— Теперь тебя постоянно проверять будут, Бортников, — зло сказал Саше вечером второго дня староста сектора. — Теперь ты головная боль для всего барака. Будут по ночам приходить, фонариком светить. Надо бы тебя сплавить в офицерский барак для спокойствия, но ведь ты там сдохнешь через неделю. Там ни крыши, ни воды, и баланда наполовину урезана….. Сейчас сиди тихо, как мыша! За тобой теперь все стукачи барака смотреть будут. Одно замечание и пойдешь в карцер, раком под проволокой стоять…. И чего ты успел натворить, а, Бортников?

Прошла целая неделя, когда к Саше перед отбоем подошел тот же самый молодой чернявый полицай с кубанским чубом из-под пилотки.

На этот раз он смотрел прищурено, настороженно, оглядывался на стоящих возле барака пленных.

— Держи, комсюк. Спрячь сразу в карман — тихо произнес он, незаметным жестом передав Саше записку.

«Дорогой Саша», — писалось в записке крупным детским подчерком. — «Прости, что ничего не получилось, только зря обнадежила. Мой друг говорит, что не может тебе помочь, потому что ты находишься под наблюдением. По той же причине охранники не хотят устроить нам свидание. Через них я буду тебе передавать продукты. Не отчаивайся, я буду искать другие возможности. Может, я сумею выйти на ваше непосредственное начальство. Целую Алла».

А внизу стояла приписка: «Стояла возле лагеря целый день. Видела твою маму и сестру. Мы не разговаривали. Надеюсь, они до тебя докричались».

Отказываясь что-нибудь понимать, Саша порвал записку на мелкие клочки.

Война все смешала, перепутала. Можно было находиться совсем рядом друг от друга, но так и не встретится. Всему виной был случай, непонятная нам воля небес. Мама Саши и его семилетняя сестра Ириша все лето прожили в деревне Ждановичи, в доме бабушки, всего в трех километрах от лагеря военнопленных, где с июля находился Саша, но мать об этом так и не узнала. Знала бы — на коленях туда поползла.

Она действительно несколько раз подходила к лагерю, но искала здесь вовсе не его. Ее приход явился следствием одного непонятного происшествия.

Как уже говорилось, мать Саши Антонина Павловна решила не возвращаться в Минск. На Сторожовке не было ни воды, ни электричества, а в деревне все под рукой, — колодец огород и дрова в лесу. Смутные времена лучше переждать в деревне. Кроме того, где еще чувствовать себя в безопасности как не в родительском доме? Одну из комнат бабушкиного дома занимала ее случайная попутчица из сгоревшей в лесу машины. С ней была ее дочь, почти ровесница Ирины по имени Соня. Молодая красивая женщина была женой какого-то видного партийного работника. Ей с дочерью нельзя было возвращаться в Минск. Поэтому женщина сразу согласилась, когда Антонина Павловна предложила ей с дочерью пожить в Ждановичах.

Как-то вечером женщины допоздна засиделись в комнате при свете керосиновой лампы. Уже собирались расходиться по кроватям, когда в окно послышался осторожный, тихий стук. Выйдя во двор в одной ночной сорочке, Антонина Павловна разглядела в темноте жмущуюся к стене мужскую фигуру.

— Мать, я свой. Из лагеря сбежал. Поесть бы мне чего, а? — зашептала фигура.

Первым желанием Антонины Павловны было немедленно закрыть за собой дверь и задвинуть засов. За любую помощь советским солдатам полагался расстрел. И все-таки она впустила его в дом, — не потому что была смелой, не потому что была какой-то особо сострадательной женщиной, а потому что просто не смогла сказать «нет».

— Сейчас соберу. Только быстро. Поешь уже в лесу, — проклиная себя за мягкость, сказала Антонина Павловна, когда красноармеец зашел в дом. Сбежавший солдат оказался совсем молодым, на вид ему было лет восемнадцать. Высокий, грязный, тощий, в рваной гимнастерке и пилотке без звездочки.

— Мать, будь доброй до конца. Переодеться бы мне во что, — принимая узелок с вареной картошкой и хлебом, хрипло попросил солдат, заглядывая ей в глаза. Чуть не подвывая, Антонина Павловна стала торопливо выдвигать ящики комода, в поисках мужских вещей. Через минуту в руках парня оказалась пахнущая нафталином белая рубашка без пуговиц, и какие-то старые штаны.

— Ботинок нет. Найдешь где-нибудь. Все, давай, уходи, уходи. У нас дети…. — почти умоляя, просила Антонина Павловна, подталкивая его к выходу. Лампу она оставила на столе, ярким пятном она освещала стоящую рядом в рамке старую фотографию, где были запечены еще молодая, улыбающаяся Антонина и ее такой же молодой муж.

