Павел часто заморгал. Алёшка заплакал.

Вся строгость вдруг ушла с лица женщины. Она суетливо обняла и расцеловала всех по очереди.

А Солнцедаров всё не мог успокоиться:

– Какие бесы, мама?

– Потом-потом, – отмахнулась она. – Тоня, иди скорей! Павлик приехал!

На зов вышла другая женщина. Помоложе Марии Антоновны, но похожая на нее как две капли воды.

– Антонина. Сестра моя.

Гости вошли в дом. Из «красного угла» на Павла строго смотрел Иисус.

«Не простит», – мелькнуло в голове. Он торопливо перекрестился. То же самое сделали супруга и сын.

Комната поражала необыкновенной чистотой и уютом. Почетное место занимала свежевыбеленная русская печка. Мария Антоновна погладила ее рукой:

– Кормилица наша. Всю войну я на ней провела, можно сказать. С братом, он на год постарше меня был. Спали мы на старых ватниках, половичках. Нам туда бабушка подбрасывала мешочки с жареными тыквенными семечками, сушеной свеклой. Вместо сладостей. Вы надолго приехали?

– Денька на два, на три. Я на работу устроился. В городскую администрацию.

– Эх, Павлик. Всё такой же шустрый, – покачала головой мать. – Скоро будем обедать. Я сейчас приготовлю. Машенька с Алёшенькой пусть ягодок поедят. Смородины нынче много.

– А я ступеньку поправлю, – сказал Солнцедаров, – а то так можно и шею свернуть. Где у вас инструменты?

Получив в свое распоряжение ящик с инструментами, Павел приступил к работе. Неожиданно для себя он испытал невероятное удовольствие от этого занятия, словно гены отца проснулись вдруг. Он пилил, строгал, тщательно подгонял новую досочку, вдыхал запах свежеструганного дерева, наслаждался.

Вышедшая на крыльцо мать смотрела не него, сложив руки на груди:

– Совсем как отец. Вечная ему память. Святой был человек. Я ему жизнь испортила. Тебя прохвостом воспитала.

Солнцедаров вскрикнул – уронил на ногу тяжелый молоток:

– Чего ты, мама, опять!

– Ладно, потом поговорим. Зови своих – обед готов.

Павел позвал, и из кустов появились довольные Маша с Алёшкой:

– Спасибо, Мария Антоновна. Таких больших сладких ягод мы и не видели никогда.

Во время обеда Павел чувствовал себя некомфортно. Конечно, и окрошка, и котлеты с молодой картошкой, и салат со своего огорода были хороши. Но не хватало…

– Чего ёрзаешь! Выпить хочешь? – спросила мать.

Павел неопределенно покрутил рукой.

– Тоня, принеси рюмки.

На столе появился графин с жидкостью красного цвета и рюмки.

– За встречу, Павлик!

Мать разлила настойку, и взрослые выпили.

После третьей Павел раскрепостился. Он не понимал, что происходит с матерью, почему она так строга с ним. Ведь раньше любила, прощала всё.

– Мама, ты какая-то другая стала.

– Потом поговорим. Машенька, расскажи мне про Алёшу.

– А я пойду забор посмотрю. Покосился, вроде, – сказал Павел и вышел.

Три рюмочки малоградусной настойки не звали Солнцедарова на подвиг – это же не бутылка коньяка, но что-то совершить хотелось.

И опять пила, топорик, гвозди… Павел решил заменить целый пролет забора. Работа кипела. Новые штакетины рождались под рукой мастера – ровные, гладкие, без сучка и задоринки. Свистел рубанок, летал молоток, сверкали гвозди, звенела пила. Рождался шедевр.

Смеркалось. Завершив труд, Павел вернулся в дом.

– Мама, посмотри, что я сделал.

Мария Антоновна работу похвалила:

– Молодец! Заслужил. Вижу, чего ты хочешь.

– Да хорошо бы, мама.

Павел допил настойку, с чувством выполненного долга лег на диван и заснул. Спал он сладко, как в детстве. А мать смотрела на него с любовью и печалью.

На следующий день Мария Антоновна позвала всех в церковь. Там поставили свечки, и она долго молилась перед иконой Богородицы. Чуткий слух мог бы уловить отдельные слова: «Сыночку моему беспутному… Спаси и сохрани… Не дай погибнуть…»

Павел деловым шагом отправился искать икону покровителя мореплавателей. Обращаясь к Николаю Чудотворцу, он попросил здоровья для всех близких, а также побольше денег и успешной карьеры для себя.

Вечером мать сказала сыну:

– Пойдем. Поговорить надо.

