– Дальше мне неинтересно. Главное, что я не при чём и пусть меня это не касается.

Крутя в руках умбракулум, он отправился ещё раз посмотреть на гигантскую химеру вблизи. Та как раз разделалась с огромным стогом сена и навалилась на груду арбузов, ягоды так и пропадают под её склизкой подошвой, а запах свежих огурцов становится всё сильнее. Глаза у химеры оказались маленькими, не больше апельсинов величиной чёрными сферами, вытягивающимися из тела на подрагивающих стебельках. Когда Гай оказался рядом, один из них близоруко приблизился к его лицу и мальчик увидел своё отражение в слизистой.

– Не вздумай трогать это, эквит.

Мир застлала тень от появившейся рядом горы, воздух наполнился запахом машинного масла и гудением силовой установки. Мальчик убрал зонт, чтобы, щурясь, разглядеть вершину Саламандра.

– Ты Иоаннис.

– А ты Бифронтис.

– Ха! Только сестра называет меня Бифронтисом.

– Значит, это не твой когномен?

– Как сказать. Если выбирать из всего, чем меня называют, то «Бифронтис» звучит даже хорошо, а главное – подходит. У тебя-то когномен есть?

– Когномены – это прерогатива деканов и центурионов, Саламандрам они не нужны.

Ну, ещё бы. Все доспехи и так покрыты регалиями, один эмалированный лавровый венец на шлеме чего стоит, а лента из кожи саламандры – вообще реликвия, которую хоронят вместе с останками.

– Сестра передала тебе указания легата?

– Ага, очень постаралась и передала. Слушай, эта кожаная лента, она ведь из шкуры дикой саламандры?

– Да.

– Ты сам убил её?

– Да.

– У тебя было оружие, доспехи?

– У меня был стальной меч и решимость.

– А у саламандр правда ядовитая шкура?

– Да. Но если быстро смыть яд, не будет ничего кроме нескольких часов онемения кожи. Хуже то, что ядовитая слизь очень горючая.

– А саламандра ещё и огнём плюётся.

– Это так.

Когда-то саламандры были маленькими почти безобидными ящерками, но потом биоконструкторы генуса Игниев вывели для своих хозяев огромных трёхрогих рептилий, пригодных для верховой езды. Одна такая химера – это миниатюрный бескрылый дракон, злобный и ядовитый плотоядный урод, способный с разбега пробить меканоармис типа «Эверсор» насквозь. Ездить на них могут только нобили и экзальты, простых смертных даже дрессированные твари воспринимают исключительно в качестве корма.

Гай пошёл в сторону меканоэквисов. В отличие от экзальтов, самостоятельно снабжающих свою броню энергией, меканические лошади нуждаются в ручном подзаводе, поэтому в них, как в огромные игрушки вставляются ключи для скручивания пружин, заставляющих вращаться среди катушек магнитный диск и вырабатывать электричество. Сама текнология ушла недалеко от обычной старинной динамо-машины, однако, благодаря использованию во многих деталях сплава орихалкума, при своих скромных размерах установка способна давать постоянный ток в необходимом объёме. Так и получается, что, вроде бы, в этом мире римляне и покорили небесный огонь, однако, всё машиностроение поражено запущенной инертностью концепции. Никакой электроники, только примитивная электрика, да и то соседствующая с газовым освещением и трудом химов. Всё остальное отдано биоинженерии, которая настолько бурно развивается, что властям приходится держать её под постоянным контролем и ограничивать. Когда-то точно также цвела и меканика, но Войны Теотека показали, что слишком развитая наука опасна даже для богов, и боги это запомнили.

Гай продолжил спрашивать то, что должен был бы спрашивать девятилетний мальчик у полубога, героя империи, лучшего воина человечества:

– У тебя есть своя скаковая саламандра?

– Да.

– Как её зовут?

– Имя надо заслужить, перфектиссим, а саламандры этого не понимают, и потому ходят под седлом безымянными.

– Но ты же её как-то называешь? – прищурился Гай.

– Тресентесимо.

– То есть, у неё трёхсотый порядковый номер?

– Триста восемьдесят шестой, но каждый раз говорить: «Тресенти Октогинта Секс» – слишком долго.

