Российская революция 1917 года бросила вызов господствующему общественному строю. Хотя изначально она задумывалась как прелюдия к общеевропейским трансформациям и была движима идеей уничтожить весь буржуазный мир, в конечном счете она породила конкуренцию между системами – социалистической и капиталистической, – которая, при всех переменах мировой конъюнктуры, определяла международную политику более трех четвертей века. Вначале Германия была в центре всех ожиданий большевиков. После Брестского мира, навязанного весной 1918 года Центральными державами революционной, но бессильной России, последовавшее уже осенью того же года падение монархии Гогенцоллернов и поражение Германии в Первой мировой войне, казалось, превратили революцию в европейскую. Но это была иллюзия. Надежды Москвы на социалистический переворот в Берлине вскоре развеялись. Однако и молодая советская республика, и столь же молодая веймарская демократия, оказавшиеся в роли жертв, исключенных из миропорядка, закрепленного Версальским договором, или оттесненных им на роли изгоев, оказались зависимыми друг от друга или даже принужденными к тому, чтобы стать партнерами7. И это несмотря на то, что их политический строй был весьма различен, а опыт Первой мировой войны еще свеж. С заключением между ними в апреле 1922 года Рапалльского договора, восстановившего дипломатические отношения, начался этап взаимной координации, которая порой приближалась к интимности8. Строго засекреченное сотрудничество между рейхсвером и Красной армией стало одним из основных элементов этого нового партнерства. Возродились в 1920‐е годы и экономические связи – Россия всегда представлялась заманчивым рынком, а Германия – источником современных технологий. В то же время через советское посольство на Унтер-ден-Линден, в нарушение дипломатических норм, осуществлялась связь с Коммунистической партией Германии, которая даже после того, как все революционные иллюзии потерпели крах, оставалась важнейшей секцией контролируемого Москвой Коммунистического интернационала. Германо-советские отношения до 1933 года таили в себе взрывоопасный потенциал – они были полны мерцающих контрастов, которые тем не менее складывались в единую картину9.

Невозможно представить интеллектуальную жизнь Веймарской республики без старой России и нового Советского Союза. Обе России присутствовали в германском обществе и культуре «золотых двадцатых» во всех своих противоречиях. Великие русские писатели XIX века продолжали влиять на умы, но многих немцев – в том числе тех, кто вовсе не был приверженцем коммунистического мировоззрения, – также завораживали эксперименты строителей нового мира, сообщения о которых поступали из Москвы и Киева, из Ленинграда (Петрограда) и Харькова. Авангард в живописи был бы немыслим без соприкосновения российской и германской художественной среды. Собственно русская эмиграция, представлявшая самые разные политические течения и только в Берлине, в «Шарлоттенграде»10, насчитывавшая около 300 тысяч человек, не препятствовала, а способствовала взаимному притяжению: Берлин стал местом встречи обеих культур. Вот лишь два примера. На «Первой русской художественной выставке», состоявшейся в германской столице в 1922 году и ставшей легендарной, можно было проследить переход в искусстве от традиции конца XIX века к конструктивизму. А в 1929 году там же прошла большая выставка икон, которая привлекла внимание к древнерусскому искусству. Также постоянно приезжали и уезжали советские музыканты, артисты балета, писатели, ученые и политики. Гости из огромной сопредельной страны были частью берлинского общества. Критика соседствовала с любопытством, неприятие – с восхищением. В то время как издательства оперативно выпускали в немецком переводе русские книжные новинки, крупные газеты и журналы, включая русскоязычные, регулярно сообщали о событиях в Советском Союзе. Путешествия вошли в моду. Таким образом, немецкая общественность знала о кардинальных переменах в экономике, о формировании однопартийного государства и об ограничении пространств свободного мышления в СССР; эта информация неизменно вызывала большой интерес, хотя и производила неоднозначное впечатление на германскую публику.

Безусловно, Страна Советов в первые годы своего существования была страной контрастов11. После Октябрьской революции не оставалось ни малейшего сомнения в том, что большевики устанавливают диктатуру «пролетариата» и по отношению к своим политическим оппонентам никакой терпимости проявлять не собираются. Одним из первых их шагов стало создание тайной полиции в виде Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. В годы Гражданской войны и «военного коммунизма» революционные утопии и насилие зловеще слились. Создание «нового человека», провозглашенное в революционной эйфории, открыло невиданные прежде творческие возможности для авангарда в литературе и искусстве. Но в это же время тысячи представителей научной интеллигенции подверглись репрессиям и преследованиям на родине или были вынуждены эмигрировать. Начиная с 1921 года потери, понесенные в выигранной Гражданской войне, заставили правительство перейти к стратегии социального компромисса, известной как «новая экономическая политика». Однако НЭП стал полем ожесточенной борьбы за власть внутри Коммунистической партии. Оппозиция, большей частью устраненная, умолкла. С победой Сталина партийная диктатура еще раз перешла в новое качество. Хотя пятилетние планы, введенные с 1929 года, позволили многим гражданам СССР улучшить свое социальное и материальное положение, коллективизация в деревне породила репрессии, смерть, голод и нищету, а на Украине – Голодомор12. Движение к цели, к индустриализации Советского Союза любой ценой и без какого-либо социального компромисса, сопровождалось государственным террором как против бывшей элиты революционеров, госслужащих, так и против собственных народов. 1937‐й стал годом Большого террора13. Сотни тысяч людей были физически ликвидированы или отправлены в лагеря. Пострадали и многие высокопоставленные иностранные коммунистические функционеры, политэмигранты, которые бежали из нацистской Германии в Москву, надеясь найти убежище14. Роковые последствия для начавшейся вскоре войны имел расстрел ведущих военачальников РККА, включая легендарного маршала Михаила Тухачевского. По разным подсчетам, в 1937 и 1938 годах более 30 тысяч командиров Красной армии было арестовано или уволено со службы и более 60% высшего командного состава, в том числе трое из пяти маршалов, были расстреляны15. Необузданная воля к власти Сталина игнорировала интересы безопасности страны.

После прихода Гитлера к власти 30 января 1933 года были быстро разгромлены все демократические структуры и установлена национал-социалистическая диктатура. В провозглашенную «народную общность» не включались те, кого определяли как «расово» чуждых, «биологически нездоровых» или как инакомыслящих. Исключая или даже умерщвляя их, народная общность должна была стать внутренне однородной. Во внешней политике нацистское государство стремилось взломать существующий европейский порядок. Целью была этнически «сегрегированная» Европа без евреев, находящаяся под национал-социалистическим господством (в том числе и экономическим)16.

Тем не менее Гитлер и Сталин нашли общий язык: 23 августа 1939 года эти два диктатора заключили «Договор о ненападении». В это время Третий рейх, планировавший войну, хотел нейтрализовать СССР, а Советский Союз, в свою очередь, был озабочен тем, чтобы не дать себя втянуть в эту войну. Но главное, о чем условились стороны в секретном дополнительном протоколе, – это раздел Польши и стран Прибалтики, благодаря которому в выигрыше оказывались обе договаривающиеся державы. 1 сентября 1939 года в Польшу вторглась Германия, а 17 сентября – Советский Союз. В начале Второй мировой войны Гитлер и Сталин де-факто выступали союзниками, и, подписав 28 сентября дополнительные соглашения, они торжественно скрепили свою новую «дружбу»17.