И они пошли к реке, которая протекала неподалеку. Подойдя к большому валуну, напоминающему то ли кресло, то ли какое-то иное сиденье, Мария Антоновна потрогала камень:

– Он теплый хоть днем, хоть ночью. Я сюда приходила совсем маленькой. Смотрела, как течет река. Садись.

Мать и сын сидели рядом, как когда-то.

– Сон я видела недавно, Павлик. Император Пётр Первый, огромный, на коне, скачет по нашему Петровску. А ты от него убегаешь. Убегаешь, убегаешь… Он догнать тебя хочет. И вот наконец догоняет.

– Мама, это же поэма Пушкина «Медный всадник».

– Слушай дальше. Догоняет, хватает тебя за горло. И тут сон кончается. И такое мне снится часто.

– Ну, ты даешь, мама! Мистика какая-то.

– Ладно. Теперь слушай. Вижу, как ты на меня смотришь. Вроде не узнаешь. Да, я и в самом деле другая. Жизнь я прожила плохую. Сейчас вот хожу в церковь, грехи замаливаю.

Когда молодой была, работала здесь, в столовке на вокзале. И встретился мне принц. Мы все, девушки, о принце мечтаем. И увез он меня в Петровск. Ты его знаешь – это Иван Михайлович Петрушин. Он тогда большая шишка был в Петровске. Мы любили друг друга. Но он был женат. Разводиться ему нельзя было. Пришлось нам расстаться. Но расстались хорошо, он мне всегда помогал. И тебе помог, когда ты наблудил с часами заграничными.

А потом я замуж вышла за твоего отца. Не скажу, что любила, но жили не хуже других. Я, конечно, перед ним виновата. Он был мастер от бога. Всё знал, всё умел. Когда работал, люди любовались. Настоящий талант! А я-то что? Никто и звать никак! Начальник вроде, а толком ничего в жизни не сделала…

Паша, я так и сейчас не знаю, кто твой отец. Ивана Солнцедарова уже нет. Но ты знай, что Иван Михайлович тебе тоже не чужой человек. Мы с ним переписываемся иногда. До сих пор.

А грехи мои такие… Посуди сам, в столовую на заводе Иван Михайлович меня устроил. Из-за меня уволили хорошую женщину, я ее место заняла. Комнатку, а потом квартиру я тоже не за заслуги получила. Благодаря Ивану Михайловичу директором стала – это ты уже знаешь. Но не знаешь, кем я стала… Воровкой. Продукты таскала, дефицит налево сбывала. Начальству угождала, чтоб покрывали. Общалась с людьми, которые мне противны были – их называли «нужными людьми». Тогда ведь и сесть можно было.

Про родителей забыла. Посылала иногда деньжонок, как будто откупалась. Золото приобретала, в тайнике хранила вместе с неправедными деньгами. Всё думала, что для семьи, для тебя, Павлик. А и просмотрела. Ты, по всему видно, прохиндеем стал, со службы тебя поперли. Молчи, не перебивай. Я всё знаю.

Маша твоя – женщина добрая. Ты ее береги. Мальчик хороший. Единственное, что ты сделал путного – это Алёша. Ты его испортить не сможешь. Я в нем силу вижу.

Из Петровска я уехала не из-за житейских дел. Во мне пустота какая-то образовалась. Что-то меня гнало оттуда. Я потом только поняла – это грехи меня гонят прочь. И болеть начала. Иван Никифорович являться стал каждую ночь, к себе звал. Я уж в церковь сходила, батюшке всё рассказала. Вот как тебе сейчас. Он посоветовал: «Уезжай отсюда. И молись». Так я и вернулась на родину. Церкви жертвую. Для меня теперь каждый день в радость. В храм хожу – радуюсь, посты соблюдаю – радуюсь. Заповеди не нарушаю, исповедуюсь. Жаль только, что все грехи искупить не могу. За тебя болею. Взяла бы с тебя слово, что ты честным человеком станешь. И ты дашь слово, а не выполнишь. И сына не тяни за собой – молю тебя. А то прокляну!

«Как во городе то было во Петровске…» – былинный размер сложился у авторов как-то сам собой. Ведь речь в дальнейшем пойдет о герое, который, подобно русскому богатырю Илье Муромцу, схватился с Идолищем поганым. И победил его.

Но усложнять повествование старославянскими оборотами не очень этично по отношению к нашему читателю, который, возможно, университетов не кончал. И ни «Слова о полку Игореве», ни былин старинных не изучал. Поэтому о предстоящей битве будем писать простым русским языком, имея все-таки в виду, что будущее сражение – это не просто стычка каких-нибудь персонажей, не поделивших деньги и славу, а явление метафизическое, столкновение сил добра и зла.