Акимов снова вышел на скользкое место. Его реальность для самого себя не вызывала никаких сомнений. Но снаружи никак не обнаруживалась и ничем не подтверждалась. Может он, на самом деле, старуха, и никакого Андрея Акимова нет? При всей нелепости предположения, на корню отрицающего того, кто предполагает, оно было очень ядовито. И тогда Акимов решил позвонить себе на работу. Немедленно. Найти телефон и позвонить. Просто чтобы утвердиться и заявить о себе в этом бредовом мире. А может быть и что-нибудь узнать. А вдруг они там, на работе, что-нибудь знают?

Он сел и, чтобы не ходить босиком по грязному, в колючих крошках, полу, вставил ноги в тапки.

И тут же отметил легкую брезгливость, возникшую у него от прикосновения подошв со стоптанным войлоком домашней обуви старухи. А потом понял, что это смешно, потому что эти тапки чужды ему не более, чем ноги, которые он вынужденно чувствует своими. И что в его положении лучше на личные реакции внимания не обращать. Иначе остается только одно – полная неподвижность. Которая ничем не лучше шевеления чужим телом.

После тапок Акимов надел очки.

Глаза, получив поддержку, сразу прыгнули вперёд. Комната стала четкой, и в ней прибавилось деталей. В частности, на комоде действительно выстроился ряд фарфоровых фигурок. Со всех сторон проступили бумажки, тряпочки и заколки для волос. На шкафу громоздились чемоданы.

На стуле, поверх наваленного тряпья была брошена вязаная кофта. Увидев ее, Акимов почувствовал, что голым рукам и шее прохладно – из форточки успело надуть свежего весеннего воздуха. Он надел и кофту и вышел из комнаты, немного запутавшись в тяжелом пологе, заменявшем дверь.

Акимов оказался в небольшой прихожей, освещенной свисающей на шнуре печальной лампочкой.

По правую сторону от входной двери, с вешалки, заваленной шапками, беретами и платками, свисали пальто и балахоны. В таком количестве, как будто разом разделось десятка два человек. Под вешалкой стояла батарея ботинок, сапог и туфель, находящихся на разной стадии износа. За вешалкой Акимов увидел узкие створки кладовки. Ими начиналась смежная стена, уходящая в область света.

Слева от двери находилась неглубокая ниша, в которой стояли лыжи, низенький пуфик и костлявая бамбуковая этажерка с телефоном на верхнем ярусе. Еще в нише висело линялое зеркало, под ним вместо крючка был вбит гвоздь, а на гвозде были нанизаны мешки, пакеты и сумка.

Над телефоном висела пыльная гипсовая, под «красное» дерево маска плосконосого африканского урода. К ней была прилеплена картонка:

Надя (дом) – 8 гудок 812 гудок 315–37–59. (моб) – 8911–764–96–33

Стасик (моб) – 8960 743–22–20

Поликлиника – 2–25–64

Собес – 2–20–99

Почта (пенсия) – 2–17–73

Татьяна Александровна – 2–67–39

Акимов бегло и без интереса скользнул по картонке взглядом и стал звонить себе на работу. Но там было занято. После нескольких попыток дозвониться Акимов свое занятие прервал и пошел посмотреть старухино жилье. Собственно, особо смотреть было нечего – коридорчик из прихожей вывел на кухню.

Кухня оказалась под стать комнате, то есть, до отказа набитым мебелью тесным пространством. Холодильник, подоконник, столы были заставлены банками, кастрюльками, мисками и чашками.

Газовая плита была закрыта крышкой. На ней помещалась плитка электрическая, на два залитых бурой пригоревшей пеной блина. На одном из них стоял ковшик с остатками посиневшей манной каши.

Столик перед холодильником был завален. Среди пузырьков, бумажек, таблеток, блюдец с огрызками и недоеденными кусками стоял набитый пакет «Лента». Отличающийся новизной и свежестью вида. Все остальное, включая когда-то крашеные мутно-голубые стены, шкафчики, почерневшие пенопластовые плитки потолка было затаскано и грязно.

Темные от паутины верхние углы помещения показались Акимову густыми волосатыми подмышками. Он поспешил уйти.

