При первых же выстрелах солдаты будто на невидимую стену наткнулись, бросились, как по команде, на землю. Они, видимо, не могли определить, что происходит, и, не решаясь подняться, беспорядочно стреляли. А автомат все продолжал биться в Сашкиной беспомощной руке, не принося им никакого вреда. И бился до тех пор, пока не вышли патроны.
Выждав минуту-другую, немцы поднялись и осторожно приблизились к Сашке. По-видимому, они пришли в ярость, увидев перед собой раненого, умирающего человека, поняли, что он не из тех беглецов, которых преследовали. Что-то зло и резко выкрикнул ближний к Сашке солдат, вскидывая автомат. Маша не расслышала, сказал ли им что-нибудь Сашка. Она только услышала короткую очередь и успела закрыть ладонями глаза и закусить губы. «Сашка, Сашка, сумасшедшая твоя голова… Господи, да что же это?!»
Немцы — их было человек восемь, трое еще подбежали со стороны хутора — что-то горячо, торопливо обсуждали возле Сашкиной сосны, поглядывая в разные стороны. Маша перестала дышать, наблюдая за ними из кустарника. Как же хотелось ей, чтобы они побежали не туда, где скрылись Ратников и Быков! Мысленно она молила бога об этом. Но они, посовещавшись, кинулись именно в ту сторону. Она подумала: хорошо, что у них нет собак, быть может, командиру и боцману удастся скрыться. За эти несколько минут, на которые задержал немцев Сашка, они успеют добежать чуть ли не до старой стоянки. А там, дальше, до берега рукой подать… Почему-то Маше казалось, если они сумеют добраться до шлюпки и уйти в море, все окончится благополучно. Она очень надеялась на море, спасение видела сейчас только в нем — может быть, потому, что именно оно два дня назад укрыло их при побеге.
Снова все стихло. Маша выбралась из кустарника, постояла, прислушиваясь к шуму леса, не зная, что делать.
«Командир велел в глушь бежать, к Соленому озеру, там партизаны, — в растерянности подумала она. — Но зачем мне теперь Соленое озеро? Кому я там нужна? Это потом, завтра, может, в другой день, если буду жива. А сейчас вот что надо. Как же это я, господи?» Маша подбежала к Сашке, опустилась возле него на колени, погладила ладонями мертвое лицо. Борода была липкой от крови, но она не отняла рук, пересилила страх, хотя всю ее затрясло, забило холодной дрожью, и горячие слезы закипели в глазах, застилая все вокруг. Как в — зыбком тумане, поплыл перед ней примолкший лес, словно в струящемся мареве заволновались кусты и заходила ходуном под ногами непросохшая еще земля. «Сашка, Сашка, бедолага ты, бедолага… Отзовись же, откликнись, — шептала она, склонившись над ним, утирая рукой кровь с лица. — За что же горе такое, за что?»
Маша с трудом поднялась, постояла над ним, прощаясь. Потом быстро собрала ветки, оставшиеся от разобранного утром навеса, укрыла ими Сашку, тихо сказала:
— Прости, не сумела похоронить как надо. Пухом тебе эта земля… — И, поклонившись поясно, пошла вниз, не чувствуя ног, не ощущая ничего, кроме безысходного, горького горя. Больше не прячась, не испытывая никакого страха, она шла следом за немцами в сторону побережья, откуда стали доноситься выстрелы, плохо понимая, зачем это делает, и уж совсем не ведая, чем все может кончиться.
Маша слышала отдаленный треск автоматных очередей, торопилась следом за ними, точно боялась остаться и потеряться, все ближе и ближе подходя к месту прежней стоянки. Придержала шаг возле шалаша, под которым лежал мертвый Аполлонов, с болью подумала: «И этого не сумели похоронить…» Мысленно поклонилась и ему и торопливо, почти бегом направилась в сторону побережья, к морю, откуда все явственней доносились выстрелы. Она шла в этом направлении безотчетно, скорее всего, потому, что там были свои. Не хотелось верить, что с Ратниковым и Быковым что-то случится, она надеялась на какое-то чудо — быть может, все как-нибудь обойдется, они найдут выход из этого положения, и тогда все вместе отправятся к Соленому озеру. Не верилось даже в гибель Сашки, хотя все произошло у нее на глазах и всего лишь полчаса назад она простилась с ним, укрыв его сосновыми ветками. Маша была недовольна собой: сосновые ветки будут колоть ему лицо, березовых надо было положить, те помягче. Но возвращаться было уже ни к чему. Она по-прежнему ориентировалась по звукам выстрелов, стараясь поспеть за ними, иначе боялась потерять дорогу.
