Она стояла безмолвно, не шелохнувшись.

– Молчишь, сучье отродье?! Шла бы ты в болото, где тебе самое место. Вслед за котятами своими.

Довольный собой, негодяй весело расхохотался. Он ждал, что другие посетители «Пристанища» поддержат его. Однако напряжённая тишина заставила его замолчать. В хмельном сознании заворочалось неприятное чувство тревоги.

Из-под капюшона послышался ледяной смешок. В давящем безмолвии он прокатился холодной волной по спине пропойцы.

– Младек, Младек, – проворковала ведьма тихим голосом. – Не тебе, жалкий выродок, говорить о матери моей. Видать, и вправду брага ум последний отняла!

Выражение лица Младека менялось с поразительной скоростью. Вызывающая смелость сменилась неуверенностью и смятением, а затем нескрываемым испугом. Он отступил на пару шагов. Молниеносный взмах руки, – и пальцы в чёрной перчатке хищнически впились в горло.

– Ну коли в болото желаешь, – издевательски прошипела Мара. – Гляди, покуда сам не утоп!

Затрепыхавшись, как рыба, выброшенная на берег, Младек пытался избежать взгляда. Пронзительно синие глаза зло блеснули из глубины чёрного капюшона, и вдруг перед ним разверзлась бездна. Тёмная и пульсирующая, она поглотила его, жуя и перемалывая кости, точно гигантский рот, наполненный тысячами крючковатыми острыми зубами. Они вгрызались в тело, терзая плоть. Всё исчезло. Пропала Мара. Растворилась таверна со всеми гостями. Точно её и не бывало.

Он обернулся и ринулся в леденящую тьму. Прочь от жуткого ведьминого взгляда.

Бежал, пока совсем не обессилел. Споткнувшись, Младек упал во что-то липкое мерзко холодное. Точно зловонная трясина она засасывала его.

Пьянчуга поднёс руки к глазам. То была кровь. Вязкая и тягучая, она покрывала с головы до ног, затекала в уши, нос, рот. Лёгкие горели, Младек захлёбывался. Кровь чернела и жглась огнём, заползая под кожу.

– Иди сюда, любимый… Иди сюда… – позвал его нежный знакомый голос.

Он в надежде бросился в его сторону. А голос всё звал и смеялся.

– Иди сюда, любимый… Иди сюда… Я жду тебя…

Младек увидел её. Боги-Прародители, как смерть обезобразила её черты! С протянутых к нему рук лохмотьями свисало гниющее мясо, а из провалившегося носа и обездвиженного рта вываливались могильные черви.

Мёртвые пальцы вцепились в него. Вонь разлагающегося тела забивал нос. Он чувствовал, как что-то впивается ему в ноги, как отрывают куски, слышал, как кто-то грызёт его кости. Невыносимая боль пронзила тело, и ужас охватил все его существо.

– А сынок-то, поди, подрос, – хрипело чудище.

Бедолага опустил взгляд на ноги. Зеленовато-сизый, распухший от воды уродец с причмокиванием вгрызался в его голень. Раздвоенный синий язык плотоядно облизывал омерзительный безгубый рот, наполненный острыми как лезвия клыками, с которых капала зелёная слюна. Красные глаза без век дрекавац безумно вращались в разные стороны.

– Мы ждали тебя, родной! Быть нам вместе навсегда!

Лицо Младека перекосило от ужаса. Захрипев, он пытался ослабить железную хватку ведьмы, сдавившей горло. Чёрные волосы обелила седина. И лишь когда руки повисли безвольными плетьми, зловещая фигура в тёмном плаще разжала пальцы.

Вырвавшись, горе-храбрец бросился бежать куда глаза глядят. Он не видел ничего перед собой, кроме жутких красных глаз да пустых глазниц трупа. Долго были ещё слышны нечеловеческие вопли. Вздрогнули даже бывалые вольные наёмники и стражи.

Мара спокойно забрала корзину и молча двинулась к двери. Занесла было ногу над порогом, как вдруг остановилась. Качнулся капюшон, точно ведьма окинула взглядом полутёмный зал и уставилась в темнеющий угол, где за столом сидели Странник и Гура. Потом резко обернулась к Брюхоскупу.

– Скажи, хозяин, – её голос снова стал елейным, – ты зачем женился?

Напуганный до смерти увиденным Брюхоскуп что-то проблеял в ответ. На побледневшем лбу проступили крупные капли, но он боялся пошевелиться.

