Я звал тетю Бабочкой, потому что одним из ее имен было Лепида, что означает «прекрасная и утонченная», а она была очень красивой. Ее волосы отливали медью, но не яркой, будто только что начищенной, а потускневшей от пыли. Будучи младшей сестрой моего отца – он умер до того, как я успел его узнать, – она рассказывала мне о нем разные истории. Однажды я вслух заметил, что у нее волосы светятся на солнце.

– В нашем роду у всех волосы цвета бронзы, – рассмеялась тетя в ответ. – Вот у тебя волосы светлые, а я все равно вижу легкий бронзовый оттенок. Хочешь, расскажу, почему так получилось?

– Конечно хочу!

В надежде, что история будет длинной, я поудобнее устроился рядом с тетей.

– Хорошо, слушай. Когда-то очень давно один из наших предков шел по дороге и вдруг увидел двух высоких и красивых молодых мужчин.

– Это были боги? – попробовал угадать я.

Когда вдруг возникают высокие незнакомцы, это всегда боги.

– Да, боги-близнецы – Кастор и Поллукс. Они сказали нашему предку, что римляне одержали победу в великой битве, затем велели ему пойти в Рим и всем об этом рассказать. А чтобы доказать, что они боги и говорят правду, близнецы прикоснулись к его черной бороде, и борода сразу стала рыжей. Так наш род получил свое прозвище: Агенобарбы, Рыжебородые.

– У моего отца тоже была рыжая борода?

Я хотел больше узнать об отце, хотел услышать, что он был прославленным героем, а его смерть явилась настоящей трагедией. Позже я понял, что ни то ни другое не соответствовало действительности.

– О да, он был истинным Агенобарбом. А еще наш род необычен тем, что его мужчины носят только два имени: Гней и Луций. Имя твоего отца – Гней, тебя зовут Луций. Твоего деда тоже звали Луцием, он был консулом, но еще и колесничим, причем прославленным.

У меня были игрушечные колесницы из слоновой кости, я любил устраивать гонки на полу.

– А когда я смогу стать колесничим?

Тетя Бабочка запрокинула голову и рассмеялась:

– Еще не скоро. Чтобы править колесницей, надо быть очень сильным. Поводья придется держать крепко, иначе их у тебя вырвут лошади. К тому же колесница так подпрыгивает, что можно выпасть, а это крайне опасно.

– А если в маленькую колесницу запрячь пони, я с такой управлюсь?

– Может быть, – сказала тетя. – Но ты все равно еще слишком молод для этого.

Я действительно помню тот разговор про колесницы и рыжие бороды. А вот почему жил у тети Бабочки и что случилось с моими матерью и отцом, понятия не имел. Я знал, что отец умер, но о матери не знал ничего, кроме того, что ее со мной не было.

Тетя определила ко мне двух наставников. Одного звали Парис, он был актером и танцором. Второго звали Кастор, и он работал парикмахером. Он брил бороду тетиному мужу (не рыжую, а обычную коричневую), зашивал порезы и еще много чего полезного умел делать. Парис лишь развлекал меня. Он только и делал, что играл и притворялся кем-то другим. Сначала он рассказывал историю – обычно про греков, потому что у них лучшие истории, – а потом изображал всех ее героев. В жизни Парис был темноволосым и не очень-то высоким, но, клянусь, изображая Аполлона, он становился выше, а глаза и волосы его светлели.

– Нет, малыш, – рассмеялся Парис, когда я ему об этом сказал, – это все твое воображение. Такая у актера работа: благодаря ему ты видишь и слышишь то, что ты представляешь в голове.

– Значит, актеры занимаются магией?

Парис быстро огляделся по сторонам, в глазах у него промелькнул испуг.

– Конечно нет! Магия только в твоих мыслях.

Это было незадолго до того, как я узнал, что колдовство запрещено и что именно его практиковали в этом доме.

Расти единственным ребенком в доме как-то странно. Играть мне было не с кем, кроме разве что Париса – который во многом казался ребенком, но все же оставался взрослым – и детей-рабов. Тете не нравилось, что я играю с этими детьми, но она не могла следить за мной весь день, да и чего еще ей было от меня ожидать?