Маша выбежала к обрыву, тревожным взглядом окинула распахнувшийся перед ней простор и сразу же почувствовала, как свободно, ликующе вабилось сердце: над морем, над самой поверхностью, белым гигантским покрывалом висел плотный туман и в него уходила, удалялась, точно таяла на глазах, знакомая шлюпка. Отсюда, с высокого обрыва, в ней еще можно было различить силуэты двух человек: один сидел на веслах, другой на корме. «Слава богу, поспели!» Маша заплаканными, счастливыми глазами глядела им вслед, жалея только о том, что ее нет с ними в эти минуты. И вдруг подумала с испугом: «Найдут ли приют теперь? Где? У какого берега? А если опять приплывут к чужому?..»
Немцы на берегу стрелять перестали: снизу, от кромки воды, окунувшуюся в густой туман шлюпку они, знать, уже не видели. Просто сидели на валунах, курили, громко переговаривались, посмеивались беззаботно. Ей показалась странной, непонятной их успокоенность. Неужели они отказались от погони? Но ведь им и на самом деле ничего больше не остается делать. Тогда почему же они не уходят? Может, устали и просто отдыхают? Но что-то в этом покое тревожило Машу. Она слегка отступила в глубину кустарника, сказав себе, что станет ждать до тех пор, пока немцы не уйдут отсюда, пока не наступит ночь и шлюпка не окажется в безопасности.
А шлюпка между тем пропала в тумане. Сумерки стали сгущаться. Теперь, успокоенная тем, что товарищам, наверное, удастся спастись, она могла подумать и о себе: что делать? куда идти? Кроме Соленого озера, которое еще неизвестно как и разыскать, ничего не приходило на ум. В селе Семеновском и на хуторе сейчас немцы вовсю рыскают. Значит, надо идти только на озеро, подальше от моря, как командир велел. Но как же решиться пойти одной ночным лесом? За что такое испытание?.. И опять подумала о Ратникове и Быкове. Куда погребут — в открытое море или вдоль берега? Лучше бы вдоль берега. Тогда смогут ночью пристать в другом месте, подальше, и тоже, как и она, добраться до Соленого озера, к партизанам. Там и встретились бы…
Она до ломоты в глазах вглядывалась в укутанное туманом и сумерками море, но разглядеть ничего не удалось. И вдруг Маша с ужасом поняла, почему немцы не уходят с берега, чего дожидаются: справа, со стороны села и водохранилища, долетел слабый звук мотора. «Катер, — догадалась она, с замирающим сердцем прислушиваясь к нарастающему гулу мотора. — Значит, они вызвали катер. Как же теперь? Что будет со шлюпкой? Со всех сторон травят, как зверей. Да есть ли что человеческого в этих фашистах?!»
Позабыв обо всем — об опасности, о себе, о том, что ее могут заметить снизу и снять одним выстрелом, — Маша вышла из кустарника на самую кромку обрыва и стояла так, замерев, глядя в ту сторону, откуда доносился все усиливающийся шум. Вот поверху, над слоем тумана, заскользила мачта сторожевого катера. Она равномерно двигалась вдоль берега, разрезая плотную молочную пелену. Но самого корпуса не было видно — верхушка мачты чудилась отсеченной. Разорвав тишину, на катере взвыла сирена, ее нестерпимо пронзительный голос эхом заметался над берегом, над обрывом.
Немцы вскочили с валунов, что-то крича, забегали вдоль прибоя. Почти тут же от них в море, в ту сторону, куда ушла шлюпка, полетела зеленая ракета. Она сразу же побледнела и, растворяясь в белом тумане, растаяла совсем.
Маша увидела, как мачта катера, описав полукруг, стала быстро удаляться от берега. Она еще надеялась, что немцам не удастся отыскать шлюпку в густом тумане, в сгущающихся сумерках. Но на катере вдруг вспыхнул прожектор, сильный луч света торопливо зашарил по поверхности. У Маши все похолодело, оборвалось внутри: «Все, теперь конец, не спастись. — Она сжалась, следя за хищным скольжением луча, который, словно жало, глубже и глубже впивался в серую вязкую стену тумана. — Может, хоть пощадят, возьмут на борт, — подумалось с робкой надеждой. — Люди ведь, живые люди!..»