– Ты жену брал, чтоб любить, заботиться и оберегать её. Сам в этом клялся. И перед людьми, и перед богами. А сам что творишь? Жена у тебя хуже служанки, на полатях которой ночуешь. Дети у тебя полуголодные бегают, а сам украшения дорогие раздариваешь девкам. Коли не будешь о жене да о детях заботиться, сделаю так, что забудешь, как девок щупать, ибо нечем будет, – тот затряс головой, но Мара повысила голос: – Я не услышала.

– Я понял всё, матушка, понял, – испуганно затараторил тот. – О жене да о детях…

– Гляди, – она погрозила ему указательным пальцем. – А не то вслед за Младеком побежишь!

Глухо ударилась дверь. Невольно показалось, что всё «Пристанище» вздрогнуло. Люди исподлобья переглядывались друг с другом, будто боясь, что Мара вернётся. Людей, столь различных между собой, объединил страх перед лесной ведьмой, чьё лицо было не разглядеть под капюшоном.

Первым подал голос угрюмый бородач в затёртой рубахе, похожий на скупщика краденого.

– Незавидная участь. До конца дней малахольным по улицам бегать. Эх, Младек…

– Да будет тебе! – отозвался один из стражей. – Али не ведал, с кем тягаться вознамерился? Поди, права ведьма. Брага последний разум отняла.

– Так ему и надо, – равнодушно махнул рукой кто-то из вольных наёмников. – Собаке собачья судьба. Да и Черног с ним!..

– Чёртова баба! Что пил, всё зря! Брюхоскуп! Брюхоску-у-уп! Неси браги!

– Да побольше, побольше!

Дальнейшая судьба несчастного забулдыги не слишком заботила посетителей. А после нескольких кружек медовухи, все и вовсе забыли о нём, предпочитая обсуждать более насущные дела. Постепенно веселье вернулось в привычное русло.

Один только Брюхоскуп никак не мог прийти в себя. Исподнее неприятно прилипало к ногам, но он не замечал. В голове у него по-прежнему звучал вкрадчивый голосок, не обещающий ничего хорошего. Отмахнувшись от радомиркиных расспросов, скрылся у себя. Ему чудилось, что Лесная Хозяйка наблюдает за ним. И виделась она ему в каждом тёмном углу. Так его до утра больше никто и не видел. Его жена и Радомирка сами управлялись с делами.

– Вот тебе и Мара-оборотница, – облегчённо выдохнул Гура. Он вытер губы и принялся терзать запечённое мясо. – Пронесло! А могло быть и хуже… Поговаривают, будто недавно в соседнем селенье с ней не по-хорошему поступили. Вылечила жену старшака, а он возьми да и заерепенься. Дескать, не пристало ему, главе селенья, платить черноговой бабе. Приказал выгнать её. Мара ничего не сказала. Лишь ухмыльнулась да исчезла. А ночью бабы вой подняли – мужиков-то буйная сразила. Всей деревней ловили, не ведали, как от напасти избавиться. Пришлось старшаку унять гордыню да в наши леса тащиться, у ведьмы прощения испрашивать.

– А что? Много берёт за свою помощь? – Странник задумчиво провел пальцем по краю кубка, наблюдая, как товарищ поглощает запеченное мясо.

– Кто? Мара-то? – удивился Гура и тряхнул косматой головой. – Корзина с едой да иногда одёжу. Вот и вся плата.

– А расскажи-ка о ней побольше.

Наёмник вытер рот ладонью, скривился, вытаскивая языком застрявший кусочек мяса между зубов, и цокнул.

– О-о-о, брат! Это самая зловредная баба из всех, которые только встречаются.

– Я заметил. Не повезло тому бедолаге!

– Младеку? Сам виноват. Постоянные пьянки да кутежи. Девица у него была. Поди, любила крепко. А этот скот, заделав ребёнка, исчез. Али от слухов, что не давали девице спокойно жить, али ещё чего, да токмо сгорела она в лихорадке. И месяца не прошло. Ребёнка её брат с женой приютили. Да не дожил он до пяти лет – свалился в колодец. Спасти не успели – захлебнулся малец. А Младеку хоть бы хны. Скот ещё тот. Не жалко его. Совсем не жалко…

– Гура…

– Что?

– Ты мне про Мару расскажи.

Вытерев руки о скатерть, наемник облокотился на стол и подался вперёд.

– Ну, слушай. Печальная у неё история. Выросла она в семье местного кузнеца Гордыни. Родители погибли во время моровой чумы. Гордыня, её дед, полностью посвятил себя воспитанию внучки. Других детей у него не было. А, стало быть, и внуков тоже. Жили они ни бедно, ни богато на окраине города со стороны восточных ворот… Видел, небось, заброшенную кузницу? Так вот она некогда Гордыне-то принадлежала. Он работников держал, да и сам не слабак был молотом помахать в свои-то года.