Альтернативная история прав человека, хронология которой разворачивается гораздо ближе к современности, выглядит совсем иначе, нежели предполагается в устоявшихся подходах. Вместо того чтобы разыскивать их истоки в греческой философии и монотеистической религии, европейском естественном праве и революциях раннего Нового времени, ужасе перед американским рабством и гитлеровским убийством евреев, она доказывает, что права человека, как манящий международный идеал и мощное движение, ведут свое происхождение из гораздо более близких к нам времен. Бесспорно, права существовали издавна, но изначально они были порождением государственной власти, а не прорывом за ее пределы. В современной истории их присутствие наиболее ощущалось в революционном национализме – до тех пор, пока концепт «прав человека» не вытеснил сам революционный национализм. Задним числом 1940‐е годы изображаются фундаментальной вехой – не в последнюю очередь из‐за Всеобщей декларации, которую они породили, – но неплохо было бы задуматься: почему же в то время, да и в последующие десятилетия, дискурс прав человека не смог заинтересовать почти никого, включая и юристов-международников? В реальной истории права человека оставались на периферии в риторике как военного времени, так и послевоенного восстановления: они вовсе не были главным их порождением. Вопреки общепринятому мнению, в послевоенный период Холокост был осознан не слишком широко, и поэтому права человека просто не могли стать реакцией на него. Что еще важнее, в то время не возникло никакого международного движения за права человека. Учитывая все перечисленные обстоятельства, альтернативная история вынуждена считать своим главным вызовом вопрос о том, почему права человека стали определять надежды людей на светлое будущее не в середине 1940‐х, а лишь в середине 1970‐х, когда они действительно породили целое международное движение и сформировали утопию международного права.
Идеологическое восхождение прав человека в живой памяти было обусловлено специфическим взаимодействием отдельных историй, которые вдруг вступили между собой в непредвиденную и бурную реакцию. Как нередко бывает в человеческих начинаниях, свою роль здесь сыграла и чистая случайность, хотя более важным оказался крах прежних универсалистских схем и осмысление идеи прав человека в качестве убедительной альтернативы им. У истоков процесса стояла ООН, на площадке которой идея прав человека была впервые представлена; впрочем, сохранить свое первенство в этой области организации не удалось, поскольку концепт не имел для нее фундаментальной значимости. В 1940‐х же годах ООН оформлялась как объединение великих держав, которые категорически отказывались порвать с дорогими для них принципами суверенитета и империи. С самого начала своей деятельности она в равной мере была ответственна как за пренебрежение идеей прав человека, так и за акцентирование их обязывающей силы, затрагивающей каждого. Появление же в ходе деколонизации множества новых государств, которое во многих отношениях явилось для ООН глубочайшим потрясением, изменило саму суть восприятия прав человека, но при этом все-таки оставило их на обочине международной политики. Лишь в 1970‐х годах вокруг прав вызрело полноценное общественное движение, которое почти сразу начало теснить официальные властные институции, в особенности международные.
Безусловно, упомянутая реакция была спровоцирована сразу несколькими катализаторами. Среди них можно упомянуть как минимум поиск европейской идентичности вне рамок холодной войны, знакомство западных политиков, журналистов и интеллектуалов с советскими, а потом и восточноевропейскими диссидентами, либеральный и морализаторский поворот во внешней политике США после вьетнамской катастрофы. Столь же значимыми, но менее заметными, были конец формального колониализма и последующий кризис постколониального государства, отмечаемый западными наблюдателями. Но, следует повторить, наиглавнейшей причиной, повлекшей за собой возникновение нового общественного движения и становление универсального дискурса прав человека, стал крах утопий-предшественниц, прежде реализуемых как в рамках отдельных государств, так и в международном масштабе. То были системы верований, которые, обещая свободу, на деле вели в кровавую трясину или же, предлагая избавление от оков империи и капитала, внезапно представали мрачными трагедиями, а не светлыми надеждами. Именно в такой атмосфере воспряла та разновидность интернационализма, которая поставила во главу угла индивидуальные человеческие права; новой доктрине удалось преуспеть потому, что в ней увидели незапятнанную альтернативу идеологическому предательству и политической несостоятельности. Вот когда фраза «права человека» вошла в широкий англоязычный оборот. И как раз с этого совсем недалекого момента права человека превратились в определяющую характеристику нынешнего дня.
Покончившему с церковной историей вовсе не обязательно сразу же отправляться на черную мессу. Я написал эту книгу, испытывая неподдельный интерес – и даже восхищение – к современному движению за права человека, самому массовому проявлению вдохновенного утопизма на Западе за последние десятилетия. Для нынешних утопистов это, безусловно, отличная точка старта. Важно также и то, что для людей, ощущающих мощнейшую притягательность идеи прав, борьба за нее теперь выглядит делом рук человеческих и проявлением человеческого усилия; будущее утверждение этого идеала они не считают чем-то неизбежным просто в силу его моральной неоспоримости, подсказываемой здравым смыслом. Более четкое понимание того, почему права человека вошли в мир именно в разгар кризиса утопизма, позволяет раскрыть их историческое происхождение и современное положение гораздо подробнее и обстоятельнее, чем это делают любые другие подходы. Ибо не стоит забывать: за их появление в ту эпоху, когда все прочие, ранее весьма привлекательные утопии умерли, пришлось заплатить очень высокую цену.
Таким образом, раскрытие подлинной истории прав человека имеет колоссальное значение для того, чтобы оценить их перспективы в настоящем и в будущем. А если за ними действительно стоят многие давние ценности, тогда не менее важным оказывается и объективное прояснение того, как и когда права человека кристаллизовались в качестве общепризнанного и могучего набора стимулов, подталкивающих к созданию более совершенного и более гуманного мира. В конце концов, их взнос в преобразование общественно-политического идеализма пока гораздо значительнее, чем вклад в трансформацию самой окружающей нас реальности. В ходе их становления в качестве последней утопии, пришедшей на смену менее удачливым утопическим проектам, были очерчены самые трудные проблемы, которые движению за права человека предстоит решать. Зародившись в качестве альтернативы великим политическим миссиям – или даже как моральная критика политики, – эта идея была вынуждена принять на себя великую политическую задачу: ей надо было попытаться заложить твердый фундамент для всемирного утверждения свободы, самобытности и процветания. Проекту прав человека пришлось медленно, но бесповоротно разделить ту самую максималистскую установку, принятия которой ее защитникам на первых порах хотелось избежать.
Нам придется со всей серьезностью отнестись к этой современной дилемме, причем история, которая только восхваляет великие истоки, не слишком здесь поможет. Лишь немногие вещи, сегодня представляющиеся могущественными и авторитетными, при более пристальном изучении оказываются изначально предопределенными к успеху. Движение, отстаивающее права человека, безусловно не входит в их число. Но одновременно сказанное означает, что права человека – это не столько наследие, которое необходимо беречь, сколько изобретение, которое нужно неустанно обновлять, а возможно, и преодолевать. Только так их программа сумеет стать жизненной и актуальной для мира, успевшего измениться со времени их недавнего появления на свет. Никто пока не знает наверняка, с учетом того воодушевления, которое они вселяют в людей, и тех проблем, с которыми они сталкиваются, каким будет более совершенный мир, возникающий по мере утверждения прав человека. И никто также не знает, не ждет ли нас в будущем – в случае их фиаско – еще одна утопия, которая появится, подобно идее прав человека, на руинах предшествующих идеологий. Права человека родились как последняя утопия, но однажды им на смену может прийти какая-то другая.
