И Алла чувствовала, что Саша изменился. Внешне он оставался таким же семнадцатилетним мальчишкой в нелепой безразмерной шинели без хлястика, но теперь в нем ощущалась некая уверенность, мужская сила, готовность не плыть по течению, а изменять данный ему мир под себя.

— Мастерская, это, наверное, хорошо, но все-таки ты здесь, — говорила молодая женщина. — Я поговорила с одним знакомым. Есть возможность перевести тебя в отдельную команду пленных в город. Они работают на почте, отгружают немецкие посылки. У них условия несравнимы с вашими.

— Не надо, Алла. Все хорошо. Ты и так для меня многое сделала, — ответил Саша. — Знаешь, у меня друг есть, верующий. Он говорит, что после любви самое важное на свете, — это благодарность. И он полностью прав.

За время разговора Саша ни намеком не дал ей понять о своих планах. Затем они расстались, договорившись, что Алла придет к лагерю в следующую субботу, по смене чернявого полицая, за два дня до назначенной даты побега.

Пока все шло по плану. Даже слишком гладко, как сказал майор. Сказал, — и сглазил.

Беда пришла в субботу, в тот день, когда к забору должна была придти Алла. В этот день с утра в Масюковщине снова повалил снег. Вначале с неба полетели мелкие редкие снежинки, а затем повалило хлопьями. Через пелену падающего снега часовые на вышках казались белыми призраками. Хлопья мгновенно залепили все пространство огромного лагеря.

Броневик стоял в гараже почти готовым. Тяжелые двери установили, оставалось только поставить закрывающиеся изнутри бронезаслонки, погонять машину в тестовом режиме на поле перед лагерем, покрасить свежей краской, и отдать городским полицейским.

С двигателем тоже вроде все было в порядке. В гараж было не зайти, там постоянно крутились механик со своей командой, поэтому Игорек определял работу мотора на слух, когда его запускали. Он говорил, что возможно есть проблемы с подачей топлива, но в целом двигатель работал ровно.

Оставалось только ждать и волноваться.

В этот несчастливый снежный день майор должен был принести в мастерскую очередную горсть патронов. Работникам мастерских разрешалось свободное передвижение по рабочей территории лагеря, — майор должен был встретиться со своим полицаем за котельной во время обеда. Пока он не хотел, чтобы кто-нибудь видел полицая у мастерской.

С утра Сашу томило какое-то непонятное предчувствие. Словно он стоял у обрыва. Обед прошел в полном молчании, люди в мастерской сосредоточенно стучали ложками по котелкам. Быстро съев свою порцию похлебки, Зотов засунул ложку за голенище сапога и вышел из мастерской. Все шло по плану. Но сосущее где-то под сердцем ожидание шага в пропасть не проходило, наоборот, только усилилось.

Беда пришла к ним с той стороны, откуда ее никто не ждал. И пришла она в образе немца в залепленной снегом шинели с винтовкой на плече. Обычный немец, рядовой батальона охраны, призванный на службу из ополчения. Возможно, сменившийся часовой с вышки. Рыжие усики. Он шел по двору мастерской вместе с каким-то полицаем, отряхивая плечи от белого налипающего снега. А навстречу им шел майор Зотов, возвращаясь в мастерскую с патронами в кармане.

Обычно немцы не обращали на пленных никакого внимания. Их задачей была охрана периметра и оцепление при приемке этапов. Пленных внутри лагеря они просто не замечали. Но на этот раз все вышло по-другому. То ли Зотов непроизвольно дернулся, когда они встретились посреди двора, то ли что-то мелькнуло в их мимолетной встрече взглядами, то ли у немца было плохое настроение, и он просто захотел лишний раз самоутвердиться в собственных глазах.

— Ком цу мир, — коротко приказал немец, пальцем подзывая к себе Зотова. Причины его поступка мгновенно стали не важны, важным оставалось лишь их последствия.

Как раз, выглянув в эту минуту из дверей мастерской, Саша видел, как Зотов попытался дружелюбно улыбнуться, надеясь погасить улыбкой раздражение немца. Но немцу на его улыбку было наплевать.

— Вас ис дас? — так же коротко и властно спросил он, указав рукой на набитые карманы солдатского ватника.

