Там он снял себе номер «Двухместный стандарт». Двухместный, потому что одноместные номера оказались занятыми. «Заехал» Акимов в половину девятого вечера. Без пятнадцати девять он сидел в ресторане, а в десять уже спал, вымотанный этим тяжелым и, как ему показалось, бесконечным днем.

В теле старухи Акимов находился уже пятый день.

Это угнетало и по-прежнему вызывало протест, но острого неприятия и отвращения уже не вызывало – каждую ночь ощущения обволакивались новым слоем привычки.

Акимов адаптировался к телу. Но с телом подобного не происходило. Оно продолжало свое самостоятельное существование, тая в себе возможность любого подвоха.

В это утро у Акимова сильно болела голова. В затылок налилось нечто горячее и тяжелое. Так, что голову было трудно поворачивать и не хотелось думать. А также не хотелось есть, что было на этот раз не кстати, потому что завтрак был включен в стоимость номера. Акимов только зря спускался в ресторан – из всего предложенного он смог проглотить небольшой кусочек сыра и сделать несколько глотков чая.

Когда он вернулся в номер, то до «отъезда» оставалось больше часа, и можно было еще немного полежать.

Голова продолжала Акимову мешать. Тяжелые веки плохо моргали, в затылке пробивался наружу гейзер. Акимов снова прибегнул к нитроглицерину. И сразу об этом пожалел. Боль и жжение прошли, но вестибулярный аппарат вышел из строя – горизонтальные и вертикальные плоскости норовили поменяться местами. Вся кровь отлила в ноги, и теперь отяжелели они. Одновременно ослабнув и потеряв гибкость.

К двенадцати часам Акимов, слегка шатаясь и держась за перила, спустился в гостиничный холл. Во время спуска, помимо головокружения и слабости, обнаружилась еще одна помеха нормальному передвижению. Ею оказались волосы. Которые все время лезли Акимову в глаза, щекоча их своими концами. Откидывать их по причине занятости рук Акимов не мог и постепенно приходил в ярость. И когда он сдавал администратору ключ от номера, то был полон ненависти к старухиному телу. От былого благодушного снисхождения к нему не осталось и следа.

Поэтому попрощавшись с очень вежливой и приветливой девушкой за стойкой, Акимов, все еще неуверенно ступая, пошел в находящийся здесь же «Салон красоты». Чтобы постричь замучившие его волосы и свести Веру Павловну к минимуму. Хотя бы внешне.

Решение было принято правильное. Когда девчонка, обслуживающая Акимова, запрокинув ему голову, мылила и смывала ее горячей водой, все вдруг вошло в норму. Головокружение и слабость исчезли. То ли помогла горячая вода, то ли нужный изгиб артерии, Акимов не понял, но ему стало значительно лучше.

Постригся он максимально коротко, оголив затылок, лоб и уши. Сережки Акимов попросил вынуть. Пока парикмахерша, брезгливо морщась осторожно теребила его мочки, извлекая вросшие в них украшения, перед Акимовым на миг опять что-то промелькнуло. Вызвав горячий ностальгический прилив в груди: из открытого окна поезда высовывается усатая смеющаяся физиономия. Мужчина машет букетом и один цветок, отделившись от общей связки, падает вниз…

Что это было, Акимов опять понять не успел, так как сразу забыл о мимолетном видении, отвлекшись на зашумевший для укладки фен.

С короткими волосами, причесанный и без серег он стал похож на старика восточных кровей. Некую бескомпромиссную строгость придавали также очки Веры Павловны.

– Ну что ж, спасибо вам, девушка, – по-мужски одобрил работу Акимов, – вы совершили маленькое чудо.

– Что вы. Только зачем вам так коротко? Вы…

– На мужчину стала похожей? Да? Да не стесняйтесь. Похожа?

– М-м-м… Немного.

– Отлично, девушка, отлично. Я на кинопробы иду. Буду играть ночного сторожа в фильме «Пармская обитель два». Дублировать Джигарханяна. Спасибо вам, девушка. А сережки оставьте себе.

– Зачем?

– В качестве трофея.

Кольцо с руки Акимов также удалил. Это происходило в туалете гостиничного ресторана, лишенного опознавательных знаков «М» и «Ж». Где пришлось намыливать палец, чтобы перстенек слез. Дарить его было некому, и Акимов сунул кольцо в карман штанов.

