Листва поражала не меньше. Она становилась полупрозрачной в свете осеннего солнца, и прожилки яркого медного оттенка напоминали вены. Внезапно листок сорвался с ветки. Он парил в воздухе, плавно опускаясь на землю, почти невесомый.

Некоторые стволы были высокие и тонкие, белого цвета. За осыпающейся корой виднелся механический скелет, где вращались шестеренки и крутились втулки. Другие деревья – они назывались платаны и обычно встречались на севере – были такие широкие, что не обхватишь руками. Чуть подальше, на ковре звенящих колокольчиков, цвела якобы древняя вишня. Лепестки, изготовленные из опилок и бумаги, тонировали вручную, добавляя завитки белого и розового.

Над бутонами порхала колибри, механизм работал столь быстро, что тонкое жужжание было слышно даже на расстоянии. Птичку окрасили в насыщенный оттенок синего, цвет Аргиросов, глазки с опущенными уголками по форме были такими же, что и на семейных портретах рода.

Колибри казалась такой знакомой, словно уже прилетала к Рее во сне, хотя девушка была совершенно уверена, что ни разу ее не видела, как и личный сад Ницоса. Такую красоту невозможно забыть.

– Нравится? – спросил Ницос, и Реа обернулась.

Он воодушевленно улыбался, а на ладони юноши примостился заводной сверчок.

– Как? – прошептала она, любуясь механической листвой.

– Разве ты не знала, какой я талант? – усмехнулся Ницос.

Он отпустил сверчка, и тот запрыгал по траве, пока не кончился завод, после чего жучок завалился на бок и застыл. За деревьями гулял олень: делал три шага, принюхивался к земле, а затем повторял все снова. Здесь творения Ницоса сохраняли механическую сущность, но в реальном мире двигались и дышали как живые существа. Дары Васы действовали по-разному в Стратафоме и за ее пределами.

Реа присела рядом с канавкой для снега и спросила:

– Из чего они? Снежинки?

– Из ткани. Возьми одну, – предложил Ницос.

Реа забрала снежинку с конвейерной ленты и положила на ладонь. Ткань мерцала и холодила кожу подобно металлу, но была мягкая и легкая.

– Плотный шелк, – объяснил Ницос, доставая из кармана увеличительное стекло. – Я вышил материю серебряной нитью, чтобы сохранить форму.

Брат буквально лучился гордостью, и Реа ощутила укол совести за то, что раньше не интересовалась садом.

– А это что? – уточнила она, показывая на огромную вишню, которая выглядела древнее дома. – Она здесь давно?

– Я ее смастерил пару лет назад, – ответил Ницос и взял сестру под локоть. – Подойдем ближе? – и он повел девушку по узкой, извилистой тропе пожухлой травы, разрезавшей поле стеклянных цветов.

Хрупкие бутоны мелодично звенели, как крохотные колокольчики.

Вишня отличалась от других деревьев. Те дышали жизнью, шестеренки непрерывно работали, но она стояла неподвижно. Колибри, летавшая по саду, время от времени приземлялась на ветку и смотрела на Рею странным взглядом полуопущенных глазок.

– Мне хотелось попробовать что-то новое, – сказал Ницос, когда Реа погладила ствол.

Реа поняла, что он выполнен из гладкой, полированной меди, а бирюзовая ржавчина начинает разрастаться на коре словно мох.

Реа осторожно постучала по дереву, и девушке ответило тихое эхо.

– Я оставил место под механизм, – объяснил Ницос и потянулся туда, где ствол расходился в разные стороны. Там же была торчащая короткая ветка с одним-единственным бутоном. Ницос бережно обхватил его пальцами и повернул. Послышалось жужжание шестеренок, набиравших скорость.

– Готова? – спросил Ницос и отпустил цветок.

Ветви заколыхались, и Реа обнаружила, что они состоят из сотен миниатюрных сегментов, благодаря чему создавалось впечатление, что крона покачивается на ветру. Цветы начали падать один за другим, но все они держались на тонком, как нить, кабеле, переливающемся на солнце, поэтому лишь зависали в воздухе на пару мгновений.

По мере того как шестеренки снова замедлялись, кабель втягивался в кору, а бело-розовые бутоны возвращались на место.

