В. Петелин предоставил рецензенту столь широкое поле для выбора примеров, что Т. Толстую даже трудно обвинить в каких-то придирках – их единицы: скажем, когда писатель упоминает крылатку Маяковского при описании встречи Толстого в доме Лентулова, то рецензент сурово напоминает, что в крылатке, то есть плаще, никто в доме не сидит122. Но в целом текст Т. Толстой – это образцовая разгромная рецензия, не слишком желчная, не выходящая за пределы рассматриваемой книги. Завершает же Т. Толстая тем, что открывает читателю способ появления книги Петелина на свет:
Любителей ребусов и головоломок ждет на страницах книги и еще один сюрприз – «копирайт»: «(©) Издательство „Художественная литература“, с дополнениями и изменениями, 1982 г.». Дополнениями и изменениями относительно чего? Относительно первого издания? Но ни слова о том, что перед нами – издание второе. В аннотации же говорится: «В книгу… вошли главы из книг „Судьба художника“ и „Алексей Толстой“ В. Петелина, а также ряд новых материалов». Сколько же глав из «Судьбы художника – 79» вошло в «Судьбу-82»? Все. А из «Алексея Толстого» (ЖЗЛ)? Почти все – со стр. 103 до стр. 380. То есть и «Судьба-79», и «Алексей Толстой» вышли вторым изданием под одной обложкой, образовав первое издание «Судьбы художника – 82». Очень, очень странно… Главы двух исходных книг чередуются, и для того, чтобы подогнать их друг к другу, и произведены небольшие изменения и дополнения. Зато опечатки изменению не подверглись…123
Трудно сказать, знала ли Т. Толстая причину, по которой редакция «Вопросов литературы» вдруг обратилась именно к ней и заказала рецензию на книгу об Алексее Толстом. Тем более что предыдущие книги В. Петелина, посвященные ее деду – и «Алексей Толстой» в серии ЖЗЛ, и «Судьба художника», напечатанная в 1979 году Воениздатом, – были приняты критикой благожелательно124. В начале 1983 года на «Судьбу художника» уже появились в печати многочисленные положительные рецензии, одна из которых, как будто специально для нашего рассказа, была написана его другом О. Михайловым, предрекавшим сочинениям В. Петелина большой читательский успех125 (он же в 1976‐м и 1979‐м писал для издательств отзывы на обе рукописи, причем по поводу первой высказал автору ряд замечаний126).
Если бы кто-то хотел тогда разделать под орех эти сочинения, то, повторимся, напечатать такой разнос было бы негде, поскольку никто бы не захотел ссориться ни с парткомом московских писателей, ни с напечатавшими эти книги издательствами. Но в рамках идеологической кампании такая возможность появилась: антагонистом Петелина был высокопоставленный М. Б. Храпченко (1904–1986) – академик-секретарь Отделения литературы и языка и член Президиума АН СССР, который без малого два десятилетия де-юре был главным советским литературоведом, который в 1984 году получит звезду Героя Социалистического Труда и очередной орден Ленина «за большие заслуги в развитии советской литературы, активную общественную деятельность и в связи с 50-летием образования Союза писателей СССР»127, многоопытный партийный функционер, хорошо понимающий суть происходящего. И мы ничуть не удивлены, что редактор и парторг «Вопросов литературы» Е. А. Кацева (1920–2005) впоследствии описала, как именно Храпченко, который входил в редколлегию «Вопросов литературы», провел эту публикацию, «наделавшую много шуму и положившую начало литературного пути знаменитой ныне, а тогда работавшей младшим редактором в издательстве Академии наук Татьяны Толстой»128.
Вряд ли для литературных критиков в статье Толстой было содержательно много нового: в целом творчество Петелина-биографа ставилось достаточно невысоко. И несмотря на хвалебные рецензии в прессе, никто не видел тех внутренних рецензий, которые давались не друзьями, а неангажированными историками литературы. В качестве показательного примера приведем отзыв М. О. Чудаковой 1976 года на рукопись «Алексей Толстой» для серии ЖЗЛ. Это не менее резкий текст, с удивлением, почему бытовым и семейным подробностям жизни даже не Толстого, а его родных уделено столько внимания; самому герою – тоже достаточно, но вопрос, как это делает Петелин:
Вообще позиция в отношении перипетий личной жизни А. Толстого – удивительна. Он нетерпим и категоричен в оценках, пристрастен в своем отношении к мемуарным источникам и похож скорее на третейского судью в китайской драме, чем на жизнеописателя129.
С удивительным для биографа пристрастием рассказана в последней части рукописи история разрыва А. Толстого с Крандиевской и новой женитьбы. Биограф мог взять на себя либо роль судьи, либо роль хроникера, но непонятно, зачем ему брать на себя роль общественного обвинителя, да еще в столь щекотливом деле, делать из А. Толстого жертву мотовки-жены, злостной растратчицы его денег, толкавшей его на халтуру и т. д.130
Любопытно, что всего труднее дается автору рукописи позиция историка. Это сказывается и в рассказе о работе над Петром, и в рассказе о работе над Иваном Грозным. Точка зрения, принятая А. Толстым, мгновенно становится для автора единственно возможной. Когда же писательская концепция Петра проиллюстрирована известными формулировками Сталина, вопрос предполагается окончательно решенным. Идея множественности подходов к историческим событиям (как и к объяснению перипетий личной жизни), по-видимому, автору рукописи остается принципиально недоступной131.
Хотелось бы освободить рукопись и от наивных анализов «творческого состояния» его героя в момент работы. Я имею в виду такого рода описания: «Работая над этим стихотворением, Толстой представил себе „грохот ударов и взрывы гранат“, „клубы дыма в пыли“, представил себе „серые тени жестоких солдат“, стрелявших в жаждущих свободы и братства людей, с оружием в руках отстаивающих правду „гордых, великих, свободных идей“, представил себе рыдающую мать, держащую на руках убитого сына, „милого мальчика“, мечтавшего „проникнуть в людскую печаль“…»132 и т. д.
В описании отношений А. Толстого с современниками и друзьями автор рукописи идет чаще всего одним и тем же путем – герои пересказывают друг другу очень длинно свои письма и статьи. <…> Здесь вновь встает вопрос об источниковой базе биографа. Она представляется очень узкой…133
В завершении М. О. Чудакова желает автору переработать рукопись:
Биограф любит своего героя, это важно; будем надеяться, что любовь станет в процессе работы менее «слепой» и более «разумной». <…> Все же пока вместо героя в рукописи чаще выступает вперед хорошее к нему отношение биографа. Этого, конечно, мало134.
Но стиль работы Петелина «на выходе», в сущности, претерпел не столь много изменений.
Однако одно дело – рецензия внутренняя, а совсем другое – напечатанная. Татьяна Толстая, будучи младшим редактором по должности, современникам уже в 1984 году показалась исполином. Если для написания такой рецензии достаточно только знания, таланта и доли безрассудства, то для напечатания нужно нечто большее. И за ее спиной стоял М. Б. Храпченко – «гауляйтер отечественной филологии»135.
Но поскольку те, кто мог бы многое добавить к словам Т. Толстой, сохраняли гробовое молчание, а на стороне писателя были многочисленные положительные рецензии, то Петелин чувствовал себя правым. Тем более что формально недочеты рукописей, на которые указывали внутренние рецензии в процессе подготовки книг в издательствах, были им учтены.
