В ночь с 7 на 8 марта районный центр Петровск жил привычной сонной жизнью. Дремали все тридцать три бронзовых Петра. Петра Первого – основателя города. Ничто не предвещало беды.

Ровно в полночь в родильном доме № 2 тишину нарушил громкий победный крик. На свет появился мальчик. Принимавшие роды три женщины, словно добрые феи, склонились над младенцем. Внезапно дитя широко улыбнулось, показав острые зубки.

– Ничего себе чудо морское, – сказала самая старшая, врач Вера Павловна, и перекрестилась.

– Этот откусит свой кусок пирога, – добавила обстоятельная медсестра Надежда.

– Богатым будет. Какой мужик кому-то достанется, – завистливо прошептала практикантка Любочка.

– И глазки, как у нашего первого. Синие-синие… – словно припоминая что-то, заключила Вера Павловна.

«Первым» в Петровске называли первого секретаря райкома партии Ивана Михайловича Петрушина.

Мальчик родился в самой обычной семье. Отец ребенка, Иван Никифорович Солнцедаров, окончил местное ПТУ, трудился на комбинате бытового обслуживания. Из тех, кого называют «мастер золотые руки». Любимец окрестных пенсионерок, безотказный, он чинил всё, что ломалось (от утюга и кастрюли до телевизора). Зарабатывал хорошо. В общем, человек положительный, незаменимый не только на работе, но и на любых культурных мероприятиях. На свадьбах, юбилеях, днях рождения его гитара звучала по-особенному проникновенно.

Роста невеликого, неказистый, но что поражало в его облике – это необыкновенной синевы глаза, в которые заглядывались местные красавицы разного возраста.

Мама мальчика, Мария Антоновна, заведовала столовой. Железной рукой управляла она и коллективом, и супругом. В почти столичный Петровск судьба забросила ее из тихого провинциального городка. И не только судьба…

Но перенесемся на пять лет назад в этот провинциальный городок Псковской области, который так и назывался: Городок.

Ивана Михайловича Петрушина, занимавшего тогда ответственный пост в Петровском райкоме комсомола, руководство направило в Городок – там проходила важная конференция.

И вот после заседаний, знакомства с достопримечательностями, выполнив всё запланированное, комсомольский лидер готовился к отъезду домой. До отправления автобуса оставалось немного времени, и Иван решил подкрепиться.

Искать приличную точку общепита было некогда, и тут перед глазами Петрушина, словно яркая вспышка, возникла вывеска «БУФЕТ». В сознании огнем полыхнули слова: Мене, Текел, Фарес.

Для читателей, возможно, не столь образованных, как наш герой-комсомолец, поясним, что эти слова, согласно ветхозаветной Книге пророка Даниила, были начертаны таинственной рукой на стене во время пира вавилонского царя Валтасара незадолго до падения Вавилона от рук персидского правителя Кира. В вольном переводе слова означают: Взвешен, Исчислен, Оценен. И это не предвещало ничего хорошего.

Но судьба толкнула мужчину в спину, и он толкнул дверь буфета. Тонкое обоняние зафиксировало: пиво, квашеная капуста, жареные котлеты. Всё это тонуло в клубах табачного дыма. Публика оказалась соответствующая: здоровенные мужики (очевидно, водители), потертые личности неопределенного возраста и профессий и несколько приличного вида пассажиров, тревожно озирающихся по сторонам.

У Ивана Михайловича пропал аппетит, и он уже собрался покинуть заведение, как из клубов дыма, словно из тумана, появилась она! В голове зазвучали стихи:

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами…

Отметим, что Петрушин был большим любителем искусства. В живописи больше всего ценил Ренуара, Тициана, Кустодиева. Нетрудно догадаться, что он, невысокий, субтильный, женщин предпочитал крупных, с пышными формами. И чтобы всё радовало глаз: высокая грудь, тонкая талия, тяжелые бедра. Не девяносто–шестьдесят–девяносто, а, пожалуй, сто двадцать–шестьдесят–сто двадцать. Поэтому, когда Иван увидел девушку с подносом, в легком сарафане, по его телу пробежала дрожь: «Это же кустодиевская Венера!»