Скажу прямо: я был одинок. Одинок, словно в молитвенном уединении; словно в тюрьме – так может быть одинок лишь тот, кто не такой, как все. Тетя не уставала повторять, что выделяться и отличаться от других – это особое качество сродни славе, но для меня это было сродни наказанию или заключению.

Я обретал свободу, играя с детьми-рабами моего возраста или изображая разных персонажей, чему меня учил Парис. Иногда я выступал в роли какого-нибудь бога, иногда – в роли девушки: например, играл Персефону, когда Парис изображал Аида (мы всегда использовали греческие имена, а не римские, Прозерпина и Плутон). Порой я изображал взрослых. На сцене – на самом деле это был внутренний двор – я мог быть кем угодно, а в реальной жизни, как постоянно напоминала мне тетя, я был потомком божественного Августа. Но, как рассказал мне Парис, моим предком был еще и соперник Августа, Марк Антоний. И для меня Антоний был гораздо интереснее, чем скучный, лишенный эмоций божественный Август.

– Антоний отправился на восток, в земли, где говорили на греческом, и в Египет. Там он наслаждался музыкой, цветами, вином и дионисийскими мистериями. Он командовал огромным флотом, а его жена Клеопатра была царицей Египта. Он…

– Разрушил себя и опозорил звание римлянина, – прервал рассказ Париса резкий голос.

Мы обернулись и увидели, что в дверях стоит муж тети, Силан. Он редко бывал дома, поэтому его неожиданное появление испугало нас вдвойне. Силан подошел ко мне, наклонился и посмотрел прямо в глаза:

– А теперь пусть Парис расскажет тебе всю историю. – Он вскинул голову и посмотрел на моего трясущегося от страха наставника. – Продолжай, Парис!

– Уф… у берегов Акция его флот сошелся в морской битве с флотом Октавиана Августа, и он потерпел поражение.

– Однако, вместо того чтобы упасть на меч, как поступил бы любой уважающий себя римский генерал, он бежал обратно в Египет, – подвел итог Силан. – Перед тем как переметнуться на восток, он женился на сестре Августа и оставил с ней двух прекрасных дочерей, Антонию Старшую и Антонию Младшую. Божественный Август и Марк Антоний оба твои предки. И никогда не забывай, что ты наследник Марка Антония – римлянина, а не развращенного и опозоренного грека.

Силан говорил с такой яростью в голосе, что я сразу кивнул, лишь бы он отвел от меня взгляд. Наконец Силан выпрямился и велел Парису вернуться к нашим обычным занятиям и выкинуть эту греческую чушь из головы.

В общем, все обошлось, а когда Силан удалился, я спросил Париса:

– Но что было с Антонием после возвращения в Египет?

– Август настиг его там, и он умер. Он похоронен в Египте, а не в Риме. Что ж, Египет – очень интересное место, там древние руины и громадные пирамиды, множество гробниц… Весьма неплохое место для вечного упокоения, – громко сказал Парис, а потом уже шепотом заметил: – У Антония в Египте были еще дети, Август привез их сюда и воспитал, как римлян.

– И они были хорошими римлянами?

– Насколько можно судить – да. Девочка выросла и стала царицей Мавритании, а ее сын уже потом вернулся в Рим. Он мог бы стать твоим кузеном[2].

– А что с ним случилось?

– Калигула приказал его казнить, потому что он осмелился появиться в присутствии императора в пурпурных одеждах. Теперь понимаешь, как тебе повезло, что он всего лишь выбросил тебя за борт? Да еще и позволил вытащить из воды, а потом только посмеялся.

Однажды тетя призвала меня к себе. Она держала на руках младенца и счастливо улыбалась, потом поставила его на пол. Малыш покачнулся и сделал несколько неуверенных шажков, при этом булькал и лепетал что-то бессвязное.

– Вот, теперь тебе есть с кем играть! – сообщила тетя, будто я мог играть с соплей, которая ни ходить, ни говорить толком не умеет. – Моя внучка Октавия!