Поэтому глава украинской компартии предложил свой вариант решения вопроса: "Следует издать закон, которым предоставить общим собраниям колхозников или общим собраниям крестьян села право выносить приговоры о выселении из села за пределы Украинской ССР наиболее злостных и неисправимых преступников и паразитических элементов, на которых не оказывают необходимого влияния обычные меры воздействия и предупреждения и дальнейшее пребывание которых в колхозе (селе) угрожает благосостоянию колхоза, колхозников и их безопасности".

Вот такую инициативу подбросил Хрущёв Сталину, Иосиф Виссарионович позвонил Никите Сергеевичу: – Борьба со спекуляцией, бездельниками и лодырями– дело хорошее, – сказал он, – но где гарантия, что здесь не будет злоупотреблений и под благовидным предлогом не пострадает честный и работящий человек?

– Товарищ Сталин, – встрепенулся Хрущёв, – партийная организация республики даёт такую гарантию. Я лично возьму всё дело под контроль.

Согласно этому указу общее собрание колхозников могло принять решение о высылке провинившегося на спецпоселение на 8 лет. Приговор вступал в силу после утверждения райисполкомом. Государство пыталось репрессивными мерами укрепить трудовую дисциплину в колхозах. Что из этой затеи вышло …

Данный указ положил начало массовому выселению крестьян на спецпоселение в отдалённые районы СССР. Собрания колхозников использовались для сведения счетов с неугодными и неудобными начальству тружениками полей и животноводов. Больше того, из многих колхозов выселили передовиков, из-за которых повышались нормы выработки. Это было сущее бедствие.

Хрущёв внимательно следил за тем, кто и как выполняет его директивы.

Когда колхозники поняли, что выселять больше некого, а всё равно нужно, то в массовом порядке стали избавляться от тех, кто просто физически не мог работать. Выносились общественные приговоры о выселении престарелых колхозников, инвалидов. (3)

На основании указа Президиума Верховного Совета СССР от 2 июня 1948 г. «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни» за период с июня 1948 по 20 марта 1953 г. на спецпоселение было выслано 33 266 колхозников, в том числе инвалиды и подростки.

Сегодня уже никто не повторяет хрущёвские россказни про «агента иностранной разведки Берию». Они полностью опровергнуты имеющимися доказательствами. Более того, ни Молотов, ни Каганович не верили этому даже тогда, когда сами в 1953 году ставили Берии в укор такого рода обвинения. Несмотря на множество критических стрел, выпущенных по адресу Берии в ходе июльского 1953 года Пленума Центрального комитета, Микоян – главный очевидец бериевского «шпионажа» ещё со времен Баку начала 1920-х годов – был вынужден признать, что у ЦК нет никаких доказательств, подтверждающих его работу на иностранные спецслужбы.

Сегодня со всей очевидностью показано, что никакого «процесса» над Берия НЕ БЫЛО.

А если говорить о действе в бункере штаба МВО, то даже Председатель Специального судебного присутствия Верховного суда СССР маршал Конев, оставивший обширные мемуары, о суде над Берия не упомянул ни словом. Когда маршала Конева, «председателя суда», спросили, что он может сказать о данном суде, Конев ответил: «Я не хочу говорить об этой комедии» …

Осенью 1992 г. начальник Центрального архива Министерства безопасности России полковник Александр Зюбченко признался: «Очень хочу когда-нибудь почитать дело Лаврентия Берия. Проблема в том, что у нас этих томов и никогда не было. Я даже не знаю, сколько их вообще. Вся группа дел, связанных с Берия, хранится не у нас. Могу предположить, что их держат под сукном ещё и потому, что не всё там однозначно, с точки зрения правовой оценки этих лиц».

На основе целого ряда свидетельств Б. Соколов ("Берия. Судьба всесильного наркома"), и Ю. Мухин ("Убийство Сталина и Берия") предположили, что Берия был расстрелян до суда, а на суде присутствовало подставное лицо. Если это так, то это свидетельствует о том, что страх перед Берией заставил Маленкова, Хрущёва и других пренебречь законом и пойти на имитацию суда, чего не наблюдалось даже в разгар репрессий 30-х годов.

Видимо не случайно первым оратором, выступившим в прениях после доклада Маленкова на Пленуме ЦК КПСС, проходивший 2-7 июля 1953 г., стал секретарь ЦК Хрущёв.

В отличие от Маленкова, Хрущёв решил говорить, не прибегая к политическим формулам, а "попросту" и внося в оценки Берии много личных эмоций. Он сообщил, что «знал Берию лет двадцать, общался с ним непосредственно по работе… Интриганский характер Берия мы и раньше знали… ещё при жизни товарища Сталина мы видели, что Берия является большим интриганом. Это коварный человек, ловкий карьерист. Он очень крепко впился своими грязными лапами в душу товарища Сталина, он умел навязывать своё мнение товарищу Сталину… В лице Берия Президиум КПСС разоблачил крупнейшего авантюриста международного масштаба, отъявленного склочника и интригана, неудержимого карьериста и, безусловно, матерого шпиона, в чём лично у меня нет никакого сомнения… Непартийность Берия, стремление противопоставить себя ЦК можно было наблюдать даже издалека. Мало кто из секретарей областных комитетов, ЦК компартий союзных республик не испытывал на себе надменности, самонадеянности, наглости и нахальства этого подлеца. … Ух, какой это мерзавец!» (это дословно, см. Стенограмму Пленума в п. «Источники»).

Получалось, что на протяжении двадцати лет Хрущёв знал все эти отталкивающие качества Берии и молчал. Он возлагал на Берию ответственность за самые различные проблемы страны, обвинял Берию и в стремлении разгромить партию.

(А ещё через три года на ХХ съезде, таким же со слов Хрущёва, окажется и сам товарищ Сталин).

Следующим после Хрущёва выступил Молотов, который обратил внимание на стремление Берии принизить роль партии. Из речи Молотова следовало, что причиной кризиса в руководстве явилось отстранение партийного аппарата, ослабление позиций секретариата ЦК и лично Хрущёва. Молотов фактически предлагал отказаться от главенствующего положения Президиума Совета Министров СССР, установленного 5 марта 1953 года, и уравновесить власть председателя Совета Министров властью ведущего секретаря ЦК, то есть Хрущёва.

Авторы постановления пленума использовали обычные для практики 1937 – 1938 годов ярлыки. Как и тогда, не было дано глубокого анализа общественных причин, почему так обострилась борьба за власть, почему возникла угроза государственного переворота и даже смены общественного политического строя. Более того, эти объяснения были ещё примитивнее тех, что использовались в годы репрессий. Демонизация образа Берии, его изображение в виде существа, неизвестным образом проникшим в руководство партии, принижали значимость общественных процессов в истории.

Постановление гласило, что "партийные организации обязаны взять под систематический и неослабный контроль всю деятельность органов Министерства внутренних дел в центре и на местах".

Хотя на практике это могло означать приостановку репрессивной политики государства, получалось, что наиболее опасная угроза для стабильности советского строя исходила от МВД. Это лишь сеяло недоверие ко всем работникам этого министерства, в том числе и рядовым милиционерам, в период, когда преступность в стране резко возросла.

Через три дня после завершения пленума ЦК в газетах было опубликовано его постановление. Одновременно на всех предприятиях страны были проведены собрания, на которых одобрялись решения пленума и "гневно" осуждалась деятельность "агента международного империализма" Берии. (1)