Сонные собаки бестолково брехали на всю округу. Стражник в тёплой бурке с надвинутой на глаза папахой курил в стороне. Я отполз от ямы по гадючьи: тихо и вкрадчиво. Чуть ниже была речка, где воробью было бы по колено. В начале, чтобы запутать погоню, зашёл в воду так, что якобы уходил вниз по течению в сторону российской воинской части: в иле могли оставаться следы. Но через минуту, пройдя несколько метров, резко развернулся и пошел вверх против течения. Нормальная тактика: облава бросится ловить беглеца вниз по ходу движения к своим, а я тем временем смогу отсидеться наверху, наблюдая с горки за происходящим. Потеряю день, но выиграю жизнь.

Таинственный мир воды и растений закрывал живой ширмой мой беглый след. На горке я спрятался за большой камень: под лежачий камень мы всегда успеем…

Утром, лишь забрезжил рассвет, с высоты своего убежища я из укрытия наблюдал, как по моему следу стремительно бежали чёрные люди с автоматами. По дороге вдоль реки проехала пара чёрных джипов, из окон которых торчали снайперские винтовки. Минут тридцать спустя услышал отдалённый гул вертолёта и тогда я свернулся калачом под упавшим деревом и увидел, как он пронёсся мимо, сверкая оптикой биноклей. Животный страх втянул мою голову в плечи: «Лишь бы не увидели! Иначе конец!»

Когда звук винтов стал стихать, я наскоро с удовлетворением оглядел голубое небо. С успокоившимся сердцем отметил, что крылатые птицы тоже выкрашены чёрной матовой краской. Когда гул за кронами деревьев стих вовсе, только тогда выполз из своего спасительного укрытия.

Ещё одни сутки скитался в дальних уголках леса свободного от аулов и кишлаков, перекусывая спелой ягодой, попадающейся по дороге. Ночь провёл на дереве, подстелив два брёвнышка и мох с ветками, вооружившись камнями. Заснул и вскоре послышалось, как кто-то ползёт рядом по стволу. Я понял, что этот кто-то не человек и бросил в него камень. Большая тень тут же метнулась на земь и затаилась. Я перегнулся через лабаз, но в окружающем лесном пейзаже не было видно никого, кроме тускло мерцающего света, подкрасившего один край неба в багрово-алый цвет, чтобы показать ему, где восток, куда пробираться к своим. Поёжился, покрутил головой и услышал сквозь пронизывающий холодный горный ветер – одинокий, как и я сам, крик: то ли последняя ночная птица отходит ко сну, то ли проснулась первая дневная. Какой там сон! Я тихо спрыгнул со своего гнезда, повернулся лицом на зарево и пошёл вперёд, периодически оглядываясь назад.

Всё утро и день перебежками и ползком добирался до расположения своего полка, и вот уже виднелась вышка наблюдателя. Метров за пятьдесят я встал, замахал руками: «Я свой!» и тут же выдал себя: попал под огонь вражеского снайпера. Но тот стрелял не метко, это я понял, когда резанула боль в ноге: он не взял нужное упреждение на расстояние, снайпер-двоечник. И я упал, притворившись мертвым…

…У меня два дня рождения: сначала я появился на свет как младенец, а затем воскрес после плена. Но на самом деле дней рождений, судя по приключениям, у меня было больше. Однако всё по порядку…

Если подростком, лет в четырнадцать, я зачитывался повести Джека Лондона, чтобы теоретически подготовить себя к жизни в этом, не всегда справедливом мире, то в пятнадцать читал книги классиков о любви.

Не успел я сдать выпускные экзамены и погулять с друзьями и девушками после восьмого класса школы, как надо было уже делать выбор жизненного пути. Во-первых, я мечтал быстрее вырваться из домашнего «плена», а во-вторых, стать офицером, пройдя суворовскую школу, а это – два года…

«Ох. Куда я попал? Как в аду. Весь в поту. Поджариваюсь. Как в печке. На моём брюхе яичницу жарить можно. А если не добегу, упаду. Пусть считают меня комсомольцем! – короткие фразы вылетали из меня, как пули из пулемёта, когда я сквозь дым бегом преодолевал полосу препятствий, надев на себя противогаз. – Ёжкин кот, мамочки родные!»

