— Да что вы, тётки, совсем окривели, что ли? Совсем…

— Молчи, хрыч! А то в твоём огороде грехов-то не было… Вон, как с Клавкой зажигал…

— Что?!!

— Что-что? Разве нет, Клав? Видела я, как он к тебе захаживал…

— Ты бы, Верка, за своим огородом смотрела…

— А что в моём огороде? В нём всё хорошо… Муж — клад! Сын — загляденье! Сосед, и тот…

— Что?!

— Ой, Василий… Я тут это… Не того… Ну, что ты сразу к словам-то цепляешься…

Яросу позволили выпрямиться, но он чувствовал на плече тяжёлую руку конвоира. Юноша посмотрел на толкающуюся толпу, ребятишек, нашедших и здесь веселье, играющих в салочки, бегая меж людей. Скривился и тяжело вздохнул. Суд обещал быть интересным, а если точнее, то сплошным фарсом. Результат Яр уже знал. Не нужно ходить к гадалке, чтобы понять: для него всё окажется плохо. Ведь никто из этих людей не заступится. Толпа. Обычная толпа грязных зверей, не способная мыслить самостоятельно. Вон, как на трещину уставились и воют… Изобразили из неё едва ли не знамение, чуть ли не глас божий услышали…

Ярос цеплялся взглядом за стоя́щих в первых рядах, тех, кого ещё можно было рассмотреть при слабом свете, падающем сквозь закопчённые, уже не цветные, а серые витражи, струящемся от нескольких сотен свечей, расставленных по периметру. Вот Артём. Они когда-то мечтали с папкой до Москвы добраться. Начинающий стрелец, но не прошёл испытание. В самый последний момент спрыгнул с телеги и, послав всех куда подальше, стал обычным кузнецом. Вот Марина Фёдоровна — бабушка, божий одуванчик, постоянно заходила к ним на компот из ревеня, но последнее время скуксилась, съёжилась, «потерялась». Ещё бы: во время последней уборки картофеля за северными стенами Юрьева дочь Люся стала жертвой серых падальщиков, которых по недосмотру стрельцы подпустили слишком близко. Она оставила матери «в наследство» двоих годовалых сыновей-двойняшек. Левее — Катерина, прижимающаяся к мужу, скособоченная, с потухшим взглядом женщина. Эта дочь потеряла полгода назад. Утопили в Колокше: посчитали глаза разного цвета мутацией. Вон Руслан Озимов – пацанёнок двенадцати лет. Вот-вот тринадцать стукнуть должно́. Он не знает, но только нездешний он. Отец рассказывал, что родители его то ли где-то у Переславля-Залесского нашли, то ли у кого забрали, но ему ни словом, ни намёком об этом и другим запретили говорить. Глаза прячет, гневно уставился в пол, но что может сказать мальчишка супротив Воеводы? Нет, против толпы? Ведь не каждый взрослый сможет. Вот и Николай Выдрёнков стоит, Варя рядом, а Ванька, видно, где-то в толпе шныряет — мелочь, что с него возьмёшь. Не на дежурстве Коля, знать. Осунулся за ту неделю, что Яр пробыл в клетке, помрачнел. И к нему псы Воеводы приходили, расспрашивали и угрожали. Вон, как глаза в сторону отводит. Как и дочка, прям. Хотя чего ей стыдиться? Правильный выбор сделала, можно сказать, нужный: ей детей рожать, воспитывать и обеспечивать, и решение быть с Митяем в этом случае — самое беспроигрышное. Верное… было. Пока стрела Яра не отправила его на тот свет. Никто из окружающих слова против Воеводы не скажет. В лучшем случае, будут стоять и прятать глаза, как Выдрёнков и его дочь. Всех жизнь покоробила, всем досталось, и они больше не хотят потрясений, испытаний и так хватило. Лишь бы вновь не зацепило.

Гомон не стихал. Гром посмотрел в сторону выхода, вычленил взглядом хмурого и злого Воеводу, незаметно притулившегося у двери, понял его кивок как сигнал и приступил. Вначале шагнул к Яру и одним движением сорвал с головы шапку. Юноша попытался было выхватить её обратно, но сильный конвоир вновь скрутил руки за спиной. Потом Гром заговорил. Оглушительно и резко, как и подобает бывшему военному, а теперь начальнику Воеводиной охраны. Его голос волнами раскатывался под куполом храма, заставив всех повернуть головы в сторону оратора.

— Люди! Взгляните! Нет! Только узрите, кого мы пригрели и кормили все эти годы… Видите? — он указал на лысую голову Яра, неприкрытые роговые наросты в полутьме выглядели пугающе. — Никого не напоминает?

