Ярослав самодовольно хмыкнул:

— Ты меня хоть и считаешь надутым подонком, это твое право, но мне вовсе не чужды геройские добродетели. Надеюсь, понимаешь, что я не имею права пособничать заключенному в побеге, тут уж извиняй. Но если чем-то другим помочь…

Рэй покачал головой:

— Одно общение с героями уже принесло мне немало бед.

Ярослав понимающе кивнул.

— Тишка, мы готовы?

Безмолвный следопыт похлопал по плечу, за которым высился рюкзак.

— Рэй, — обратился копейщик, оказавшись у того за спиной. — Это твоя жизнь, тебе и решать, как ее прожить. Ты можешь стать героем, я вижу это в тебе. Не мирись с судьбой. Она жестока и несправедлива, потому бейся, даже кровью выбивая свое.

Рэй обернулся вслед, не понимая, к чему клонит Ярослав.

— Беги, — односложно сказал он. — При первой же возможности! Не для того мы отдали наши настоящие жизни, чтобы провести их в заключении. Я не имею права оказать тебе помощь в противозаконном действии, — с силой сжимая древко, повторил он, — но если только доберешься до Умиры, обещаю, что не отвернусь от тебя. Я останусь там еще минимум на месяц, а может, и дольше.

Рэй глядел герою вслед до тех пор, пока главные ворота не захлопнулись.

Последние месяцы он и не планировал побег, однако слова Ярослава вновь затаили в его душе веру в геройское призвание.

Тут подле него оказался сторож, один из Носовых приятелей, и ощеренная ухмылка на его лице не предвещала добра.

— Нагулялся?

Каторжник не ответил.

— Правила ты знаешь, — протянул он дурно пахнущую кадку. — Опоздал на построение — отрабатывай.

— Меня ночью даже в лагере не было. Я с мастером копья…

— Не помню такого! Как это, чтоб кандальник, и после отбоя за стенами остался? Или по-другому объяснить? — устраивая большой палец за ремень, на котором подвешена дубина, пригрозил сторож.

Рэй огляделся, пытаясь найти взглядом сторожа-северянина, с которым немного дружил, однако того поблизости не оказалось. Он принял тару и отправился вычищать отхожие ямы, выкопанные под деревянными нужниками.

Пропустив ужин, с трудом отмывшись холодной водой после гадкой работы, он вернулся в барак почти к отбою, лишь для того, чтобы обнаружить, что место его уже занято кем-то другим, а немногие прореженные вещи свалены у входа в мужскую половину.

Он с безразличием прилег на сломанные нары возле входа. Эфемерные «удобства» порубной жизни казались сейчас столь никчемными, что переживать из-за спального места было мелочно и глупо. Он укрылся чужим дырявым одеялом.

«Каковы будут последствия того, что я не завершил третий стих?»

Он ослабил духа, а потом что-то сделал с землей, так что дух более не мог на ней обитать. Третья часть предполагала изгнание. Куда же подастся зверь? А вдруг вовсе одичает?

Рэй прокручивал в голове образ хищника, звериные глаза. И вдруг отчего-то стало ему нестерпимо грустно. Сердце затеснило, и даже глаза защипало от жалости к себе. Он внезапно понял, что это конец. Не имеет никого значения, что будет со зверем. Герои ушли из поместья, сказ о них ушел вместе с ними, и Рэю никогда не стать его частью снова. Едва ли в ближайшие годы судьба снова занесет в сие пропащее место этих сильных, красивых людей, к которым Рэю не суждено было приобщиться.

И тут, в порыве жгучей тоски, ему стало ясно: «Ничего этого не было!»

Не было поисков на перевале Вруновой лесосеки, не было почивших Аслана и Андрея, и не было яростной битвы с лихими сторожами. Не было видений в избе без окон, и не было охоты на лютого зверя. Всё — химера и наваждение, всё это не из его жизни, ибо он — порубник!

В жизни порубника есть нары. В данном случае, сломанные и неудобные, но это решаемо. Есть завтрак, лесоповал, есть восход и закат. С этим ему должно примириться.

Сквозь тягучие, постные мысли сон не шел, Рэй ворочался даже после полуночи. И тут он услышал рядом со своими нарами подлый, крадущийся шаг.

Всю навалившуюся хандру сдуло в один миг! В оставшуюся долю секунды Рэй даже успел усмехнулся: «Ан нет. Примиряться никак нельзя!»