Но, преодолев стенки с окнами, ров и лабиринты, почувствовал себя героем. Ух, всё позади! Ура! Я – суворовец!

Зато после, благодаря этой полосе, мы лихо, одним махом ног, преодолевали училищный забор и оказывались на улице города, в самоволке.

Когда же появились эти суворовцы..?

… После Великой Отечественной войны многие дети оставались без отцов и матерей. Ребята школьного возраста, лишившиеся родителей или жившие в неполных семьях, имели преимущества при поступлении в Суворовское и Нахимовское училища. Однако некоторые дети, имевшие родителей, хотели тоже стать офицерами, чтобы быть похожими на героев войны, поэтому поступали на авось, надеясь на удачу. Я был из их числа. Поступил после восьмого класса. Наверное, помогли мои спортивные заслуги: лёгкая атлетика, стрельба и, конечно, восточные единоборства.

Мы – «желторотые» новички, ещё не переодетые в красивую форму, – робко, по одному, в разноцветных курточках жались вдоль стен просторного холла в ожидании перемен и старались сидеть где-нибудь в стороне на подоконниках. А «старички» в чёрных кителях, подпоясанных ремнями, с алыми погонами, в брюках с лампасами, выделялись, особенно, своими развязными манерами. Они ходили по двое или по трое широко по коридору училища, обнявшись, молодцевато заломив задранные тульи фуражек на затылок, иногда, как бы невзначай, задевая новобранцев. Бывалый кадет не шёл, а буквально влачился, не поднимая ног от земли, шаркал, выделываясь перед нами, как старый дед, вразвалочку, так, что аж густая пыль поднималась с натёртого мастикой паркета.

– Конфеты есть? – спросили моего приятеля двое «старичков».

– Нету, откуда, – развёл руками тот.

– Что, всё сам съел? – приставали они к нему, напирая. – Один? Так добудь для нас у других.

Я заметил, что в него вселился панический ужас, вот-вот обмочит штанишки. Знал, что у него в тридцать седьмом расстреляли деда, а «сын врага народа» – его отец, сражаясь за Родину, погиб в Манчжурии в Японскую войну. Я подошёл и попытался защитить Лёшку:

– У других тоже нет.

– О, вас двое, ладно, пойдём дальше, спросим у других, – и они, измерив нас взглядом, пошли своей разгильдяйской походкой искать абитуриентов послабей.

– Надо нам тоже объединяться, – предложил я Лёхе, и мы пошли собирать молодую рать.

Ну вот, экзамены позади. Мы – суворовцы! Так уж повелось, что во все времена суворовцы, нахимовцы называли себя «кадетами». Может быть, потому, что создавались эти училища по образцу царских кадетских корпусов. С помещением для будущих офицеров государство не скупилось, выделяло самые лучшие усадьбы, бывшие дома для благородных девиц. Перед воротами училища стоял памятник Генералиссимусу Суворову Александру Васильевичу – непобедимому полководцу времен императрицы Екатерины Второй.

Первое время учиться было тяжело, но выполнимо. Уровень обучения в училище был гораздо выше школьного. А ещё здесь витали жёсткий распорядок дня, дисциплина, Устав, беспрекословное подчинение старшему по воинскому званию и преподавателю.

У каждого суворовца был личный автомат АКМ, который собрать и разобрать было несложно. А вот отдельные предметы давались сложно, особенно английский. Отсюда нас выпускали почти, как военных переводчиков. Если что-то не получалось или не умел делать, я упорно занимался сам дополнительно, иногда по ночам.

Но на урок иностранного языка я ходил с удовольствием. Мне очень нравилась учительница Наталья Григорьевна – красивая, стройная, смуглая молодая женщина. В неё влюбился весь наш взвод. В отличие от школы, девчонок в классе не было. Взвод из класса в класс перемещался строем с полевыми сумками сержанта.

Нам, будущим офицерам, полагалось четырёхразовое питание. На второй завтрак с горячим сладким чаем давали творог с ягодным вареньем, без которого вся эта белая кислая масса оставалась бы на тарелках.

Домой хотелось сильно, считали дни по отдельному календарю. Когда в ленинской комнате, типа идеологической гостиной, пели песни под гитару, то первое время на глазах непроизвольно выступали слёзы. Больно жалостливо звучала «Кадетская мама»: