Она нахмурила брови.

– Заметила. Он был нетрезвый.

– Раньше такое случалось?

– Никогда. Человек мирный, спокойный, – сказала Лидия Ивановна и добавила уважительно. – Спортсмен.

«Мирный, спокойный, – мысленно повторил Разумов. – Что же его, такого мирного, так сильно вывело из себя, что он напился».

– Вы же скажите, что произошло? – попросила женщина.

– Эмилия Леонидовна Майн написала заявление об исчезновении Олега Васильевича Макеева. Обстоятельства сейчас уточняются.

– Как… исчезновении? – схватилась за сердце Лидия Ивановна.

– Не волнуйся, Лидия Ивановна, еще пока ничего не ясно, – посоветовал Миронов. – Товарищ майор просто разбирается.

– Когда ж он пропал? – охнула Лидия Ивановна. – Он же домой приехал.

– Лидия Ивановна, а как они жили? – задал новый вопрос Разумов.

– Хорошо жили. Мирно. Я так радовалась за Эму. Наконец-то она счастье свое женское обрела. Нормально они жили, ничего плохого не замечала.

– Так хорошо или нормально? – улыбнулся Разумов.

– Хорошо, – утвердительно ответила Лидия Ивановна. – Он простой, деревенский парень, рукастый. В мастерской пирс новый строгал. Меж собой совет да любовь. Сядут, бывало, на пляже вечером, на закат смотрят. Нет. Ничего плохого про него сказать не могу. Работящий, непьющий…

Она осеклась и виновато взглянула на Разумова.

– Что еще можете рассказать про их семью – любовники, любовницы имели место?

– Да что вы! – махнула она рукой. – Ничего такого и близко. Все прилично. У Эмы я работаю больше трех лет. Как только она дом этот купила у Эдуарда Валентиновича, так и меня наняла по его рекомендации.

В часовом домике резко открылась дверца, и из него бодро высунула голову металлическая кукушка. Вскрикнув первое «ку-ку», она замерла, и механизм начал выдавать звуки скрежета. Лидия Ивановна взглянула на часы и покачала головой.

– Снова заедает. Видно отжила свое. Этим часам девяносто девять лет в этом году. От прапрабабушки достались. Люди столько не живут, а часики вон как – почти век протикали. Заедают иногда, но это поправимо. Игнат сделает. Сосед мой, – пояснила она. – Руки у него золотые.

– Это да, – кивнул Миронов, – Поляков, всем известно, рукастый мужик.

Лидия Ивановна вдруг поднялась с дивана и, прижав руки к груди, торжественно произнесла:

– Вы только на Эму чего плохого не дай Бог не подумайте! Я за нее ручаюсь! Она очень душевный человек, несмотря, что бывает колкая. Иногда, колюча с чужими, но со своими всегда очень добрая. И не думайте, она не белоручка какая. Она в жизни своей поработала. Знаком ей тяжелый труд. Она ведь мне категорически запретила заниматься тяжелой уборкой. Семьсот квадратов при Эдуарде Валентиновиче, скажу честно, я убирала сама, пока за домом следила. А Эма сказала – только готовить и общий контроль. А уборкой должны заниматься специально обученные люди.

Лидия Ивановна очень волновалась, сбивалась, сжимая пальцы до белых костяшек.

– Вы присядьте, пожалуйста, – сказал Иван. – И успокойтесь. Ей адвокаты пока не нужны.

Женщина снова опустилась на диван, переводя взгляд то на Разумова, то на Миронова.

«Надо же, как защищают эту Эму Майн. И домработница, и друг. Даже словами похожими оперируют», – думал Разумов.

– Я извиняюсь, если что не так сказала, – произнесла Лидия Ивановна. – Я просто…, я переживаю за нее очень.

Женщина достала из рукава вязаной кофты белый носовой платок и промокнула уголки глаз.

– Понимаете, я же только-только радоваться за нее начала. Наконец-то, ожила. А до этого бывали времена, по несколько недель не выходила из дома. Не везет ей в личном. До Олега у нее отношения были с Эдуардом Валентиновичем, царствие ему небесное. – Лидия Ивановна перекрестилась. – А теперь что же получается – снова одна. Или найдется Олег, как вы думаете?

– Вы присутствовали при его смерти? – спросил Иван, игнорируя вопрос.