Шаг раздался еще ближе. Наученный порядками Бересты, герой заранее сжался и закрыл живот, на который в ту же секунду рухнул кулак! Первый удар был отражен, но следующие посыпались один за другим. Конечно, отыграться за геройство на нём решили не только сторожа.

Чьи-то руки схватили его, во рту снова пахнуло кровью. Рэй пнул кого-то в непроглядной темноте и, пользуясь ею, юркнул с кровати вниз, еще одному заехал локтем в пах, кувыркнулся и босиком ринулся через барак.

Оказавшись возле приоткрытого на ночь окна, он закинул ногу, чтобы выбраться наружу, но его схватили за воротник, и в лицо прилетел еще один сокрушительный удар, от которого тело само собой перевалилось через подоконник.

Земля ударила холодной росой.

Когда Рэй подумал, что на том побои завершатся, заметил, как мужики один за другим тоже выбираются через оконный проем! Видимо, теперь за него взялись всерьез. Не все, конечно, а несколько особо рьяных прислужников милой избы. Он поднялся, не обращая внимания на боль, и поковылял в сторону стольного дома, где в былые дни дежурил ночной сторож.

Беглеца быстро нагнали и повалили на землю, добавляя тумаков и браня связанными с героями ругательствами. Невозможно сказать, сколько это продолжалось, пока глухой удар не прозвучал над двором!

В сумеречной кутерьме раздалось грозное рычание Лишки, которая вновь вступилась за Рэя беззаветно. Та звонко огрела еловым поленом одного из напавших, да так, что тот шмякнулся наземь рядом с побитым.

Обритый зэк провел ладонью по липкому виску и прорычал:

— Куёлда драная!

Другой узник навалился на Лишку сзади, схватив за руки. Лысый поднялся с колен, стирая кровь с виска, и отвесил ей удар такой силы, что устояла она только потому, что другой удержал ее сзади.

Рэй попытался подняться, но тут же сжался под скопом тяжелых ударов, что валились один за другим. Из стольного дома выбежал сторож. Увидев происходящее, он прозвонил в тревожный колокол, однако заключенные вовсе не испугались охранников.

— Прекратить! — вырвалось из глотки старшего сторожа, который вылетел на улицу в одной рубахе и портках и всполошенной курицей заметался по двору, то решаясь броситься на гумызников с одними кулаками, то всё-таки сбегать в каптерку снаряжением.

Пинок снова пришелся на спину героя, а затем еще одна босая нога ударила по лицу, да так, что всё вокруг закрутилось калейдоскопом.

— Дубаки идут! — крикнул лысый, что навалился сверху на героя. — Гаси обоих, — приказал он же, сбавив тон, — на этого милые еще с первого похода за ворота сокола подточили.

— Пошто обоих-то?! — испугался другой зэк. — Только геройского ж велено! Лишка-то сама ведь того, с Носом трется.

— А Носу… недолго осталось в милых ходить. Не знал?

— Ты чего! — туповато возражал узник. — Я против Носа не пойду!

Лысый оставил Рэя, вскочил, взяв другана за грудки, и прошипел сквозь зубы:

— Гаси, я сказал! Обоих. Либо утром в бабьем крыле проснешься.

— Прекратить бардак! — заорали вновь, и сразу раздались тупые удары дубинки.

Вдалеке блеснула искра, и факел осветил лица еще нескольких сторожей, что бежали на двор. Но в ту же секунду из окна барака стали выбираться другие заключенные, присоединяясь к побоищу! Кутерьма завелась страшная. Не только Лиша, но и лопоухий сосед по нарам, и короткий мужичек по кличке Веник и кто-то еще ринулись Коновалу на помощь, принявшись метелить шнырей милой избы, с коими у них, впрочем, имелись и собственные счеты. Сторожа колотили всех подряд.

— Ох, вы у меня! — рычал один, нещадно вколачивая дубинку в одного из зэков. — Совсем страх потеряли, навозники клятые!

Однако вскоре и этот оказался свален на землю превосходящим числом и крепкими побоями. Человеческая масса росла на глазах. Колокол всполошился снова — возле главного здания собирались стражники. Тактическая ошибка последних была в том, что они подходили не скопом, а порознь, потому долгое время не могли перехватить инициативу.