеется пламя; оно разгорается, а эти фигуры приближаются ко мне и уже протягивают руки, что бы схватить меня. Что они хотят со мной сделать? Поволочить к костру? Я холодела от этих приведений, и, задыхаясь от дыма, просыпалась. Но вдруг успокаивалась, увидев, что дымила – то наша труба, которая проходила от печки снизу…
…А однажды бабушка пришла из магазина домой, и рассказала, что три дня тому назад умерла маленькая девочка (бабушка называла её «пионерочкой»), и никто не знает, почему. Но завтра её будут хоронить и пронесут через весь город. Впервые в жизни я услышала про смерть и похороны. Бабушка сказала, что процессия пройдёт мимо нашего дома и мы будем видеть её в открытом гробу. Я не могла спать всю ночь, дожидаясь этого страшного момента: что я увижу? что почувствую? и как она выглядит? Бабушка сказала, что она больше не дышит и очень бледная, и что это так всегда, когда человек умирает. «А почему человек умирает?», «А потому, что каждый человек умирает». «И я тоже?». «Да. И я, и ты, и все мы!». «Все, все на земле? «Да. Все, все – таков закон природы», говорила бабушка. И вдруг я почувствовала, как волна неописуемого ужаса захлестнула меня. Широко открыв глаза, и ничего не видя, я завыла звериным воплем и упала на пол. Не помню, сколько я там пролежала, но, очнувшись, увидела, склонившуюся надо мной, бабушку с какой-то жидкой гадостью в руке. Мне хотелось кричать: «Это не правда! Не правда!!» Я бежала от бабушки к маме и обратно, ища у них защиты, ожидая, что они вот-вот скажут: «Нет, нет! Конечно, это не правда! Жизнь бесконечна и страшный сон прошёл!» Но нет, никто меня не успокоил и не пожалел. Бабушка произнесла, как всегда: «Пора ужинать», – а мама почти не взглянула на меня. Я почувствовала себя одинокой. Мне показалось, что моё детство кончилось…
…Спустя некоторое время мы переехали в Москву, теперь уже к другой бабушкиной сестре, в её единственную комнату в коммунальной квартире. Папа получил постоянную работу, а жилья не дают. Пришлось размещаться вшестером на 25 метрах, которые с такой щедростью предоставила нам тётушка; она была полной противоположностью той старухе; добрая и отзывчивая, она всегда старалась всем помочь, а нас – обласкать (помню, она притягивала меня к себе, сажала на колени, целовала в лобик, приговаривая: «Таня-Матаня»).
…Переехав, папа начал заниматься со мной на фортепиано – мне уже 5 лет и все кругом говорят о моих способностях. Бабушка часто рассказывала, что, когда мы жили в Клину, я, гуляя по саду, часто напевала мелодии знакомых песенок. Особенно всем запомнилось, как я в два года очень чисто и сладеньким голоском пела: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?»
Папа приходил после работы, обедал, спал, и часа в три начинал со мной заниматься. Он был строг: во время занятий говорил немного, больше показывал; я же внимательно слушала, старалась повторить с первого раза. Если у меня что-то не получалось, он был очень недоволен и нетерпелив. Я побаивалась его и старалась ему угодить. Папа был в моих глазах недосягаемым авторитетом.
Он был замечательным педагогом – быстро поставил мне ручки, научил играть упражнения и разучивать пьески, но больше всего я любила играть с ним в 4 руки. Каждый день я занималась на пианино по полчаса, и мама следила за мной, сидя поодаль на диване, чтобы я не пропустила ни минуты. Мне часто было скучно, и тогда я повторяла много раз одно и то же, думая совсем о другом. А мама, ничего не замечая, была довольна, что девочка занимается…
…В это же время вспоминаю мой первый поход в Большой театр. Однажды тётушка (она работала в кассах Большого театра) приходит с работы и говорит: «На следующей неделе в воскресение в 11 часов утра у нас “Щелкунчик” со Стручковой, и я попросила у директора разрешения провести Таню – она уже большая, ей 5 лет, и он дал мне пропуск на двоих – на Таню с мамой».
Я так обрадовалась, но, скорее разволновалась. Я не знала, чего ожидать, и что такое балет – ведь телевизора тогда ещё не было. Папа незамедлительно подошёл к инструменту и наиграл мне все важные темы и мотивы. Обладая хорошей детской памятью, я с нетерпением ждала услышать это наяву.
И вот день настал; мама одела меня в новое платье, заплела косички с шёлковыми ленточками, и мы поехали в театр. Дорога длинная, надо ехать на троллейбусе; народу – битком, а я такая маленькая, что ничего, кроме ботинок и сапог не вижу. Мама держит меня за руку и я с нетерпением жду, когда она скажет: «Пора выходить». Наконец, мы стоим перед театром: огромные колонны почти до облаков, а на самом верху – всадник, управляющий упряжкой 4-мя или 6-ю лошадьми (не помню). Мы входим в фойе, всё в коврах и мраморе: с открытым ртом позволяю маме тянуть меня дальше, и, наконец, входим в зал. Ну такого я и ожидать не могла. Театр я видела только на картинке или фотографии. Но разве можно это сравнить с тем, что мне представилось? Огромная сцена, а под ней – оркестровая яма, ложи, хрустальные люстры, красные, бархатные кресла. Мы жили очень скромно, а тут я попала в сказку; мне хотелось всё потрогать своими руками и ощутить, что всё это – реально. Мы прошли в ложу, сели на свои места в первом ряду, свет медленно погас, и под аплодисменты, к оркестру, на подест взошёл дирижёр, взмахнул палочкой и началось то чудо, которое пронесёт моё детство через всю жизнь, оставит глубокий след в душе, и на протяжении всей жизни будет защищать меня от горя, несправедливости, нападок и обид…
