Коль скоро латиноамериканистика рассматривается в обозначенном ключе, хотелось бы прежде всего обратиться к содержательной стороне дела. Это реально в том случае, если по мере сил будет восстанавливаться баланс между концептуальным науковедением и статистической наукометрией, баланс, явно нарушенный в последние годы в пользу второго. А это также означает, что придется отдать должное той печати исторического времени, которая так или иначе модифицирует наши научные и мировоззренческие представления. Порой они (будем откровенны) непроизвольно мимикрируют под историческое время. Имеются в виду его метаморфозы в отечественной практике, в событиях на пространстве изучаемого региона и, разумеется, императивы, задаваемые глобальным контекстом.
ЛКА с достаточными на то основаниями традиционно рассматривалась в общих границах развивающегося мира, в огромном массиве развивающихся стран25. Но это множество на сегодня потеряло былую, пусть относительную определенность. В обыденном понимании речь идет о странах, отстающих в своем экономическом развитии, но теперь с бóльшим либо меньшим успехом встающих на догоняющую траекторию. Сохраняются и те, что остаются в плену устойчивого отставания и социально-экономической архаики. В свое время эксперты ООН и ряда других общемировых организаций, выстраивающие страновое типологическое ранжирование, оказались в замешательстве после исчезновения «второго мира» во плоти советского лагеря. Тогда смысл категории «третий мир» отпал сам собой. А в мировых реестрах и рейтингах появились категории «транзитных» государств и «нарождающихся рынков». Между тем неизменно продолжало хорошо работать деление геоцивилизационного порядка. И косвенно это подкрепляло репрезентативность регионоведческих школ, с одной стороны, а с другой – фундаментальность цивилизационного подхода.
Дискуссия в жанре переоценки ценностей развернулась еще на исходе «перестройки» второй половины 80-х. Тогда коллеги из ИМЭМО (Р.М. Аваков и М.А. Чешков), предчувствуя распад былой концептуальной основы, действовавшей при совокупном исследовании проблематики развивающихся стран, подняли вопрос о теоретическом самоопределении «третьемироведения». По моим представлениям, на финале советского времени аргументация в пользу такой позиции оказалась недостаточной, о чем было сказано в статье 1989 года26.
В центре дискуссии оказались тогда четыре полемических узла. Во-первых, место и роль нашего регионоведческого сегмента в широком контексте общественных наук. Во-вторых, то, что обещало нашим интерпретациям обращение к качествам взаимозависимого мира (к эффекту глобализации). В-третьих, возможности и пределы адаптации капитализма к новым условиям существования в его периферийной зоне. Четвертое – выводы, которые последовали по результатам ревизии того, что принесла практика социалистического выбора и социалистической ориентации развития в периферийной зоне мирового хозяйства. Тогда в научной трактовке преимущественно сказывались предчувствия. А на сегодня мы имеем свершившийся факт распада «второго мира». Отнюдь не до конца, но, определенно, в его советском сегменте. С неизбежностью пострадала логика выделения «третьего мира». Сузилась и зона государств, неопределившихся в своем историческом выборе. Рынок все более масштабно «поедал» их остатки. Переходная многоукладность эволюционировала в сторону повышения веса того уклада, который ассоциируется с развитым капитализмом.
Легко понять мотивацию тех наших коллег, которые в нынешних условиях вернулись к вопросу построения концептуальной основы, на которую могут опираться исследования разнородной совокупности развивающихся стран. Среди них представители африканистики, члены-корреспонденты РАН И.О. Абрамова и Л.Л. Фитуни. В своей интерпретации они отталкиваются от эрозии прежнего мироустройства, сопровождаемой нарастанием веса развивающихся государств как в мировой политике, так и в мировой экономике. С другой стороны, аргументация ведется с учетом соперничества сильных мира сего в доступе к ресурсному обеспечению, осуществляемому за счет резервов, которыми располагают развивающиеся страны27. Это, однако, не снимает с обществоведческой повестки вопрос сущностной диверсификации обширного массива государств, по инерции называющихся развивающимися. Разброс по качественным характеристикам обществ и экономик становится все более рельефным и явственным.
Мотивация «переоценки ценностей», продиктованная осознанием реальности происходящего ныне разрушения прежнего мироустройства, близка сегодня широкому кругу отечественных и зарубежных ученых. Примером служит последний (январь 2023 г.) доклад Давосского форума о глобальных рисках. Доклад исходит из концепции «поликризиса» – множественного, многовекторного поражения существующего миропорядка, что порождает императив переформатирования мировой системы28. Как представляется, будь то в мировом сообществе в целом либо в сегменте развивающихся стран, типологическая принадлежность государств, их место в глобальной иерархии будут зависеть от способности выходить из зоны риска по мере преодоления «поликризиса» и издержек этого процесса.
Обращаясь к ЛКА, логично начинать с ее места в мировой системе координат. В совокупности регион легко, почти арифметически, попадает в среднюю страту мирового сообщества, имея примерно равную квоту в мировом продукте (по ППС) и мировом населении. Но прав профессор В.Б. Кувалдин, называющий ЛКА «незолотой серединой»29. Если она и середина, то скорее в ее нижнем срезе. Другое дело – неизбежная обманчивость «средней температуры по больнице», требующая типологической конкретизации. Да, ЛКА несомненно лидирует по критериям общности, но вместе с тем по многим сопоставительным измерениям разброс слишком велик. Тогда типология – незаменимый инструмент. И, как представляется, он с очевидностью востребован в арсенале того научного течения, которое принято именовать «цивилизационным подходом». Симптоматично, что один из столпов советской латиноамериканистики член-корреспондент АН СССР В.В. Вольский, увлекшись страновой типологией, нашел исходный материал анализа именно в цивилизационной разнокачественности30. В своё время, чувствуя ту же потребность в инструментах типологии, автор ввел в научный оборот категорию цивилизационной матрицы (и цивилизационного ареала), позволяющей отразить основные результаты общественно-экономического становления и их расхождение по базовым характеристикам31.
Содержание указанной категории определяется нахождением типического (своего рода архетипов) в множестве конкретных вариаций, которые давало формирование экономик и социумов по результатам конкисты и освоения занятых пространств. XVI век – первый век колонизации – принес возникновение и утверждение гибридной матрицы там, где конкисте предшествовали высокие доколумбовые культуры, где еще до конкисты возникли институты государственного (или даже, условно, имперского) порядка. Перу, Мексика, Боливия и Гватемала концентрированно представляют первую матрицу. География перечисленных стран определяется горным рельефом. Нагорье – их типичный ландшафт. В основе социальной пирамиды здесь оставалась производящая автохтонная община, способная на выдачу добавленного продукта, который позволял адекватно прокормить всю социальную пирамиду, включая, конечно, обеспечение роскоши имперских верхов. Конкистадоры, поэкспериментировав (не всегда удачно) с утверждением своей власти, де-факто заместили собой лишь верхнее звено общественной пирамиды, оставив нижестоящие действовать почти в прежнем режиме. Понятным исключением была жреческая каста, замещенная католическим клиром.
