Международный социализм предоставляет, пожалуй, наиболее заметный повод разобраться в том, почему экспансия интернационализма и взрывной интерес к правам так и не вступили во взаимодействие друг с другом. Хотя артикуляция социальной озабоченности в виде притязаний на те или иные права практиковалась уже давно, этот прием нельзя было считать чем-то неизбежным или хотя бы просто обычным. Начиная с зарождения в начале XIX века организованного социализма как политического проекта, различные движения, входившие в его состав, тяготели в основном к утопическим преобразованиям. Несмотря на весь интерес к правам, проявляемый марксистскими организациями в последующие периоды, сам Карл Маркс был новатором такого отстаивания лучшего мира, в котором права человека представали проблемой, а не решением. Общий скептицизм в отношении прав, обычно сопутствовавший борьбе за рабочее дело, был доведен им до степени полного их отрицания. В статье «К еврейскому вопросу», одном из его ранних текстов, представлена критика современного капиталистического государства как дефектной площадки свободы, на которой абстракция прав якобы подменяет «подлинную» свободу. Подобно другим, более поздним критикам формализма, Маркс нападал как на государство, так и на права, признавая их неразрывную связь друг с другом; и если он апеллировал к глобальному порядку, то сугубо во имя коммунизма, который настаивал на преодолении индивидуальных прав и выходе за их пределы.
Хотя у кого-то может возникнуть искушение изобразить подъем «научного» социализма Маркса как катастрофу, поставившую крест на перспективах основанного на правах либерального социализма, это течение само по себе оказалось весьма хилым конкурентом70. Даже реформистский социализм конца XIX века, который решил играть по правилам парламентской демократии, а не добиваться насильственной революции, мечтал о каких-то долгосрочных утопиях, избавленных от апелляций к правам человека. Карьеры «ревизиониста» Эдуарда Бернштейна в Германии, фабианцев в Великобритании и даже Жана Жореса во Франции – последний был выдающимся социалистом, преклонявшимся перед Французской революцией и утверждавшим, как и многие, что она предвосхищала социалистический утопизм, а не основанный на праве интернационализм71, – с предельной ясностью иллюстрируют этот тезис. «Le droit du pauvre est un mot creux», – гласил гимн рабочего человека, а позднее и коммуниста, многозначительно названный «Интернационалом». «И прав у бедных не найдешь»72. Впрочем, несмотря на то что социализм не отводил правам сколько-нибудь заметного места, он гораздо больше любого другого течения способствовал продвижению интернационализма как политической программы, начиная с учреждения Международного товарищества рабочих (International Workingmen’s Association) (1864–1876) и заканчивая созданием Второго интернационала (1889–1914)73. История интернационализма, зародившегося в конце XIX столетия, в значительной мере не завершена до сих пор. Однако вполне бесспорным представляется то, что даже само слово «интернационализм» (особенно если писать его с заглавной буквы) чаще всего ассоциируется с международным социализмом, а либеральные формы интернационализма – например, новое международное право с его сравнительно почтительным отношением к государственному суверенитету, – развивались в основном из‐за открытого идеологического противостояния со своим страшным социалистическим соперником74.
Тем не менее даже те социалисты, которые в конце XIX века отстаивали интернационализм наиболее рьяно, не смогли в конечном счете избежать пленения государством и нацией. Это было наглядно доказано в 1914 году, когда европейские социалистические партии поднялись на поддержку войны. Их пример убедительно свидетельствует: для того чтобы космополитизм был осмыслен и определен в русле верховенства и интернационализации прав, все прочие утопии необходимо отодвинуть в сторону. Новейшая история, подобно древней истории с ее разнообразием универсализмов, явила широкий диапазон интернационалистских доктрин; постигшему их кризису было суждено стать условием для становления международных прав человека. Нынешние права человека настолько прочно увязываются с космополитизмом, что он начинает казаться единственно возможной рамкой для их воплощения – но в действительности новейшие подходы не имеют ни малейшего отношения к какому-либо древнему наследию. Даже в ходе рождения интернационализма в XIX столетии идея прав человека совсем не просматривалась. И объяснялось это не каким-то интеллектуальным провалом или тайным противодействием; просто ничего подобного нельзя было ожидать в ту долгую эру, пока права человека (rights of man) оставались порождением государства, не реагирующего даже на новые модели межгосударственных взаимоотношений, понемногу внедряемые интернационализацией. Люди, жившие в прошлом, не разделяли наши сегодняшние убеждения и не интересовались нашими нынешними проектами вовсе не потому, что были близорукими или запутавшимися75. Суть заключалась в том, что права человека оказались порождением позднейших и непредвиденных событий, которые ниспровергли все предыдущие установки. И эти события произошли совсем недавно – при жизни того поколения, которое предшествовало нашему.
Критикуя то, что он называл «идолом истоков», прославленный историк Марк Блок наилучшим образом изложил суть описанной выше проблемы76. Конечно, было бы заманчиво предполагать, что струйка растаявшего высокогорного снега становится источником широкого разлива реки ниже по течению; но на самом деле полноводный поток зависит от новых источников, вливающихся в реку по пути. Они могут быть невидимыми, внезапно вырываясь из-под земли; они могут появляться и откуда-то еще. История, размышляет Блок, не имеет отношения к отслеживанию антецедентов. Преемственность в ней переплетается с новизной, а устойчивость старых форм по прошествии времени начинает обусловливаться новыми обстоятельствами. Когда же речь заходит о правах человека, растолковывать приходится не вечно текущий поток, а неожиданно возникший вал. Отодвигая в сторону заманчивые мифы, приходится констатировать, что в мире, постоянно преобразующем, причем до неузнаваемости, старые потоки – в том числе и прежнюю идею прав, – становление новой парадигмы было обусловлено не каким-то былым наследием, а беспрецедентными обстоятельствами и непредвиденными причинами.
Довольно долгое время на протяжении ХX века крепкая связь между правами и nation-state оставалась относительно незыблемой, несмотря на предпринимавшиеся порой попытки разорвать ее. В настоящее время государство и его проекты по понятным причинам воспринимаются с подозрением. Тем не менее в долгосрочной перспективе попытка конституировать права за государственной оградой может оказаться весьма дорогостоящей: ведь в этом случае придется расстаться с инклюзивным пространством сопричастности или принадлежности, которое с давних пор в той или иной форме обеспечивалось конкретными государствами и даже империями. После Второй мировой войны Арендт первой высказала беспокойство о том, что новая концепция «прав человека» по-прежнему не предполагает ничего решительно оригинального и, следовательно, не даст ничего по-настоящему нового – иначе говоря, как и за всю предшествующую историю, в абстрактном «человеке вообще» опять не будет «ничего священного»77. Таким образом, если следовать ее убеждению, нынешней идее прав человека нужно решительно порвать с тем, как права понимались раньше, а иначе они останутся бессмысленными или даже контрпродуктивными.