— Занятно, — кивнул Потёмкин, но радости Главы он не разделял.

— Ну а я о чём? — ухмыльнулся Панов. — Вот и у тебя есть несколько вариантов: либо стать рабом и всю жизнь просуществовать в клетке или пристреленным, как он, — Воевода кивнул в сторону мёртвого доктора. — Либо присоединиться ко мне, к верхам, и обретаться, ни в чём себе не отказывая…

— И быть, по сути, таким же рабом, — Игорь тоже кивнул в сторону доктора, — готовым в любой момент, в зависимости от настроения владыки, получить пулю в голову.

— Это снова палка о двух концах, Потёмкин, — Панов поморщился. — Главное — попробовать, главное — ступить за линию, главное — принять нужную сторону, и может быть… может быть, ты останешься в рядах этой верхушки навсегда. Как говорится, Москва не сразу строилась.

— Кстати, о Москве, Юрий Сергеевич. Возможно, сейчас тот же вирус, который изменяет вашего сына, распространяется по метро в этой самой Москве… мне кажется, в данном огромном бомбоубежище должны были выжить люди. А чуть позже, когда все люди превратятся в ЭТО, эти твари займутся и периферией… Они придут сюда!

— Да мне-то что. Мне главное — заиметь в команде умного человека, такого, как ты, Потёмкин, и, хочешь ты того или нет, но я тебя отсюда не выпущу.

— Принцип ведра с крабами, — усмехнулся Игорь.

— Что?

— С раками, Юрий Сергеевич, — поправился лекарь, — с раками. Представьте себе ведро с ними. Их много, они все цепляются друг за друга. Один хочет выбраться, но сородичи не дают ему, затягивают обратно.

— Хм… Интересное сравнение…

— Не то слово, Юрий Сергеевич, — Потёмкин впился взглядом в глаза Воеводы. — А представьте, что один из данных раков оказался ядовитым… Ну, допустим, некая генетическая аномалия. Так вот, из-за невозможности заразного рака выбраться из ведра умрут все!

— Что-то, Игорь, ты заговорился… — Взгляд Главы потемнел, брови сдвинулись. — Хочешь представить меня вселенским злом? Опоздал лет на двадцать. Увы. В общем, так: даю тебе время до утра, иначе… Иначе вместе с чёртовым ублюдком расстреляю.

— Хорошо, Юрий Сергеевич, — еле сдерживаясь, чтобы не разозлиться, тихо сказал Игорь. — Я поразмыслю.

— Думать вредно, Потёмкин. Очень вредно и опасно. Особенно в наше время… Гром! — В комнату тут же вошёл глава охраны. Злорадно глянул на Игоря и вопросительно — на Панова. — Проводи нашего друга до клетки…

***

Когда Игоря увели, Ольга в лёгкой прострации и смятении опустила голову на подушку. Потёмкин в целях лечения с помощью какого-то «гипноза» уложил её на свою койку. Теперь же она завернулась в тёплый войлочный плащ лекаря, сжалась под ним в комок и задумчиво уставилась в грязную кирпичную стену.

Вот вроде стена: кирпичик к кирпичику, всё замазано, склеено, всё держится крепко друг за дружку, поэтому и стена — трудно разрушить, когда все вместе сплетено, когда цепляется одно за другое. А приглядишься — дела чуть иначе обстоят. Один кирпичик выбился чуть-чуть вперёд, другой частично разрушился, третий вывалился, словно не желал быть вместе с остальными… И прочность у стены уже не та, и легче сокрушить. Ну, прямо как люди: когда вместе, рядом, когда цепляются друг за друга — крепки, когда отворачиваются или отталкивают — слабы как никогда. Некому поддержать, некому загородить, некому подставить плечо.

