– Долго это? – толкнула Демьяна в бок совсем молодая девчонка.

– Не знаю, – сказал он. – Может, и долго.

– Пффф, – выдохнула она, и стала перетаптываться хиленькими своими ботиночками.

Демьян тоже замёрз. Выбраться отсюда, однако, не было никакой возможности. Позади толпы, как беспощадные смершевые бойцы, располагались цепочкой тётки с лицами, в которые не хочется глядеть с близкого расстояния. Автобусы за ними служили вторым эшелоном обороны, и преграждали выход по принципу повозок американских пионеров, защищающихся от чингачгуков.

Дальше, за автобусами, начиналась безжизненная ледяная пустошь, исчерченная бугристыми колеями: до цивилизации в виде свеженьких разноцветных новостроек, слабо различимых на горизонте, по самой оптимистичной прикидке, идти предстояло около получаса. По ветру.

Эта холодная безнадёжность, бескрайние и непреодолимые просторы парадоксальным образом заставили Демьяна осознать, что ему нужно сходить в туалет. Срочно. Прямо сейчас.

Он осторожно, не привлекая внимания, двинулся за угол сцены, потом по стеночке прошёл дальше, и тут, уже на задворках – ему было видно, что здесь, в белом бездорожье, стоят несколько представительского вида машин – перед глазами его возник чудесный закуток: безветренный, сумрачный, тихий.

Демьян пристроился.

От сцены донеслись аплодисменты.

Когда он развернулся и стал застёгиваться, мимо беззвучными тенями скользнули сначала двое незнакомцев, а за ними – оратор. Тот самый человек из воспоминания.

Непонятно, что случилось в этот момент с Демьяном, какой злонамеренный демон дёрнул его за язык, но он вполголоса, про себя словно бы, пробормотал:

– Смейся, паяц.

Анатолий Дмитриевич прошёл мимо, никак не отреагировав. Не услышал.

Вся компания – всего их было человек, наверное, восемь – расселись по машинам, развернулись по хрусткому снегу, и уехали.

Демьян вернулся в толпу.

Здесь начались выступления юных хоккеистов: они согласованно размахивали клюшками, составляя ими различные геометрические объекты.

Через пару минут смотреть Демьяну на это надоело, и он побрёл, расталкивая людей, снова к той боковой колонке, но тут кто-то больно взял его за локоть.

– Не шуми, – сказали ему в ухо. – Не оборачивайся. Улыбайся.

***

У допрашиваемого всегда есть соблазн понравиться, быть искренним, откровенным, помогать: кажется, что из-за этого тот, кто проводит допрос, начнёт сопереживать, сочувствовать, встанет на его сторону; нет. Это ошибка. И результат её будет таким же, как у боксёра, надеющегося победить с помощью улыбки.

Холодно, темно и страшно.

Руки неудобно завёрнуты назад.

– Правило всего одно, – сказал голос. – Его несложно запомнить. Я задаю вопросы. Ты отвечаешь.

Мешок с головы Демьяна поехал вверх, прихватил собой прядь волос.

– Э! – сказал Демьян.

Он находился в огромном холодильнике: мигающий свет, стены покрыты инеем. Тот человек – музыкант, игравший на доске со струнами… кажется, Андрей? – стоял перед ним.

– Кто ты такой? – спросил музыкант.

– Я Демьян. Демьян Пожар. Я не знаю, что здесь… зачем вы меня сюда засунули? Я был на мероприятии. Просто открытие стадиона. Отпустите меня. Можно чаю? Есть у вас горячий чай? Пожалуйста. Я ни при чём.

Андрей молчал; лучше бы сказал хоть что-нибудь. Демьян прямо-таки физически чувствовал на себе его взгляд: как он лазерным лучом проходит по лицу, шее, груди. Ощутимо давит, толкает.

Тесный этот холодильник… как долго в нём можно будет дышать? Демьян заглотил широко открытым ртом воздух, подавился, сделал с сипом ещё вдох.

Тесно.

Теснота эта давит на грудь.

– Я… не знаю, почему здесь… – чуть тише сказал Демьян. – И руки ещё… можете освободить руки? Я же ничего не делал. Из-за чего это всё? Пожалуйста! Обо мне беспокоиться будут. Искать.

– Кто?

– Ну… Родные.

– Где ты живёшь?

– В Балашихе, – после паузы сказал Демьян.

– Адрес?

– Да я… там дом. Я потом покажу. Если захотите. Можем съездить.

– Адрес какой?

– Не помню, – сказал Демьян, понимая, что сейчас вопросы станут неприятными.