— Вывернуть карманы, — равнодушно, повторил за ним по-русски полицай, явно скучая от непонятного служебного рвения своего коллеги. Зотов не шелохнулся. Тогда полицай, морщась от навязанной ему работы, сам полез в его карман, и следующим движением вытащил оттуда горсть желтых патронов. Секунду они с немцем смотрели на патроны с полным изумлением.

Зотов продолжал стоять на месте. Никогда раньше Саша не видел его таким растерянным. Он словно надеялся, что сейчас все как-то само собой рассосется, уладиться, немец с полицаем продолжат путь по своим делам, а он вернется в мастерскую, и все пойдет так, как было раньше.

Но чуда не произошло. Произошло совершенно неизбежное.

— Патроны! — взвизгнул немец, срывая с плеча винтовку. Полностью потерявшись от какой-то чудовищной нелепости происходящего, Саша смотрел, как полицай схватил майора за рукав ватника, закручивая ему руку за спину. Майор, похоже, тоже до конца не сумел осознать случившегося. Он не сопротивлялся. Когда его потащили в комендатуру, он успел встретиться с Сашей глазами, и в его глазах Саша увидел лишь пустоту. Такие удары судьбы сразу было не осознать. Все произошло так быстро, так случайно, что сознание просто отключилось от реальности. На крики немца из мастерской выглядывали остальные рабочие. Отстраненным боковым зрением Саша увидел рядом растерянные лица Андрея и Игорька.

Зотова увели. Наверное, сейчас он лихорадочно пытался придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение, откуда и зачем в его кармане оказались боевые патроны, в безумной надежде еще все уладить. Саша, Андрей и Игорек остались стоять во дворе. Они не знали, что делать. Весь тщательно продуманный план побега рухнул, как карточный домик из-за какого-то чересчур рьяного немца, неизвестно зачем оказавшегося во дворе мастерской. Все полетело вверх тормашками куда-то под откос. Они уже переживали в своей жизни подобные минуты, когда уже ничего не вернуть, когда полностью теряешь контроль нал ситуацией, и летишь куда-то в пропасть в свободном падении.

— Твою мать…. — только и сказал водитель Игорек.

Не прошло и пяти минут, как во двор мастерской быстро зашел полицай Зотова. Майор не знакомил их раньше, но они мельком друг друга видели. Пожилой мрачный старшина из запасников, служивший у него в полку заведующим каким-то складом. Полицай был бледен, он тяжело дышал, словно не шел к ним, а бежал изо всех ног.

— Зотова забрали. В комендатуру, — одним духом выговорил он, не заботясь, что его может услышать кто-нибудь из посторонних.

— Мы знаем, — ответил за всех Андрей.

— Знаете и стоите…. — выдохнул полицай. Все его лицо покрывали мелкие капельки пота. — Вы хоть понимаете, что произошло? Да его сразу к офицеру отдела «Абвер» повели. И Мирченко туда пошел. Немцам очень интересно знать, — зачем, а самое главное, откуда у пленного боевые патроны? И уж поверьте, они не успокоятся, пока не узнают. Не пройдет и часа, как они будут знать весь расклад.

— Зотов не выдаст, — твердо произнес Саша.

— Вы не знаете, на что Мирченко способен. Все ломаются. Все! Вопрос времени. Вы не видели, как они допрашивают, а я видел…!

Полицай говорил неправду. Он мерил этот мир по себе. Всегда существует мнение, что болью можно сломать любого, но в свои семнадцать лет Саша уже знал, что это не так. Так говорят слабые люди, или те, кто еще не знают, на что способен человек.

Здесь, в лагере, Саша видел, как ломают человека, не пожелавшего снимать головной убор перед господином комендантом. Все снимали, а он нет. Его били смертным боем, несколько раз сажали в карцер, ошпаривали кипятком. Между полицаями даже возникло своеобразное соревнование, — кто быстрее сможет его сломать. А он так и не снимал. Обычный сероглазый парень из затерянной где-то в тайге сибирской деревушки. Казалось бы, пустяк, глупость, но парень словно видел в своем поступке что-то очень важное, словно показывал этим, что он не покорился. Ему просверлили коленку ручной дрелью, лицо от постоянных побоев превратилось в одну гниющую рану, его превратили в животное, которому плюнь в лицо, он этого даже не заметит, но пилотку он так и не снял. Что ему пришлось перетерпеть, знал только он. В конце концов, его застрелили. И, наверное, ему было легко умирать, потому что он сумел сохранить для вечности что-то свое, самое главное.