Вот Игорь — явно из тех кирпичиков, на которые хочется опереться, которые никогда не выскользнут из общей сцепки, не бросят, если им тяжело. Какой же он… Хороший. Какой… Ольга чувствовала, что её притягивает к Игорю нечто неуловимое. Хотелось быть с ним, смеяться над его шутками, верить ему, но почему так — она не знала. Он ушёл, стало грустно и сиротливо — как раньше, когда оставалась дома одна, без матери и братиков. Когда в их отсутствие по дому разливалась пустота, и в тёплой, протопленной комнате становилось холодно. Вот и сейчас… Ольга потуже завернулась в тёплый плащ Игоря, ощущая, что он рядом, чувствуя, как вещь отдаёт его тепло ей, защищает от неуютного, непонятного, страшного…

Сразу вспомнилась сказка, рассказанная матерью, в которой принцесса, одинокая и запертая в высокой башне, никогда в жизни не знала мира вокруг, никогда ни с кем не общалась. Она всегда была наедине со своими мыслями и фантазиями и, казалось, останется с ними навечно. Одна. Но однажды в башню заглянул принц и спас её, и открыл ей мир, настоящий и живой, которого она никогда не знала, но хотела увидеть, оказаться его частичкой. Того большого и огромного мира, который раскинул свои объятия, готовый принять девушку. Мира там, за забором…

Девушка неосознанно перенесла сказку в реальность. Где была она — принцесса, и он — Игорь, странствующий принц, и удивительный мир, но не за границами башни, а за забором… И не хороший он, оказывается. Каким угодно можно видеть его, но только не таким. И что теперь делать, она не знала. Границы светлой сказки приобрели тёмные очертания, безрадужный и серый мир расстилался за оградой, внутри которой она отжила всю жизнь, и только немногие люди могли похвастать чем-то светлым. Они, как огоньки, сейчас все кружились вокруг неё, рядышком… И странноватый Джорджик, и его чудная зазноба Лидия, и хмурый, но добрый и заботливый Игорь, и Яр…

В этот момент юношу грубо затолкнули в камеру, стражники развернулись и ушли, скорчив рожи, будто привели какую-то тварь, а не человека. Ярос без сил прошёл, опустив голову, и упал ничком в свою кровать. Его плечи затряслись, а руки в ярости сжали бесцветное драное одеяло. Не только с ней окружающий мир обходился жестоко…

Этого странного юношу с необычной головой то и дело обижают. Ольга только открыла глаза тогда, в лазарете, а Яр уже схватился с каким-то пацаном, потом его побили охранники Воеводы, а теперь вот: ушёл с утра на испытание, а вечером привели, как преступника. Девушка встала, поправила плащ и тихонечко присела на койку Ярослава. От лёгкого прикосновения парень вздрогнул, но не повернулся, а постарался лицом зарыться глубже в одеяло.

— Что случилось? — тихо спросила она, поглаживая по руке. Яр молчал, тогда Ольга заговорила, полагая, что звук её голоса успокоит юношу, не даст погрузиться в одиночество, в котором его хотели утопить люди. Заставить поверить, что он не из их числа, он не человек, а кто-то отличный.

— Ты кто? — Простой поэт, а ты?

— Я смерть, хожу, гуляю,

И мысли старые, мечты

По миру собираю.

— Как странно, а вот у меня

Давно не появлялись, —

Сказал поэт, на смерть смотря,

Потом пожал плечами.

— Как рухнул мой любимый мир,

Муза ушла куда-то,

И нет писать уж больше сил,

Ни строченьки без мата.

— Тебе легко, поэт, ещё, —

Вздохнула смерть, согнувшись.

— Я ж потеряла вовсе всё, —

И хмуро улыбнулась.

— Людей ведь нет уже давно.

Остались только кости.

Я, как в плохом теперь кино…

Сама всего лишь гостья…

Тихий голос завораживал, струился вокруг Яра, обволакивал, и юноша сам не заметил, как начал прислушиваться, внимать его звуку. Повернул лицо, вгляделся в правильные, красивые черты, большие глаза, отмеченные грустью и тревогой, и продолжал слушать.

За кем мне приходить теперь?

Кого здесь караулить?

Вот и брожу, и, верь — не верь,

Скучаю я по людям.

Пойдём, давай уже, поэт —

Последний ты на свете,

Стих сочинишь ты обо мне,

Вновь вдохновлённый смертью…

Ольга закончила, не осознавая, что взгляд унёсся куда-то вдаль, в воспоминания о матери и её стихах, а Яр, приподнявшись на локте, всматривается в ничего не видящие глаза: сколько в них боли…

— Прям я, — прошептал юноша, боясь спугнуть девушку. Она вздрогнула и долго смотрела на него, словно только что увидела.