– Ликопердон.

– Ты чего, мля, себе позволяешь, Москва!

– Забавно, ликопердон – это латинское название гриба. Переводится: «волк, испускающий ветер». Звучит по-русски не самым благозвучным образом, согласен, но символично, не правда ли? Считайте, майор, что собачки оставили вам свой привет. Пардон за ликопердон!

– Наликопердонили тут, мля!

 Простата растерянно развел руками. Происходящее было пока что не доступно его ментовскому пониманию.

– А записи камер проверяли? В таком элитном поселке наверняка полным-полно камер… Да и как собаки на замкнутый участок проникли?

– Записи видеокамер, мля, нашли. Сейчас посмотрим… И ограду мои ребята сейчас исследуют.

– Степан Васильевич, можно вас! – Позвал Простакова голос откуда-то сверху.

 Вслед за Простатой Гоша и Торцев вышли наружу. Там их ждал молоденький лейтенантик в форме:

– Товарищ майор, следствие обнаружило вскрытие стены.

– Китайской, мля, что ли!

 Простата выругался и зашагал за своим сотрудником через сад к дальнему углу ограды. Там в ее металлическом листе была вырезана в половину человеческого роста дыра. Полотно было старательно загнуто вверх и чуть по сторонам так, чтобы никого из пролезающих сквозь забор не поранить.

– Вот тебе, мля, и собачки! – Майор провел ладонью по срезу и аж присвистнул. – Однако, пёсики теперь и с «болгаркой» умеют обращаться… А записи где?

– Готовы, товарищ майор.

 В помещении охраны на въезде в поселок собрались «ответственные лица»: комендант СНТ с двумя местными сторожами-узбеками, районный участковый старшина, толстые дядьки из завейской прокуратуры.

– Н-н-ну! – Надсадно выдавил из себя Простаков, глядя волком на поселковый президиум.

 Камеры, расставленные по периметру СНТ, зафиксировали несколько больших собак, бегущих вдоль ограды. Подул ветер, и ветки деревьев, растущих у забора с прорытой вдоль него канавой, загородили объектив. Начавшийся дождь, вообще, свел видимость к нулю.

– Все у нас через жопу, мля! – Взвыл Простата. – А что видно с других камер?

– Тоже ничего… Почти ничего.

– Показывайте, мля, ваше «ничего»!

 Опять стали смотреть: ночь, непогода, шрамы от капель по стеклу, пухлые кусты сирени.

– Стоп! – прервал просмотр Гоша. – Можно последнюю запись чуть отмотать назад и прокрутить еще раз, но вдвое-втрое медленнее.

– Что за командир? – Напрягся, без приязни глядя на Распорова, комендант СНТ, холеный мужик с бородкой-эспаньолкой и с застывшей раз и навсегда презрительной гримасой.

– Делай, душило, что говорят! – Рыкнул на начальника поселкового масштаба майор. – Кончай выбешивать меня!

 Запись пошла гораздо медленнее, и тогда в нижнем углу обрисовался контур человека. Нет, не человека, а какого-то массивного существа! Казалось бы, все понятно: просто-напросто рослый, широкий в плечах мужик в толстовке с капюшоном, но голова его казалась несколько странной. То ли на нем был капюшон, то ли глубоко надвинута на глаза меховая шапка, то ли фантазийная карнавальная маска…

– Такая глушь – и такие шляпки! – Вырвалось у Простаты. – Это что, мля, за мутант?

 Майор посмотрел на журналистов, словно искал у них поддержки.

 Мощный силуэт, перемещаясь рваными прыжками, – в замедленной демонстрации казалось, будто он парит в невесомости, – исчез за углом. Чтобы объявиться в другом ракурсе: уже с бензопилой-болгаркой. Легко, как пушинку, он играючи держал тяжелый инструмент одной рукой.

 Показались собаки. Они по-волчьи, ровно и деловито, шли вереницей, одна за другой. Индейская цепочка, честное слово! Огромный человек, возглавлявший безмолвное шествие, присел и стал вскрывать металлическое полотно. Легко отогнул его, словно крышку на собачьих консервах, пропустил одного за другим псов на участок, как будто скомандовал им, затем пролез в дыру и сам.