Всё в ней соответствовало вкусу ценителя женской красоты. Даже простое лицо с грубоватыми чертами не портило впечатления.

«Вылитый Тихонов… – подумала девушка. – И глаза такие же синие!»

Фотографии известного киноактера Вячеслава Тихонова из художественного фильма «Мичман Панин» висели дома над ее кроватью.

Подавая салат из огурцов, девушка склонилась над симпатичным посетителем, ощутив непривычный запах, очевидно, дорогого одеколона: «Пахнет-то как! Не то что наши…»

Под «нашими» юная Мария подразумевала завсегдатаев буфета. А еще она обратила внимание на тонкие музыкальные пальцы: «Не то что лапищи у наших…»

Не будем описывать дальнейшее – всё произошло словно само собой. Они встретились в тот же вечер. Руки интеллигентного молодого человека оказались ласковыми и неожиданно сильными. Ничто не могло остановить всепоглощающую страсть. Даже обручальное кольцо на пальце заезжего принца.

В тот вечер Иван Петрушин на автобус не попал.

Спустя несколько месяцев восемнадцатилетняя Маша Ефимова оказалась в Петровске. В небольшой комнатке малонаселенной коммунальной квартиры. Из старой жизни сюда она перевезла только фотографии любимых артистов и книги о путешествиях, которыми зачитывалась с детства. С жильем помог обожаемый Иван Михайлович. Он же устроил на работу.

Используя свои связи, Иван Петрушин, теперь уже первый секретарь райкома комсомола (культурный, образованный, любимец партийного руководства), карьеру делал быстро.

Он был женат. Супруга, натура изысканная, играла на скрипке в оркестре одного из известных Ленинградских театров. Могла рассуждать на любые темы и полностью соответствовала культурным запросам мужа. Особой красотой не отличалась – в профиль напоминала беззащитного вороненка. Ее худоба не вполне отвечала тайным вкусам Ивана, но в выборе спутницы жизни главное достоинство невесты перевесило всё остальное: она была единственной дочерью очень влиятельного человека.

Нетрудно представить себе состояние, в котором оказались Иван Михайлович и Маша. Оба получили то, о чем мечтали: он стал обладателем настоящего осязаемого сокровища, ее девичьи грезы стали реальностью – принц на белом коне, своя комнатка с видом на море и работа по специальности рядом с домом – поваром в детском саду при самом богатом в городе заводе. И даже то, что видеться они могли лишь тайком и только в те вечера, когда законная супруга Ивана была занята в театре, не портило атмосферы радости и счастья.

Целый год продолжалась сказка. Но всё меньше времени оставалось у первого секретаря райкома комсомола на тайную личную жизнь. И, соответственно, всё больше свободных вечеров появлялось у Марии.

Однажды, глотая слезы, Иван Михайлович сообщил Маше, что при всем желании не сможет встретиться с ней ни в этот четверг, ни в следующий, ни, возможно, через месяц. Его отправляют на учебу.

«Машенька, мне хотелось бы видеть тебя каждый день. Но развестись я не могу, ты же понимаешь. И терять я тебя не хочу, солнце мое! Но комсомольская совесть не дает мне права удерживать тебя, как жар-птицу в клетке. Это не значит, что я ухожу насовсем. Мы будем встречаться, если ты захочешь. Но ты свободна в принятии решений. Мы живем в самой свободной стране!» – не удержался Иван Михайлович от пропагандистского штампа.

Они проплакали вместе всю ночь…

В дальнейшем Иван Михайлович Петрушин, делающий успешную партийную карьеру, будет появляться на страницах нашего романа нечасто. А лишь тогда, когда развитие сюжета без его вмешательства окажется невозможным.

Мария горевала целый месяц. По вечерам смотрела в окно, как солнце тонет в волнах Финского залива, и представляла себе, как тонет она сама. Как плачет над ее телом обожаемый Иван Михайлович.