– Не особо практично, – признал Ницос, любуясь плодами своего труда. – Впрочем, в саду все такое. Зато мне нравится.

– Ты часто сюда приходишь? – спросила Реа, щурясь на лоскуты синего неба между ветвями. – Я думала, ты круглые сутки проводишь в мастерской.

– Нередко, – ответил Ницос. – По меньшей мере раз в день.

Он направился обратно по тропе, Реа нехотя последовала за ним, не желая удаляться от чудесной вишни.

– Мне надо проверять, работают ли механизмы как надо, – добавил Ницос.

Что ж, справедливо. Реа хорошо представляла, как брат бродит по саду под серым небосводом, даже не глядя по сторонам, потому что никто и не подумал бы к нему присоединиться. Разве не грустно? Но однажды он упоминал Хризанти, разве нет?

– Говоришь, Хризанти тебе помогала? – полюбопытствовала Реа.

Ницос кивнул, явно на чем-то сосредоточившись. Возможно, на каком-то недостатке в конструкции, который никто другой и не заметил бы.

– Много времени она проводит в саду? – допытывалась Реа.

Ницос озадаченно посмотрел на сестру.

– Ну… вместе с тобой, – продолжала Реа. – Пока меня нет, тут только вы двое и Васа.

– И Лексос, – поправил сестру Ницос.

Реа смутилась. Конечно, Лексос жил в Стратафоме, но ей и в голову не пришло принимать брата-близнеца в расчет.

Если Лексос вел себя с младшим братом столь же отстраненно, как Реа – и она, к своему стыду, была вынуждена признать, что уделяла Ницосу мало внимания, – то его общество вряд ли что-то меняло.

Хотя сейчас Ницос о нем напомнил, что обнадеживало. Неприятно думать о том, что братья и сестра чувствуют себя одинокими.

– Да, – согласилась Реа. – И Лексос.

– Хризанти иногда наведывается сюда, – запоздало ответил Ницос, и Реа даже не сразу вспомнила вопрос. – Чаще весной. Ей по душе весна, – юноша коснулся ближайшего листа – натянутой на проволоку ткани – и развернул его к солнцу.

Реа впервые слышала, чтобы Ницос столь нежно о ком-то отзывался. На его губах заиграла легкая, едва заметная улыбка. Ох, если бы все они сюда приходили! И вчетвером гуляли в саду, не зная никаких забот.

– Не могу вообразить, как ты находишь в себе силы покидать это волшебное место! – воскликнула Реа. – Я бы целую жизнь здесь провела!

– У каждого из нас имеются обязанности, – мрачно проронил Ницос. – Кстати, о твоих…

– Разве мы о них говорили?

Он пожал плечами.

– Тебя ждет насыщенный день. Вот и все, что я хотел сказать.

Реа склонила голову набок и шагнула в сторону, пытаясь согреться в осенних лучах солнца.

– Наверное, ты прав.

На минуту воцарилась тишина, а потом Ницос проговорил ровным голосом:

– Ты решила, как поступишь? Кого выберешь?

Как странно. Раньше он ни о чем подобном не спрашивал. И вроде бы старался обращать как можно меньше внимания на церемонии. Возможно, его терзала та же тревога, что и Лексоса, связанная с отцом и Тизакосом. И одна только Реа не видела опасности.

– Не знаю, – ответила Реа. – А как бы ты поступил?

Ницос фыркнул.

– Разве у меня есть такой шанс? Ну, пойдем домой? – и, к огромному разочарованию Реи, вывел сестру наружу через арку и затворил за собой дверь.

Вскоре стены механического сада пропали из вида, и если бы не снежинка в кармане, Реа подумала бы, что он и вовсе ей приснился.

Полдень принес темные дождевые облака и первого претендента на руку Тиспиры. Всего их ожидалось пятеро, совсем не то, что в прежние времена, когда Рее доводилось танцевать с двадцатью или с тридцатью кандидатами, прежде чем объявить о сделанном выборе. Похоже, для многих даже щедрые награды больше не стоили того, чтобы жертвовать чьей-то жизнью.

Сначала прибыл Ламброс из города, расположенного в центре страны, неподалеку от места, где появились на свет дети Аргиросов. Однако говорить о таком не следовало. Тиспира должна быть отовсюду и в то же время ниоткуда: она никогда не рождалась и никогда не умрет.