– Странно все это! – Прокомментировал картинку Распоров. – Насколько знаю, собаки, конечно, если они не терьеры и не таксы, не любят разных там нор, узких лазов, ходов. Такой здоровенный волкодав предпочтет перепрыгнуть через ограду, обойти забор, а эти послушно в дыру лезут строем, как солдаты.

 На записи предводитель собак на мгновение обернулся, проверяя, нет ли случаем кого-то сзади. И тут… Видимо, запнулся на миг ветер, замерли ветки и перестали загораживать тусклый свет фонарей со столбов. И тогда собравшиеся у монитора рассмотрели его… нет, не лицо! Кадр по просьбе Гоши замер, и они увидели… широкую и лобастую, лохматую собачью морду.

– Какой, мля, гоблин! Амбал! – Восхитился Простата. – Ни хрена себе полтергейст… Сто пудов, снежный человек! Собачий король! Двадцать лет пашу в розыске, но такого у меня, мля, еще не было.

 Воцарилась тишина. Никто не знал, как реагировать, настолько увиденное казалось нереальным.

– Значит так, все слушают сюда, – первым очнулся Простата, обратившийся к присутствующим. – Вы, мля, ничего не видели. Тот, кто протечёт, будет моим личным врагом. Пусть тогда пеняет на себя. Поняли? А запись мы, мля, забираем. Слышишь, Морковин, жизнью ментовской за нее отвечаешь. Запрёшь в сейфе, ключ мне отдашь! Лично! Понял?

– Так точно, понял, товарищ майор! – Вытянулся во фрунт старательный лейтенант.

 Когда друзья выезжали на казенной машине из СНТ на дорогу к Завейску, Гоша увидел у кювета собаку без ошейника. Она стояла как вкопанная и с интересом наблюдала за ними. Так, во всяком случае, Распорову показалось.

 Возвращались молча. Никто из друзей-репортеров не решался комментировать увиденное. На самом подъезде к редакции у Торцева зазвонил телефон. Это был Простаков. Толян включил громкую связь.

– Мать твою, звезда в шоке! – Майор был сам не свой. – Не знаю, как начальству про этого, мля, неандертала докладывать… Предлагаю пока молчать обо всем, что мы видели. Иначе нас или в дурку определят, или в вытрезвитель сошлют. Будем считать, мля, это решение единогласным.

 Торцев вопросительно взглянул на Гошу. Тот понимающе согласился.

– Ладно. Так и поступим.

 *                  *                  *

 На проходной в «Сенсациях» Гошу ждал сверток. Он разорвал упаковочную бумагу. Видеокассета VHS не новая, конца годов девяностых, не фирменная. На грубо сработанной наклейке Распоров прочел: «Американский оборотень в Париже. Режиссер: Энтони Уоллер». Слабенький, банальный ужастик, Гоша где-то о нём слышал.

– Откуда это? Кто принес? – Спросил Распоров у охранника.

– Да бомжара какой-то! Грязный как чёрт… С ним еще собачка была, маленькая такая. Вас искал… Но, вы не волнуйтесь, я их дальше проходной не пустил.

 Гоша возвращался из редакции на автобусе, рассматривал скудные пейзажи за окном, а сам перебирал в памяти города, в которых когда-то бывал. В башке крутилась старая советская песенка.

Города, где я бывал,

По которым тосковал

Мне знакомы от стен и до крыш.

Снятся людям иногда

Их родные города -

Кому Москва, кому Париж…

 Мы любим города, когда они любят нас. Если в них есть те, кто нас ждет. Любить нас – не обязательно, ждать – куда важнее.

 Распорову подоспело крепко за пятьдесят. Что в балансе?

 Жены сейчас уже нет, детей – еще нет, да и вряд ли они, учитывая затянувшееся отсутствие партнерши, появятся. Вся жизнь – профессионально она началась в семнадцать лет, даже раньше – прошла в газетных дежурствах, в редакциях и в типографиях, в летучках и в планерках, в командировках по стране и во всевозможных творческих упражнениях, поначалу на клавишах пишущей машинки, а потом – компьютера, ноутбука, айпода. Да, были у него когда-то полтора десятка собкоровских лет за границей, но, кроме престижных знакомств, литературных премий и журналистского опыта, существенного следа в душе они не прочертили. Правда, остались его книги, передачи на радио и на телевидении. Сохранилась и яркая память о прекрасных городах, где он жил и писал, где ждал любви и порой любил.