Ни секунды более немедля, мальчик схватил подвернувшиеся под ногами камни. Вереница пыли, грязи и мелкого мусора одним резким движением руки полетела в лицо парящей волшебнице. От неожиданности, изнеможённая Эва не успела защититься, поднеся лишь окровавленную руку к глазам. Попав на рваную рану, мелкий сор спровоцировал волну нестерпимой боли, и девушка невольно вскрикнула. Воспользовавшись беспомощностью врага, Бавен стремглав помчался в разрушенную хижину. Ему была невыносима мысль о том, что его младший брат, что единственный родной человек, кто у него остался, маленький Рокхид, мог пострадать. Преодолевая разломанные брёвна, упавшие балки и тлеющую мебель, мальчик молился только об одном, чтобы младенец не пострадал. Взобравшись на поваленную крышу, ногой Бавен пробил себе проход в дальнюю комнату, завидев ту самую трёхногую кровать.

Отец закутал малыша в несколько одеял, так плотно, что плач едва было слышно. Рядом с шевелящимся свёртком тлели немногочисленные дощечки, что откололись от падающих стен. Одним прыжком преодолел мальчик комнату и кинулся к младенцу. Его руки дрожали, глаза были застланы влагой и только желанию спасти брата он был предан всей душой. Приблизившись к комочку из тканей, Бавен трепетно раскрыл покрасневшего Рокхида и взял его на руки. Невольно из глаз полились слёзы.

Очередной ударной волной были снесены оставшиеся стены и вновь тяжёлое вскрикивание Эвы: невыносимой болью ей давался каждый удар. Мощным толчком был расчищен путь к беглецу. Шатаясь из стороны в сторону, чародейка неуклюже влетела в хижину, врезавшись в одну из прочных деревянных стен, – с грохотом девушка свалилась вместе с толстой перегородкой. Бавен прижал плачущего младенца к груди и попятился назад, в слепую обходя кроватку.

Истощенная применением столь могущественных сил, волшебница показала своё новое лицо: вытаращенные донельзя глаза и обтянутые тонкой, серой кожей выпирающие скулы на облысевшем черепе представили новую Эву, чьи внешность и душа уже были мертвы. С силой скинув с себя тяжелые балки, костлявой рукой она выбила ими вторую стену, окончательно разрушив остатки хибары. Волшебницей сейчас двигали одни импульсы и инстинкты.

– Не подходи! Не смей! – голос мальчика срывался, пропадал и вновь истерично отдавался в пространстве.

Младенец продолжал неистово кричать и шум стал почти невыносимым, когда Эва, наконец, выбралась из-под завалов.

Одежда чародейки зацепилась за корягу, при попытке взлететь и обнажила маленький, обтянутый серой кожей скелет, что воспарил ввысь над обломками разрушенного дома.

Бавен пуще прежнего забился в панике. Нечто невероятное предстало перед его взором. Уже не живое, но всё ещё продолжавшее преследовать его нечто, угрожающе повернула ладони на братьев, сверкнув длинными когтями.

– Нечисть! Чудовище! – выкрикивал он, прижимая брата к себе, пока тот неистово кричал.

 Пробормотав что-то невнятное, девушка из последних сил возвела руки к небу. Вокруг, с невероятно ярким свечением заиграла масса разноцветных огней, – мерцающих, ярких искр, что издавали звуки, походящие на томное журчание реки. Хрипя и трясясь, в последний раз юная волшебница применила магию.

Храбрый Бавен покрепче обнял укутанного младенца, повернулся лицом к углу родительской комнаты и сжался в клубок…

Мощный взрыв…

Тьма…

Безмолвие…

 Крохотная, черноволосая девочка лет семи была по голову в высокой траве. Её, местами порванное, ситцевое платье было украшено выцветшими картинками животных и было уже мало. Она увлечённо копошилась в земле и наблюдала за колонией муравьёв, не помня себя от радости, если ей удастся поймать одного жирного, больше прочих. Солнце уже клонилось к горизонту, призывая прохладу и взывая к ветру, холодному, летнему ветру, что помогал работягам после трудовых жарких смен. Розель нашла крупную особь с крылышками, осторожно взяла её и поднесла к своим большим, карим глазам и начала исследовать: насекомое отчаянно пыталось выбраться, забавно шевеля лапками и расправляя длинные прозрачные крылышки.

