– И в самом деле, Беа, а можно хоть минуточку помолчать? – раздраженно пробормотала Викки.

– У меня болит голова. Я не привыкла к такой дикой жаре. Ты могла бы проявить больше сочувствия.

– Беатрис, я тебе не нянька. Если ты нуждаешься в сочувствии, надо было оставаться в Девоне с тетей Флоранс и дядей Джеком.

– Надо было. Теперь я жалею, что не осталась, – насупилась Беа.

Клеманс, мысленно улыбнувшись их перепалке, повернулась к девушкам.

– Как насчет того, чтобы выпить по чашечке кофе? – спросила она, а когда Викки сообщила, что у Беа болит голова, сочувственно сказала: – Ах, бедняжка! Тогда Ахмед отведет Беатрис домой и купит по дороге аспирин. Беатрис, тебе следует пить побольше воды. Ну а мы с Викки тогда пойдем в «Кафе де Франс». Ну как, вы согласны?

На площади Клеманс усадила Викки за столик под тентом снаружи кафе, сделала заказ и, когда официант принес на серебряном подносе кофе глясе и миндальные круассаны, стала смотреть, как внучка, поглядывая по сторонам, жадно поглощает миндальное лакомство.

– Вкуснотища! – Викки сделала глоток кофе и добавила: – И кофе тоже.

– И все благодаря местному мороженому, которое они туда кладут.

Какое-то время они сидели молча. Викки, продолжая жевать, разглядывала прохожих. Несмотря на жгучее желание подробно расспросить внучку о ее жизни во Франции, Клеманс чувствовала себя не в своей тарелке. Виктор, о котором она никогда ни с кем не говорила, незримо напоминал о себе, и у нее невольно возникал вопрос: какую часть правды можно открыть без ущерба для себя?

– Насколько я понимаю, тебе не терпится узнать мою историю, – взглянув на внучку, наконец решилась она. – У нас еще будет на это время.

Она не успела продолжить, так как к их столику подошел импозантный седовласый мужчина.

– Прошу прощения за вторжение, – улыбнулся мужчина.

Клеманс вздрогнула. Она надеялась, что та встреча станет последней.

– Значит, ты еще не уехал? – ледяным тоном спросила она.

– Нет, как видишь.

Она судорожно сглотнула, уповая на то, что он не заметит ее нервозности.

– Викки, это Патрис Калье. Он француз, как и мы с тобой.

– Бывший капитан французской армии, – просияв, уточнил он. – Я много лет провел вдали от этих мест, но недавно решил вернуться в Марокко. Утрясти кое-какие дела, так сказать. Викки, весьма рад знакомству. – (Викки слегка наклонила голову.) – А что привело вас в…

Но Клеманс не дала ему договорить.

– Так ты у нас теперь фотограф-любитель? – спросила она, заметив висевшую у него на шее камеру.

Была ли тут связь с теми фотографиями? Неужели была?

– Ах да. Это мое хобби. Но последние несколько лет я был арт-дилером.

Клеманс посмотрела на часы и произнесла, не глядя Патрису в глаза:

– Боже мой! Патрис, прошу меня извинить. – Она поспешно встала и протянула руку Викки, которая, отодвинув стул, тоже поднялась. – Я совершенно забыла, что у нас с Викки срочное дело. Мне очень жаль.

У Патриса на губах застыла улыбка.

– Тогда в другой раз, – с легким поклоном сказал он. – Еще раз прошу прощения, что помешал. Был очень рад еще раз встретиться с тобой, Клеманс, и познакомиться с вами, Викки.

После того как Патрис удалился, Клеманс, у которой вконец расшалились нервы, стремительно зашагала прочь от кафе, не отдавая себе отчета, что идет слишком быстро.

– Помедленнее, пожалуйста! – взмолилась Викки. – Слишком жарко для такой быстрой ходьбы.

Клеманс замедлила шаг и, не удержавшись, окинула взглядом площадь: проверить, ушел ли Патрис.

– У вас все в порядке? – забеспокоилась Викки. – Вы почему-то заторопились.

– Все отлично. Просто сегодня я была не настроена общаться с Патрисом.

– Да? А я думала, он ваш друг.

Клеманс выдавила улыбку и, замявшись, сказала:

– Не совсем.

– Он вам не нравится, да?

Клеманс стало не по себе, но она справилась:

– Ах, да ничего такого особенного. Отнюдь. Все дело во мне.