– Эдуарда Валентиновича? Да, я в это время в доме была, – кивнула Лидия Ивановна. – Он прямо в саду и помер. Как сейчас помню, они пообедали, потом пошли на пляж, вернулись, в саду на качели присели, и вдруг слышу, Эма кричит «Скорую!».

Лидия Ивановна снова перекрестилась.

– Болен был, – перешла она на шепот, – четвертая стадия.

– Лидия Ивановна, как вы считаете, что могло послужить причиной не вполне адекватному состоянию Макеева накануне исчезновения? – спросил Иван.

– Это в смысле, что выпил? – уточнила Лидия Ивановна.

– Да.

– Не могу сказать. Страшенный зверь этот алкоголизм, многих сгубил.

Лидия Ивановна коснулась носа платочком и снова сложила руки на коленях.

– Да, жили душевно, – повторила она. – Много путешествовали. После свадьбы на два месяца улетели, в эти … с пальмами, слово на «панаму» похоже. Там еще Америка рядом.

– Багамы? – подсказал Иван.

– Да-да, они. Ох, как же они интересно рассказывали, когда вернулись, – восхищалась женщина. – Совсем другой мир. Они еще много где побывали и всегда вместе, всегда неразлучно.

Она взглянула на мужчин и категорично провела ладонью в воздухе.

– Так что нет, ничего плохого не скажу. Жили душевно, никогда не ссорились. Я же здесь постоянно, я бы точно заметила.

***

Полтора года назад.

В Москве стояла аномальная жара. Утки на городских прудах с раннего утра уходили в тень. Остатки асфальта, не покрытого плиткой, плавились, выделяя знакомый с детства запах битума. Изнывающие от духоты горожане отключали домашние кондиционеры лишь на ночь, пытаясь хоть немного насладиться живой прохладой. Но в открытые окна, нарушая границы, мгновенно влетали чужие запахи и звуки.

Так и сегодня, Эма проснулась в шесть утра не по своей воле. Из открытого окна соседней квартиры отчаянно заголосил будильник, и следом понеслось:

«Вдох глубокий, руки шире,

Не спешите, три-четыре!».

Эту песню Высоцкого знал наизусть весь дом, от старых до малых – тех, кто и понятия не имел об авторе. Пожилая пара – бывшие советские спортсмены – избавляла соседей от оглушительного звона будильника и бодрой песни лишь на время дачного сезона. В этом году по непонятным причинам они не торопились с выездом за город.

Эма купила эту квартиру в центре, в одноподъездном доме в надежде на, пусть и относительную, но тишину. Но сталинки, не пропуская звуки сквозь толстые перекрытия, при открытых окнах не справлялись с децибелами от колонок, живущих на подоконнике.

«Очень вырос в целом мире

Гриппа вирус – три-четыре!

Ширится, растёт заболевание…».

Эма резко перевернулась на другой бок и прижала к уху вторую подушку. Но через вспененный латекс продолжали доноситься слова:

«Если вы уже устали —

Сели-встали, сели-встали.

Не страшны вам Арктика с Антарктикой —

Главный академик Иоффе

Доказал: коньяк и кофе

Вам заменит спорта профилактика…»

Прослушав до конца совет академика Абрама Иоффе, Эма на ощупь отыскала в постели карандаш и, сев, скрепила им волосы. Со стороны окна женским голосом донеслось уверенное и бодрое: «Замечательно, дорогой! А теперь, водные процедуры!»

Неспешно поднявшись с кровати, Эма прошла по скрипучему паркету, изрезанному первыми лучами солнца на балкон.

Три квадрата плиточного пола были плотно заставлены горшечными цветами. С приходом весны, в больших глиняных горшках из квартиры на балкон переехал важный синьор лимон, пышный куст жасмина, эвкалипт и нежная гардения, имеющая крайне плохую репутацию по разведению в домашних условиях.

Цветы достались Эме от прежней хозяйки квартиры – Изольды Марковны Берштейн, которая на восьмидесятом году жизни, после смерти мужа приняла для себя сложное решение переехать к сестрам на историческую родину. Изольда Марковна оставила Эме инструкцию по уходу за цветами на семи плотно исписанных страницах и слезно попросила не загубить «питомцев». Эма кивала, обещая ухаживать за цветами достойно, но если бы не помощница по дому, которую рекомендовала сама Изольда Марковна, у нее вряд ли бы выжил даже мелкий сорняк.