— Кто это? — взглянув на снимок, сделал удивленные глаза красноармеец.

— Мой муж. Он пропал без вести, — ответила Антонина Павловна. И тут же, чуть не охнула от предчувствия. — А ты что, с ним встречался?

— Да мы с ним в лагере сидели, — воскликнул боец. — Рядом на нарах спали! Иван…. Иван….

— Бортников, — бледнея, опускаясь на стул, произнесла Антонина Павловна. Мать Сони быстро налила ей стакан воды.

— Ну да, Бортников…. Конечно! Иван Бортников. Геройский мужик! А я студент из Ленинграда. Сбежал с выводной команды…. Живой он, мать, не волнуйся. В лагере, в Масюковщине, в плену…. Под Волмой в плен попал. Почти весь его батальон перебили, а он живой…. Кстати, только сейчас вспомнил, — боец с размаха хлопнул себя по лбу, — Он же говорил, что где-то здесь, в Ждановичах живет!

— Мы в Минске жили. На Сторожовке, — держась за сердце, чуть слышно поправила Антонина Павловна.

Не спрашивая разрешения, парень стал переодеваться, мгновенно раздевшись до трусов, обнажая высохшее, покрытое ссадинами и кровоподтеками тело. При этом он говорил, не умолкая, быстро разглядывая вставших с постелей девочек и женщин, словно пытался угадать, — кто есть кто.

— А, ну да. В Минске. На Сторожовке…. Он мне и про вас говорил. Как любит вас сильно. И про дочек много рассказывал….

— У нас дочь и сын…. — выдохнула Антонина Павловна.

— Да? Ну да, конечно! Дочь и сын…. В голове каша после побега, — ничуть не смутившись, уверенно продолжал боец. — Все весточку хотел вам послать. Да сами понимаете, невозможно это….

Антонина Павловна уже не знала, верить ей или не верить. Солдат говорил очень уверенно и говорил именно то, что ей хотелось услышать, но чем больше он рассказывал о ее муже, тем сильнее ее сердце сжималось от понимания, что ночной гость ей лжет. На вопрос, как гражданский человек, инженер, ушедший с утра на завод, мог оказаться под Волмой, солдатом, в форме, да еще и заместителем командира взвода, красноармеец лишь пожимал плечами и высказывал предположение, что Иван попал туда из ополчения. Он назвал правильным только имя, все остальное было цепочкой угадываний, предположений, неточностей или прямых ошибок. Но имя перевешивало все.

Через минуту солдат исчез в ночной темноте. Он ушел, а его слова остались, поселив в доме смятение и надежду. Антонина Павловна плакала. Больше всего на свете ей хотелось ему верить. Солгал ли ей солдат, и если да, то зачем он это сделал, так и осталось загадкой. Может он надеялся, что женщины предложат ему остаться, или позволят приходить из леса в их дом, может он действительно видел кого-то похожего на Ивана, а может он поступил так, просто сказав, что от него хотят услышать. Он ушел, а его слова остались. Больше Антонина Павловна его никогда не видела.

Если человек пропал без вести, если никто не видел его мертвым, он остается жить навсегда. И те, кто его любят, до конца жизни будут гоняться за химерами, он будет постоянно присутствовать их жизни, напоминая о себе смутными слухами, — кто-то его видел, кто-то о нем слышал…. Миражи, фантомы, неясные предположения, случайные слова….

Время не лечит, оно лишь снимает остроту. Спустя годы Антонина Павловна научилась жить без мужа, ожидание встречи спряталось куда-то в глубину, но сердце по-прежнему замирало, когда на улице среди прохожих неожиданно мелькала похожая на него фигура.

Они с Иришкой ходили к лагерю всю последующую неделю. С первого прихода он поразил их своей огромностью. На всю длину взгляда тянулись бескрайние ряды колючей проволоки с деревянными вышками. За заборами виднелось множество строений; конюшни и сараи, превращенные в бараки. Отдельно возвышались двухэтажные мрачные дома из красного кирпича. Все громадное пространство лагеря несло в себе ощущение какой-то тяжести, серое низкое небо только довершало картину царящей здесь тоски. Найти здесь человека не представлялось возможным. Они кричали, махали руками, но обратной связи не было; никто не знал Бортникова Ивана, инженера с завода имени Кирова. Затем Антонина Павловна догадалась обратиться к дежурившему на запретке полицаю. Отдала ему почти все продукты, которые оставались в доме. Полицай пообещал навести справки у писарей.