Гай остановился рядом с одним из меканоэквисов, железный конь сверкает хромом, полированной бронзой и сталью; восхитительная филигрань бежит по деталям, обрамляя серийные номера и рельефные украшения их полудрагоценных камней, цветной эмали. Прекрасная работа, трудно даже поверить, что в черепе этой штуки покоится всё ещё живой мозг настоящей лошади, которая когда-то дышала и бегала, чувствуя ветер в гриве и упругую землю под копытами.

– Ты должен был проверить мой Спиритус, да? Можем прямо сейчас. – Глаза Гая побелели, зрачки сузились, по краю бесцветных радужек появились чёрные каёмки. – Что показать? Хочешь, подниму этого меканоэквиса?

– Позже. Я изучу твой потенциал, когда мы достигнем обители Пирокластикуса.

– Обители? – Глаза Гая вновь стали карим и голубым. – Мой дед живёт в дырке в земле, там много камня, сыро и громкое эхо.

– Если он там живёт, значит, это его обитель.

– А курник – это обитель кур?

Кажется, ветеран и герой многих битв, оказался безоружен перед девятилетним коротышкой, нагло улыбающимся откуда-то снизу.

– Курник – это курник, эквит.

– Да ты философ! Я тоже в душе философ! Мы найдём общий язык! Любишь пифосы? Я люблю! Ну, ладно, если не сейчас, то позже!

Крутя в руках умбракулум, Гай отправился к отцу, который только что вышел из здания вместе с Гнеем Юниором и мамой.

– …я понимаю, что всё это волнительно для тебя, но ехать с нами совершенно необязательно. Однако же если хочешь, поезжай, но девочкам в каменоломне делать нечего. То отребье, которое отец собрал вокруг себя, я не подпустил бы к дочерям и на тысячу актусов.

По маме видно, как она разрывается между своими детьми, но решение Помпилия Игния приняла как всегда верное.

– Рядом с тобой нашим сыновьям ничего не грозит, повелитель, – сказала она и поцеловала отцу руку.

Агрикола на несколько секунд задержал её маленькую ладонь в своей огромной, пристально глядя жене в лицо, кивнул и широким шагом направился к дороге. Гней Юниор последовал, уклонившись от материнских объятий, он с пяти лет терпеть не мог этих «глупостей» и ещё тогда настоял на том, что больше не будет жить в гинекее. Тит неохотно покорился объятьям, а вот Гай со всей радостью позволил себя заобнимать и зацеловать, не особо спеша за братьями. Мама надела на него просторную белую пенулу и ещё раз поцеловала к лоб.

– Будь осторожен, мой маленький Эркулес.

– Обещаю!

Помпилия Игния наконец со вздохом отпустила младшего сына и, сцепив руки под грудью, наблюдала, как он вприпрыжку скачет к процессии, готовой выдвигаться.

Каст Игний Лакон вместе с Возвышенными-телохранителями поднялся в сёдла меканоэквисов, о величественное зрелище: чёрные великаны-всадники на великанских металлических конях, с багрянцем восходного солнца на броне и деталях, «в блеске славы», как написали бы какие-нибудь высокопарные хронисты. Вслед за ними, выехавшими шагом, потащился гигантский вагон-моллюск, правда он почти сразу же сполз на обочину, чтобы не оставлять за собой скользкие камни; видимо, Аврелий из Скопелоса уже внутри.

Гай отдал умбракулум слуге, сам вскарабкался на спину огромного бурдигальца и вернул свою защиту от солнца. Скоро он уже поравнялся с братьями, которые замедлили своих скакунов в некотором отдалении от свиты Лакона.

– Мне одному кажется, что мы едем в западню? – пасмурным голосом просил Тит.

– Когда приходится ехать к деду, я всегда себя так чувствую, – отозвался Гай.

Но брат пропустил это мимо ушей.

– Если подумать, то сегодня все мужчины нашей фамилии, начиная с Пирокластикуса, и заканчивая Огрызком, окажутся в одном месте и в одно время.

Гней Юниор не повернулся, но, судя по смещению уха, прислушался.

– Мы их уничтожим, – глухо сказал старший.

Тит потёр глаза.

– Ты что ли их уничтожишь?

– Дед. А я помогу. Может, и Гай отправит нескольких в Оркус. Ты, главное, не путайся под ногами.