По толпе пронёсся ропот. Яр чувствовал на себе их осуждающие взгляды. Люди рассматривали его, словно видели впервые. С искренним недоумением и изумлением, некоторые со страхом. Неужели они не ведали? Знали, конечно, но вот теперь, под гнётом событий, они узрели его наросты вновь с другой точки зрения. Ещё и Гром подливал масла в огонь.

— Люди! Вы убивали своих детей с лишними конечностями! А тут… Видите? Он прятался среди нас всю свою жизнь! Целую жизнь! — теперь по толпе прокатился возглас возмущения. Это коснулось многих. У каждой третьей семьи ребёнок рождался с отклонениями. — И мы все эти годы не знали, что с нами рядом живёт… вот этот! Нечеловек! Как же так, люди?

— Убить его! — одинокие возгласы тут и там. Редкие и слишком явственные в тишине большого помещения.

— Вслед за нашими его! В Колокшу! Утопить!

— Чёрт! Сам чёрт среди нас жил!

— Фавн! Приспешник дьявола!

— Да что вы, люди! — ещё более редкий, заступнический возглас. — Он же хороший. Он же не трогал никого!

Храм взорвался воплями. Все спорили со всеми. С одним, со вторым, с каждым. В толпу будто чёрт вселился на самом деле. Кто-то защищал Яра, кто-то обвинял, последних было значительно больше.

— Люди! — вновь раскатился по собору голос Грома. — Спокойно! Затем ли мы здесь собрались, чтобы спорить? Чтобы ругаться друг с другом? А все из-за кого? Из-за него! Не понимаете? Он же управляет вами! Заставляет злиться друг на друга. ИС-КУ-ША-ЕТ!

Толпа снова взорвалась, загалдела, но согласных уже было больше. Озлобленные взгляды теперь кидали на юношу, а не друг на друга.

— Но я говорю сейчас не об этом, люди! Он убил сына Воеводы! Он — убийца! И этот оборотень будет жить с нами?

— Нет! Убить его!

— Сжечь!

— Утопить!

— Без суда это невозможно, люди! Мы же не звери какие! Воевода — честный правитель.

— Спроси его!

— Да! Пусть расскажет, как дело было!

— Да!

— Говори, — Гром повернулся к юноше, — поведай всем, что случилось за стенами. Только врать не смей.

Ярос заговорил. С самого начала, издалека. Про ткацкую фабрику, про крылатых тварей, про смерть Купца. Как их бросил Митяй. Как они с Егором одни добирались, не зная дороги, и как Павлова на глазах у Яра убили кошки. В этот момент в дальнем углу храма тоскливо завыла мать Егора. Говорил медленно, сбивчиво, вспоминая страшные минуты самого сложного в его жизни испытания. Проживал его заново вместе с погибшими. Рассказал, как увидел, что кошак напада́ет на Митяя, и попытался помочь, сразить зверя. Но…

— Так ты признаёшь, что прикончил Панова? — холодный взгляд Грома сверлил его.

— Нет! — молодой человек смотрел в толпу, но не видел ни грамма сочувствия. — Я помочь хотел! Так получилось…

— Все слышали? — Гром повернулся к толпе. — Это его стрела в Митяе! Она, а не кошка, убила сына Воеводы. Надежду и будущее нашего города. Молодой Панов убит. И кем? Тем, кого уже давно не должно́ здесь быть… Тем, кого воды Колокши уже давно должны были принять к себе в искупление… Наше с вами! Так что скажете, люди? Виновен?

— Виновен!

— Полностью!

— Смерть ему!

— Виновен… — даже Николай, друг отца, и тот сказал это.

— Отлично, — прошептал Гром, а затем обычным голосом продолжил. — Итак, Ярослав. Ты признан виновным в убийстве сына Воеводы. В непредумышленном убийстве. Хоть ты и вне закона, но Воевода милостив… Он приговаривает тебя к быстрой смерти — расстрелу! — затем он повернулся к толпе. — Люди! Завтра на рассвете, с боем колоколов, состоится казнь. Просьба — никому не опаздывать… Увести!

Сердце билось в груди на удивление ровно. Яроса вели через ненавидящую его толпу, кто-то злорадствовал, кто-то плевался, кто-то провожал печальным взглядом. А дети радостно носились среди людей, толкались, веселились… Им невдомёк было, куда провожают человека. Что у него осталась всего лишь ночь, чтобы надышаться зловонным воздухом этого города. Вспомнить жизнь или ее подобие. Ту, что ему дана была на протяжении восемнадцати лет, но ничего не принесла. Ни родных, ни друзей, ни даже нормальной смерти. Ярос на выходе из храма опустил голову. Он больше не хотел иметь ничего общего с этими людьми. Ни видеть, ни слышать, ни быть среди них. Он не хотел быть человеком! И, возможно, самое лучшее сейчас — это умереть…