В ванную и туалет он заглянул, не включая света. В ванной на веревке что-то сохло. В туалете посвистывал бачок.

Он снова позвонил на работу. Там снова было занято. Тогда Акимов решил позвонить себе на мобильный.

Был момент, когда Акимова уколола иголочка страха – а вдруг он сам же сейчас и ответит? И что тогда? Но Акимов такую вздорную мысль отогнал и набрал свой номер. Абонент был отключен.

А вот Чернов откликнулся сразу. Но, судя по шуму, он был на улице.

– Я вас слушаю!

Акимов разволновался. От того, что обрадовался, услышав Чернова, существование которого подтверждало существование Акимова. И от того, что не знал, что делать. Рассказать Чернову о себе или нет? И если говорить, то с чего начать?

– Алло, говорите громче, я не слышу.

– Это я.

– Простите, с кем я говорю?

– Это я, Андрей.

– Кто? Какой Андрей? Я ничего не понимаю. Женщина, вы, наверное, ошиблись номером. С кем я говорю?

Акимов только сейчас сообразил, что Чернов не узнает его голос.

– Алло! Вы меня задерживаете. Извините.

Чернов повесил трубку.

Акимову снова захотелось плакать – настолько остро он почувствовал близость и недосягаемость своей прежней, нормальной жизни. Но он постарался не расслабляться. Поскольку успел заметить, что стоило ему начать волноваться, как сразу реагировало сердце. После чего зашкаливало так, что Акимов вынужден был лежать, и какое-то время уже ничего не мог делать. А что он мог делать? Он мог думать.

Акимов вернулся в комнату, подошёл к окну и отдернул занавеску. На подоконнике в заплесневелом горшке чах сплющенный «декабрист», и рядом с ним пускала стрелы утопленная в банке луковица.

Внизу за окном, на глубине второго или третьего этажа, он увидел скамейку у подъезда, черный перекопанный садик в щетине пробившейся травы и закрывавший дома напротив двойной ряд деревьев вдоль дороги, ведущей, неизвестно куда. Банальный вид на фоне бесцветного неба ничего Акимову не сказал. Постояв у окошка, он сел в кресло.

Оказалось, что напротив Акимова уселась в кресло и старуха. Ставшая в очках и кофте еще старше и страшней. Пришлось Акимову снова подниматься и закрывать створки трюмо.

Будильник показывал десять минут третьего.

«Господи прошло только три часа, а кажется, что целая вечность. Я не выдержу. Надо что-то придумать»

Акимов мог и любил «что-нибудь придумывать». Он был человеком сообразительным. И это считалось его основным и главным качеством. Остальные достоинства, начиная с внешности и заканчивая умением добывать деньги, оценивались по-разному. Но сильный, склонный к анализу ум признавался всеми, кто Акимова знал.

Способность логически мыслить помогала Акимову в жизни всегда. Начиная с далеких школьных лет, когда он пользовался правами и привилегиями призера всевозможных олимпиад и, заканчивая последним местом работы, куда он устроился несколько лет назад. Быстро поднявшись по ступенькам карьерной лестницы от рядового программиста до должности «Инженера безопасности компьютерных систем» в гостиничном комплексе «Посейдон». Должности, дававшей Акимову достаточно средств для содержания себя, автомобиля и обустройства быта. А также предоставляющей ему возможность заниматься саморазвитием и самосовершенствованием. Саморазвитие заключалось в том, что он в свободное от исполнения прямых обязанностей время читал, сидя в своем кабинете, умные книги, скаченные из интернета. А для самосовершенствования два раза в неделю по настоянию жены ходил в тренажерный зал и бассейн «Посейдона» бороться с полнотой. Совершенно бесплатно.

Самосовершенствование ни к чему не привело. Это показал вчерашний день. Но до вчерашнего дня все в жизни Акимова было нормально. Или таким казалось.

У Акимова была двухкомнатная квартира у метро «Лесная». Была привлекательная жена, младше Акимова на четыре года, с которой они жили по программе «Фричайлд». Был шустрый «Опель»

2003 года. Была дача в Токсово. Были деньги, отложенные на поездку с женой в Испанию.

И вот это все за один вечер исчезло. Оставшись при этом на своих прежних местах. Исчез он сам.