В час дня Акимов оставил гостиницу. И снова поехал к себе домой. Зная, что Лены в это время там не будет – по воскресеньям она ходила в бассейн и сразу после него ездила к своей матери. Делая это уже несколько лет неизменно.

Автобус быстро довез Акимова к Лесной, и через двадцать минут он делал контрольный звонок в свою дверь. За ней, как Акимов и предполагал, никого не было.

Он бродил по квартире и присматривался. Следов постороннего мужчины не наблюдалось – вещи либо жены, либо его. Только на кухне рядом с недопитым чаем стояла пепельница с тонкими белыми окурками. Раньше жена не курила.

На стуле у компьютерного стола висел халат Акимова. Он потрогал его и даже для усиления чувств понюхал. Слабое старухино обоняние донесло запах Акимовского пота, перебитый ароматом дезодоранта. Фотография на стене запечатлела Акимова, вылезшего из морских волн и стоящего по колено в пене. Ремень от брюк, брошенный на тахту, свернувшись змеей, так и оставался на ней.

Всюду были его, Акимова, следы, рассыпанные бесчисленным множеством вещей и вещиц. Да и сам он сейчас находится здесь. Но, в то же время его нет. Страшный, непостижимый парадокс. Где я?

Акимов встряхнулся и сел к компьютеру. Он еще раз просмотрел варианты квартир. И заодно заглянул к себе на почту. Ему пришло два новых письма от жены и четыре послания по работе. Чернов молчал.

Жена писала:

«Андрей, хватит играть в прятки. Я так больше не могу. Очень хочу многое тебе объяснить. Обязательно ответь мне. Лена»

И:

«Сегодня приходила мужеподобная особа, назвавшаяся твоей хозяйкой. Мне она показалась довольно странной. Чем? Сказать не могу. Как будто я ее уже где-то раньше встречала. По твоей записке все ей передала. А ты случайно не запил? Прости за нескромный вопрос. Пиши – необходимо встретиться. Лена»

Акимов отвечать не стал и выключил компьютер.

Потом он позвонил в агентство недвижимости и договорился о встрече у метро «Пионерская». Смотрины были назначены ровно на 15–00.

После разговора Акимов сидел у себя в уборной и справлял «большую» нужду. Дома эта неприятная процедура прошла значительно легче. После туалета Акимов напоследок намывался душистым мылом и терся о свое родное полотенце. Из зеркала на него поглядывал грустный лопоухий старик.

Но Акимов пришел не для того, чтобы окунуться в прошлое, удобно покакать и помылиться французским мылом. Он пришел за деньгами. Они хранились у него точно так же, как и у Веры Павловны – в ящике письменного стола, в конверте. Всю сумму, чтобы не вызвать подозрений явной пропажей, он брать не стал. А ограничился сорока тысячами. Также Акимов забрал запасной комплект ключей от машины. И после недолгого раздумья взял еще и ключи от дачи.

Операция прошла успешно. Волнение Акимова, вызванное воспоминаниями и ассоциациями, не достигало того критического уровня, после которого происходил самозапуск механизма разрушения, и из дома он вышел достаточно бодрым и активным.

Ровно в три часа Акимов встретился с риэлтором агентства «Итака» – пухленькой рыжеволосой Катей. Свидание состоялось у бегущих за жеребенком, черных от бронзы пионеров, и началось с небольшого курьеза. Значительно улучшившего настроение Акимова – он был принят за мужчину.

Они с Катей просмотрели два предлагаемых агентством варианта и остановились на первом. Выигравшем в конкурсе за счет мусоропровода на лестничной клетке и «тихого» (так сказала умело рекламирующая свой товар Катя) вида из окна.

Квартира была полностью укомплектована: мебель, телевизор, посуда и прочие принадлежности, позволяющие в ней жить без особых проблем.

После темной замусоренной квартирки Веры Павловны эта показалась Акимову вылизанным светлым дворцом. С телефоном и интернетом.

Квартира находилась не на самом проспекте Испытателей, но в непосредственной близости от него, на Серебристом бульваре. Удовольствие в ней жить стоило двадцать три тысячи рублей в месяц.