Викки с прищуром посмотрела на бабушку:

– Вы что, когда-то были с ним… ну… вы понимаете?

Клеманс, пропустив вопрос мимо ушей, повернулась и пошла дальше.

– Пожалуй, нам стоит подняться на крышу риада. Иногда полезно почувствовать, что ты посреди бескрайних просторов, – бросила она через плечо.

Когда они вернулись в риад, Клеманс провела Викки уже по другой, зигзагообразной лестнице, выходящей на крышу дома и в тайный сад Этты. Под сенью сплетенного бамбука Этта создала крошечный розовый рай, где люди и растения могли наслаждаться прохладой раннего утра, хотя сейчас уже стало слишком жарко.

Из сада открывался вид на сотни плоских разноуровневых крыш, выглядевших так, будто они все соединены между собой. Отсюда нельзя было разглядеть улицы внизу, но можно было увидеть глубокие тени и услышать смех и звук голосов. Над риадами возвышались минареты, а внизу носились ласточки, хватавшие добычу прямо в полете. На некоторых крышах женщины развешивали выстиранное белье или сплетничали, и ни одного мужчины в поле зрения. Вдалеке покачивались на ветру пальмы, над изрезанной местностью нависали Атласские горы.

– Вы говорили, что совершили со своей матерью сделку, – внезапно произнесла Викки.

Клеманс сделала глубокий вдох. Викки права. Ничего не поделаешь, нужно отвечать за свои промашки.

– Ах да. После рождения сына я тяжело заболела. Моя мать заплатила Жаку за то, чтобы он увез моего ребенка во Францию. Видишь ли, Жак был наполовину французом, наполовину марокканцем. И так как Марокко тогда находилось под протекторатом Франции, Жак сумел туда переехать. Я была не замужем и не могла оставить ребенка.

– Ой, я понимаю. Но в чем заключалась сделка?

– На самом деле это не было в прямом смысле сделкой. Я не совсем точно выразилась. Мама сказала, что обо всем позаботится, если я не стану поднимать шум.

Викки недоверчиво смотрела на бабушку широко раскрытыми глазами:

– И вы согласились?

– Я ведь уже сказала, что тогда очень тяжело болела. Лежала в бреду. У меня не оставалось выбора, – вздохнула она и едва слышно добавила: – Без меня ему было лучше.

– Что вы сказали? – с подозрением в голосе спросила Викки.

– Ничего. Не имеет значения. Другие времена, другие нравы. – Она сделала паузу. – Хотя, возможно, нет. Даже сейчас иметь внебрачного ребенка неприлично, несмотря на всю так называемую эмансипацию. – Тем временем дверь на крышу открылась, и к ним присоединилась Этта; Клеманс с улыбкой протянула ей руку. – Викки, Этта – моя самая старинная подруга в Марракеше. Много лет назад она поселила меня в той самой квартире, в которой сейчас живешь ты.

– В те дни твоя бабушка была испуганной маленькой девочкой.

И неудивительно, подумала Клеманс. Даже по прошествии стольких лет она отчетливо слышала голос отца: «В следующий раз мы сбросим ее в колодец».

– Этта, я никогда не была маленькой, – возразила она с вымученной улыбкой.

– Возможно, и нет. Но ты до смерти боялась отца.

– В те дни я была психологически сломлена. – Клеманс сжала руку подруги.

Этта была отчасти в курсе истории Клеманс, но держала язык за зубами и никому не обмолвилась о том, что та сменила имя Адель Гарнье на Клеманс Петье. Однако Этта совершенно точно не знала, что на самом деле произошло тогда в Касабланке.

– Викки, – продолжила Клеманс, – ты должна понимать, что мы тогда жили в тяжелые времена. Ведь я родилась в тысяча восемьсот девяносто втором году. Женщины считались собственностью мужчины – главы дома, который полностью контролировал их жизнь. У нас не было права голоса, да и вообще никаких прав, хотя у Этты все сложилось несколько по-другому.

– Как? – удивилась Викки.

– Я была богатой молодой вдовой. И могла делать все, что заблагорассудится, при условии больше не выходить замуж.

– И вы больше не вышли замуж! – ахнула Викки. – Неслабо.

Миниатюрная Этта громко расхохоталась:

– А разве нет? Ну ладно, здесь становится слишком жарко. Давайте спустимся в сад. Там, в тени под деревьями, нас ждет мятный чай.