Музыкант рутинно достал нож, щёлкнул им, раскрывая лезвие. Шагнул ближе.

– Не надо! – крикнул Демьян, пытаясь упрыгать в сторону на стуле.

Музыкант зашёл ему за спину. Демьяну резко, волной, стало жарко. Он обернулся. Музыкант с усмешкой в глазах смотрел ему прямо в лицо.

– Вы что? – спросил Демьян. – Что? Не надо, пожалуйста. Я правда не помню. Серьёзно. Ну бывает ведь такое. Я и номер телефона своего не помню. Столько цифр! Я вообще плохо всё запоминаю. Пожалуйста? Это просто дом! Мы можем съездить!

– А где твой телефон? – спросил музыкант, и присел рядом.

– Потерял, – сказал Демьян.

– Кошелёк? Ключи?

– Я… Меня обокрали. Наверное. Я ехал на автобусе. И там такой. Такая. Сидела. Она, наверное, и взяла. Точно она! Отпустите меня, пожалуйста! И так всякое… Без ключей остался… Теперь замки менять. Зачем вы меня?

Сзади едва слышно затрещала ткань: сначала старушечьей куртки, потом пижамы из лаборатории.

Демьян поджался, ожидая боли.

Боли не было.

Музыкант железными пальцами покрутил его локоть в разные стороны.

– Даже немного странно, – задумчиво сказал он. – Глотаешь что-нибудь? Нюхаешь? Как ты закидываешься?

– Чё? – спросил Демьян. – Я… Вы о чём?

– Вроде говоришь как наркоман, а руки чистые. Что жрёшь? Сидишь на чём?

– На стуле, – сказал Демьян. – То есть это… Я не наркоман. Правда. Можно чаю?

– Что ты знаешь про Анатолия Дмитриевича?

– Кто это?

– Как ты узнал, что он говорил?

– Я не знаю никого! – сказал Демьян. – Его не знаю.

– Хорошо, – сказал музыкант. – Допускаю, что по имени не знаешь. Но слова его ты слышал? А слышать ты их никак не мог. Откуда?

– В общем… – сказал Демьян, панически пытаясь придумать хоть что-нибудь правдоподобное. – Я это. Перепутали вы меня. Послышалось. Я просто был на концерте. На выступлении. Я хотел домой поехать потом.

Щека его резко вспыхнула, тошнотворный ледяной кол пронзил голову с макушки до шеи, перед глазами поплыли многослойные круги, и Демьян обнаружил, что ракурс обзора поменялся: теперь он лежал на боку. Вместе со стулом. Мир вольно и омерзительно качался, не желая останавливаться. Демьян раскрыл пошире рот, чтобы захватывать побольше воздуха, но стало хуже. Он чувствовал, что его сейчас вырвет.

– У тебя короткая память, – сказал музыкант. Он смотрел на Демьяна из далёкого космоса. – Напоминаю правило. В последний раз. Слушай внимательно. Я спрашиваю, ты отвечаешь.

– Это… – сказал Демьян. – Так я же говорю. Говорю.

– Как ты узнал его слова?

– Так это… – сказал Демьян. – Можно, я сяду? Не могу так говорить.

Музыкант рывком поднял его вместе со стулом. Одной рукой.

– Да… – сказал Демьян. – Я… В общем, я видел его воспоминания. То, что он видел, то и я видел.

– Ещё раз.

– Ну, я как бы через его глаза смотрел, – сказал Демьян, отчаянно понимая, что говорит нелепицу. – Не знаю, как сказать. Развяжите меня, пожалуйста.

– Так ты всё-таки наркоша, – задумчиво сказал музыкант. – Сейчас ответь мне чётко и понятно, как ты видел то, что видел он. Подумай, если нужно.

– Есть такие шарики, – сказал Демьян. – Если их съесть, то видишь воспоминания другого человека. Перед этим человек приезжает в ЛИПС… на Патрики… Лаборатория такая. Клиника. Там у него берут воспоминание. Оно получается как шарик. И если съесть его, то видишь то, что он видел. Понимаете? Я не специально. Я случайно. Я не знал даже. Что это он. Я у них там был. А потом сбежал. От врача от этого. От Герхарда.

Музыкант посмотрел на него, не моргая, пару секунд, а потом стремительно вышел из холодильника. Дверь щёлкнула.

– Эй! – крикнул ему вслед Демьян. – Эй! Мне холодно тут! Пожалуйста! Пожалуйста! Зачем вы так?

Голос его утыкался в затянутые инеем стены и гас.