Розель оглядела муравейник – других таких больше не было. Слегка придавив насекомое, она убедилась, что оно точно не выберется и принялась резво отрывать насекомому лапки. Крохотное существо продолжало извиваться, дрыгая крылышками, пока не осталось и их. Теперь это была уже гусеница, над чем девочка и потешалась, тыкая в несчастное насекомое веткой.

– Маленькая дрянь! Домой! – На всю округу разлетался протяжный, гулкий и басистый голос мужчины. Слин стоял на пороге покосившейся лачуги. Его местами поседевшие, сальные волосы блестели в лучах заходящего Солнца; вспухшие вены на тощем теле говорили о продолжительном голодании и постоянном приёме одурманивающих веществ, кои среди бедняков были повсеместно распространены. Он в очередной раз окликнул Розель, грозя “прибить” дочь, если та сейчас же не вернётся в дом. Но девочка, находясь среди густой травы, не спешила в дом, она притаилась, боясь, как бы её не нашли родители, однако с заходом Солнца, темнота всё сгущалась, ветер становился всё холоднее и даже муравьи и те разбежались, оставив Розель в одиночестве.

– Я тебе устрою… Тварь! Неблагодарная! – Доносились отрывистые крики Слина, которые стихли спустя несколько минут.

Деревушка, в которой жила Розель с семьёй, была одной из множества в Миазе, царстве, что находилось на Восточной стороне одного из множества островов Сарканского архипелага. То было большое государство, но как и все образования на Венере, переживало кризис после череды войн всех со всеми. В Миазе, в деревне Шабет, где жила черноволосая Розель, не хватало еды и воды. Рабочим не платили подчас месяцами, а ведение собственного хозяйства было запрещено – всё должно было принадлежать государству; люди были измождены постоянными нападками и поборами со стороны властей, которые их даже не защищали от пограничных набегов, диких животных и природных явлений, кои в этом регионе часто обрушивались на бедняков, не имевших в своих рядах волшебника, могущего совладать с силами природы. То была самая безнадёжная и пропащая точка на карте планеты. Всё было настолько плохо, что по Венере ходили слухи, якобы обитатели Шабета поедают своих детей и пожилых родных, чтобы прокормиться, а заболевших родственников и друзей, забивали до смерти с первыми симптомами.

Розель пришла в себя, обнимая гладкий булыжник, ещё помнивший тепло солнечных лучей. Шершавая трава колола тело, а от холодного ветра пробирало до костей; девочка внезапно закашляла. Что-то горькое сочилось изо рта, стекая по подбородку и шее Розель.

– Вонючий жук. Опять! – Скривилась она. Розель часто ловила и кушала разных больших и маленьких обитателей этой территории, но иногда ей попадались очень горькие и кислые насекомые, как этот. Её стошнило. Она поспешила опорожнить рот и закусила травой с толстыми стеблями, как часто делала в таких случаях. Прогорклый вкус уступил пряному и солоноватому, что было меньшим из зол. Розель поняла, что уже очень поздно и поспешила домой. Девочка вышла на опушку, откуда открывался вид на Шабет: разнородные ветхие, деревянные хибарки стояли одна позади другой, все в дырах, залатанные чем попало, построенные несколько сотен лет назад и уже непригодные для жизни; пустые будки для собак, давно употреблённых в пищу, разбросанные предметы обихода и рваные, пыльные тряпки валялись здесь тут и там. То была деревня без дорог и утопала в грязи, едва первые капли достигнут проклятой земли; у её жителей не было оружия или каких-либо средств самообороны, – трупы здесь встречались чаще, чем живые люди, а помои и испражнения, которые люди выливали себе под окна, распространяли нестерпимый смрад, к которому, впрочем, жители Шабета уже давно привыкли, как и мухи, которыми кишела одинокая деревушка. Розель вспомнила, как наслаждалась похлёбкой из подсоленной воды, корней ели и тех самых мух, которых Розель сама и ловила. То был настоящий праздник для девочки, ведь то, что она обыкновенно ела и были те самые жуки, корешки растений и дикие ягоды, от которых у неё болел живот.